Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы - Борис Нарциссов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ПАМЯТЬ
Третья книга стихов
(Вашингтон, 1965)
…А памяти дана власть воскрешать из мертвых…
Лонгфелло, «Золотая легенда»
… Черный ворон Хугин, скорбной памяти детище,
У него на плече.
И. Бунин.
ТКАНЬЕще нельзя сказать:«свершилось»,Но вот, свершается сейчас.Как неожиданная милость,Приговоренным каждый час.
Незримо маятник считает.Но это – кровь стучит в висках…Таят секунды страх и тают,Но это – тает жизнь, и прах
Ложится серой пеленою.Но это – сумерки. О, да!Окончен день тобой и мною,В клепсидре истекла вода
Холодный лик стоит в зените,И жизни ткань сквозит, редка:Все ощутимей рвутся нити,И выпускает их рука
БЕЗВРЕМЕННЫЙ ЦВЕТПо альпийским лугам в октябре расцветаетРозоватым тюльпаном безвременный цвет.Снег пойдет, нападет, полежит и растает,А цветку ничего. Он туманом одет.
До зимы остается цветок ядовитый.Он белеет в увядшей траве до конца.Так вот эти стихи: ты ведь слышишь, как слитыВ них прощанье и нежность с шагами Гонца.
ПАРСИФАЛЬВидишь – возник Гибельный клен, Раненый в бок Солнечным копьем.И. Елагин …Золотой иконостас заката… И. БунинОсень – бурная дева Кундри –На голос воет в лесу,Рвет в исступленьи рыжие кудри:Ей ли слова понесу?..
Вот я пришел под хвойные своды.Вижу осеннюю даль.Инок и рыцарь, работник Господень,Кроток и прост. – Парсифаль.
Низкое солнце сияньем прощальнымТаинство света льет,Чашей златою, святым Граалем,В чьих-то руках плывет.
Но пред пламенным иконостасом,Видишь, – и он обречен.Трепещущий Амфортасом,Истекающий кровью клен.
ПАМЯТЬ1Во сне я вижу улицу пустуюВ каком-то захолустном городке,И странно мне, что вдруг я так тоскую:В свой прежний дом попал накоротке
Домишки, огороды и заборы,И ни души, и мертвый желтый свет.Всё тот же сон, и всё стоит пред взором,Как найденный на чердаке макет.
Я опускаюсь в глубь тогда, как рыба.Я забываю там, что я – привычный я.И вот, сквозит полупрозрачно глыбаНезнающе-дневного бытия:
2Домишки, огороды и заборы.Сипит звонок в убогой мелочной.Мальчишки возятся в канавах с сором.Так днем. Но жуток час ночной:
Фонарный свет здесь темен и тревожен,И сторожит свою добычу тьма.Здесь редкой тенью промелькнет прохожий,И слепы мертвые дома.
3Там этой ночью раздадутся гулко,Приблизятся и смолкнут вдруг шаги.Там в эту ночь в безлюдном переулкеЗамрут наедине враги.
И сладким хмелем мозг мой затуманитСмертельной злобы радостный угар.Он будет точен, быстр и не обманет:В висок направленный удар.
4По улицам, под изморосью липкой,По лужам, где дрожит фонарный свет,С застывшей, неподвижною улыбкойЗапутает убийца след.
И где-то труп незрячими глазамиСмотреть в потемки будет до утра.– Стемнело. Город светится огнями.Одиннадцать часов. Пора.
5Как в нечистотах пес, как прокаженный,В самом себе я мерзостен себе.По совести, до мяса обнаженной,Есть выход побежденного в борьбе:
Я радуюсь, что белый холод смертиСорвет с меня отравленную плоть,Что воды смерти схватят и завертят –Меня на жерновах во прах смолоть.
И забываю я, что я – нечистый я,И предо мной давно забытым домомВсё та же улица, обжитая, своя,Встает опять во сне знакомом.
ИЗ ЦИКЛА «МОЗГ»Тянулись дни томительно, как слизни,Туманы набухали и ползли:Паук-ноябрь сосал остатки жизниИз обессиленной земли.
Мой мозг впитал тягучесть туч свинцовых,Свирепый яд гниения впитал,И паутиной жадной и готовойОн мысли хищно разостлал,
И, как паук, меня поймал, окутав,И держит цепко клейкой пеленой:Забытое, минута за минутой,Сосетиз памяти больной.
