Меня зовут Феликс - Марина Брутян

не звонил — она звонила, я не писал — она писала, я откладывал встречи, сославшись на занятость — она ждала. Тогда я решил солгать. Ложь я ненавижу с детства, но иногда без нее никак.

— Лёлик, ты шикарная женщина, любой мужчина был бы счастлив быть с тобой. Но мне нужно нечто большее, чем ты можешь мне дать. Я уже не молод, и мне нужна стабильность. Мне нужен человек, который будет рядом всегда, а не приходит и уходит. Я понимаю, что ты можешь сделать так, что я не почувствую твоего отсутствия, но это всё равно не то. Я не готов делить тебя с твоим мужем.

Последняя фраза подействовала как тяжелая артиллерия. Оле впервые нечего было мне предложить. Все ее инвестиции в меня в одно мгновенье превратились в ноль. Ей было обидно, больно и очень грустно. Но она меня не любила. Это я констатирую в качестве оправдания себе. Если бы она любила, вела бы себя иначе. Не знаю как, я пока не придумал. Но точно иначе. Я бы почувствовал, если бы она меня любила. Как та ДРУГАЯ, которая от меня НИЧЕГО не хотела и слова которой чесались у меня на лбу. Опять я ее вспомнил… Может, она все-таки вернётся? Сам я для этого ничего делать не буду. Если не вернется — значит не любит, а если не любит, разве есть смысл чтобы возвращалась?

А Лёлик ушла без скандалов, что было удивительно. Я даже испугался, что она готовит какой-то план мести. Что-то в ее удобности должно было быть неправильным, и я решил, что это должна быть отложенная месть.

Глава 10

≪Взрослые живут так, будто бы смерти

не существует. А ребенок знает, что

его время уже пришло≫.

У меня есть две книги, которые я прочитал в оригинале с помощью словаря. Но всё еще надеюсь, что когда-нибудь их переведут профессионалы. Одна из них — «Транссибирский экспресс» Хайнца Гюнтера Конзалика. Изданную в Австрии в 1976 году книгу я нашел на чердаке пожилой пары польских репатриантов в одном из крохотных городков в Нижней Саксонии. Имен их я не помню, но зато помню их дочь Доминику. Она помогала по хозяйству двум очень симпатичным немцам, у которых были сын и собака. Собаку звали Кава. Она была светло-коричневого цвета, цвета кофе с молоком, поэтому они решили назвать ее Кофе. По-сербски — Кава. Доминика жила в трейлере, который стоял на придомовой территории хозяев. А родители ее жили в двухэтажном доме с чердаком и подвалом. В подвале у них хранился смалец в горшочках, а на чердаке — старые пластинки, граммофон, расстроенное пианино и три закрытых на ключ сундука.

Днем Доминика работала, а по вечерам помогала мне шлифовать мой немецкий.

— Язык хорошо усваивается, когда есть интим, — говорила она на чистом немецком.

И она была права, потому что я заговорил уже через месяц, а словарный запас мой вскоре стал намного богаче, чем у главных героев самых популярных немецких фильмов. Спустя еще один месяц мы уже разобрали на цитаты «Достучаться до небес».

Через два дня я улетал, и очень хотелось взять с собой что-то на память. Под косым окном родительского чердака Доминики стопкой стояли книжки на выброс, а мимо книг я не могу пройти равнодушно. Конзалик был тоньше всех. Я его и взял. Думал, что почитаю в самолете, но не вышло. Вспомнил много позднее, через несколько лет, достал, раскрыл и понял, что мой немецкий значительно ухудшился: отсутствие общения с Доминикой сказывалось. Тогда я обратился к помощи словаря, поскольку шлифовать язык было уже не с кем. Конзалик в конечном итоге не произвел на меня особого впечатления, но зато появилось чувство выполненного долга.

Другое дело Джуна Барнс. Английский мой намного хуже немецкого, видимо чего-то мне недоставало для его более глубокого изучения. Девушка, которая посоветовала эту книгу, была вдохновлена творчеством Джуны. Она даже переняла у нее некоторые феминистические взгляды, которые меня особо не обременяли. Девушка на тот момент казалась мне такой необычной, что я решил во что бы то ни стало прочитать этот роман. Изданный в 1936 году «Найтвуд» я сначала перевел как «темный лес», но по мере погружения в темноту повествования понял, что это слишком прямой перевод. Это трагическая, сложная и тяжелая история жизни трех женщин, барона и доктора О’Коннера. Но не фабула притягивает, а язык. Именно поэтому Барнс пошла у меня сложнее Конзалика. Я до сих пор мечтаю, чтобы эту книгу перевели. Может хоть эта моя мечта сбудется?

Был еще один человек, который читал «Найтвуд»: моя подруга Лиза. Когда я смотрю на нее, мне кажется, что она прекрасно бы вписалась в истории американской писательницы: Лиза умна, начитана, вполне привлекательна, местами феминистка. Да и ее взгляды были так же свежи и ярки, как и ее образ. Но есть в женщинах под пятьдесят что-то такое, что порой отбивает охоту с ними общаться. С годами они становятся очень похожими на твою мать: такие же ревнивые, требующие внимания и не терпящие недостойного, по их мнению, поведения. Однако больше всего такие женщины не любят молодость. Если конкретнее — они не терпят присутствия молодой женщины в компании, особенно если она девушка их друга.

Лиза, которую мы все очень любили за ее непринужденность, за открытость, в один миг превращалась в мегеру, стоило лишь кому-то из ее друзей появиться в обществе девушки младше нее лет на пятнадцать-двадцать.

Жуков как-то собрал нас у себя по какому-то не очень значимому поводу, а заодно официально представил свою подругу. Аню мы знали, она появлялась в нашей компании, но с Жуковым начала встречаться совсем недавно. Когда мы уже порядком выпили, пришла Лиза, и в воздухе сразу запахло ревностью. Сидит за столом, участвует в разговоре, а при этом смотрит на Аню и каждую ее фразу одаривает саркастическим комментарием или открыто похихикивает.

— Знаешь, есть такой тип женщин, с которыми не о чем спать. Ты же понимаешь, о чем я? — затянулась она сигаретой, даже не посмотрев на меня.

Конечно, я понимал, о чем она говорит. Более того, я сам оказывался не раз в такой ситуации, когда «не о чем спать». Сидишь, смотришь на красивую молодую женщину, в которой всё прекрасно и которая вся твоя, а поговорить не о чем. Поначалу думаешь, что вы просто не знаете друг друга, а знать не очень-то и хочется, потому что завтра ты не планируешь