* * *Светит с заката полоска огня,Точно сквозь пепел, сквозь тучи седые.Если ты помнишь и слышишь меня,Вспомни про эти стихи молодые:
«Утром в саду по кленовой листвеЧастые капли шуршали.Мокрые астры, сгибаясь к траве,Красные кудри измята…»
Эта любовь листопадом осенним,Садом заплаканным видится мне.Все-таки первая: длинною теньюВ жизнь мою падают клены в окне.
Клены пылают под пасмурным небом,Винною свежестью тянет в окно.Вечером Лебедь с хрустальным ДенебомПутает в Млечном Пути волокно.
Где-то закралась в любовь обреченность.– То ли мы осень любили вдвоем,Был ли то символ – листвы золоченойМедленный лет с высоты в водоем…
Только – недолго. Весенний туманСнег рассугробил, и льдинки кружили.В этом тумане настиг нас обман,Будто мы снова друг другу чужие.
* * *Запушенные белою вьюгой,Застывают узоры ветвей,Точно хрупкие руки и дугиСеребристых кораллов морей.
Это выгибы пухом одетых,Исполинских оленьих роговЗачарованы призрачным светомБесконечных волнистых снегов.
Это спящей в сугробах метелиСнится в сумерки сон про страну,Где торжественно слушают елиЗаповедных лесов тишину.
Тишина неподвижно сковалаОблака и застывший закат.И плетенья жемчужных коралловКак резьба, на закате сквозят.
СИРИУСПозаполночь щетинится инейИ по насту хрустит от шагов,И на тверди, огромной и синей,Жемчуговая зыбь облаков.
Ориона огни вереницейВысоко поднялись на дозор,И осколками радуг дробитсяНад лесами звезда, как костер.
Содрогаясь, сползает к закатуНе звезда, а трепещущий круг:В паутине лучей синеватыхБеспокойный алмазный паук.
До костей холодит спозаранкуПеред утром колючий мороз.Но горит самоцветной огранкойСемицветный сверкающий Пес!
ПОСЛЕ БАЛАЕ. МатвеевойКак пахнут чайные розыНа корсаже твоем, увядая…После бала лицо как с мороза –Хорошо, что ты молодая!
По ступеням, покрытым ковром,Подымайся к тяжелым портьерам.Вот свеча золотым цветкомРаспустилась в сумраке сером.
Из ресниц, от огня полусомкнутых,Вырастают сиянья павлиньи,И плывут от свечи по потемкамМутно-зелено пятна и линии.
До пушистых волос дотронувшись,Ты глаза затеняешь ладонью.Оттого ты угластых зеленышейИ не видишь, на лестницу согнанных.
А их гонит подглядывать рыхлоеПривиденье в туманном пенснэ,Что таится в норе, как выхухоль,И порою приходит во сне.
Холодок от подушек приятный,Одеяла мягки и теплы.А уснешь – хорошо будет пятнамБез людей по комнатам плыть.
* * *Старик был ядовитыйИ ссорился с прислугой,Жил всеми позабытыйИ мучился недугом.
Он долго в рюмку капалКоричневые капли,А после, сползши на пол,Лежал, худой, как цапля.
Его похоронилиПо третьему разряду.Кровать слегка помыли,Сказав, что смерть – от яду.
А он с тех пор исправноСинел в отхожем местеИ наслаждался явноСвоей нехитрой местью.
КРЫСАНикогда еще не было так:Так отчетливо ясно и точно.Каждый день – это пройденный шагК неизбежно поставленной точке.
Я теперь совершенно готов:Всё равно, не уйти и не скрыться.Будет несколько диких прыжков –Точно в газовом ящике крыса.
– Детский ужас: да разве сейчас,И со мной происходит всё это?..Но смертелен невидимый газ,И без выхода тесная клетка.
И тогда-то, потом, под конец,Совершится великое чудо:Избавленьем будет конецЗверю, в угол прижатому, будет.
ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ МИРВ отрицательном мире, где всё нам дико,У пряников – твердый строй и уклад:«Осолоди мя, отче витой сладыка!» –Обращается к старшим всякий не-слад.
А со мною учтивы: хоть я не со сдобью,Но присвоенный титул мне пишут всегдаВ обращении: «Ваше неправдоподобие»,И мой адрес: «Не нам, не сюда».
И так мирен там летний пейзаж: между губок,От зари до другой зеленой зариГоловастых ребят пускают из трубокПыльные музыри.
* * *В этот город с климатом приморскимОн попал случайно, как и все.Там играли странной переброскойУмственных – и всех других – осей.
Он, герой сего стихотворенья,Ощутив в себе водоворот,Вдруг увидел город сокровенныйИ себя у городских ворот.
И его, с радушно-важной миной,Старожил почтенный поучал:«Чтобы быть полезным гражданином,Да и чтобы сам ты не скучал,
Избери профессию — любую – ,Лучше ту, с которой не знаком…Ну, хотя бы, – краску голубуюСлизывать с построек языком!
Или вот: оранжевой заплатойВывеску над окнами повесь:– За не очень дорогую платуУмерщвляют любопытных здесь!»
И в нем мысль успела пометаться,Детская своею простотой,Что миры – игрушечные яйца –Можно вкладывать один в другой.
* * *Заглянул к себе в подвал, –А оттуда – скверной сыростью…Я давно их не топтал:Вот, успели снова вырасти.
Беловаты, как грибы.Я сравнил бы их с опенками.Натянули туго лбы,Заплелись ногами тонкими.
Притаились, пауки!Не моргнут глаза их кроличьи…Все как будто двойники,Все Борисы Анатольичи.
НЕСКАЗУМОЕ«Я» – подлежащее, «есмь» – сказуемое.Говорят, что я семь, – ну, а кто же?Существую, а как – не сказано.Это всё на мазню похоже:Бытие-то житьем замазано.
Подлежащее «я» ненадежно:Вот возьмет и на много размножитсяИли станет прозрачным и ложным,Как пустая клопиная кожица.
Уходи, заблудись и запутайПовороты в проходах и комнатах.Опускайся и с каждой минутойНадлежи ты тому, кто не помнит их.
И не сказ, а сказуемый ты там,Глубоко в подвалах и ящиках.Там лежит под житьем пережитымНесказуемо над-лежащее.
* * *На себя натянула туманом воздухи,Распростерлась земля, и глаза ее спят.Небосвод в темно-синем, Мигуев-Звездухин,Всю ее одремал от лесов и до пят.
От росы и от ночи русалкой запахлиНа полях, разбухая от влаги, овсы.Ты колосья помни – на руке, на зубах ли –Защекочут тебя голубые усы.
На медовые головы клеверной тканиОсторожно ложится туман, как в постель,И мешает росе в сновиденьях стеклянных,Неустанно скрипя колесом, коростель.
Вот и знаю, что ночь эту, синюю сказку,Буду звать я потом, и нигде не найду…А вверху – посмотри – осторожною ласкойСизогубое облако лижет звезду.
ПОДРАЖАНИЕ ПУШКИНУБыл вещий голос дан поэтуБудить уснувшие сердца.Но глухбыл мир,и без ответаОстался тщетный зов певца.
Поэту грозные виденьяО роке были явлены.Но слеп был мир – предвозвещенияЗа бред им были сочтены.
Замолк поэт в толпе холодной,Забывшей древних муз язык.Так посреди степей бесплодныхВ песках скрывается родник.
Но в тишине мечты живееИ вещих слов чеканней сталь.Так на глубинах, холодея,Вода прозрачна, как хрусталь.
VERSO LA FINEDELCAMIN DI MIA VITAГалине ИваскОт юности моей меня бороли страсти.Я вел свой путь, не слушая Отца.И над душой своей достиг я власти:Держать ее в готовности бойца.
Но при скончаньи странствия земногоЯ вижу пройденный бесцельно путь,И я устал, и нет руки Отцовой,К которой мог бы, слабый, я прильнуть.
* * *…Жар холодных числ… А. БлокВ кристальных сферах хладных числУсталый дух нашел забвенье,И внял их беспощадный смысл,И вот, – застыл в оцепененьи.
Но истину обреченаПровозглашать поэта лира.Я истину познал. ОнаСобой кончает книгу мира:
Движенье-Жизнь течет рекойК безгласным глубям океана,Чье имя – мертвенный Покой.Нуль математики. Нирвана.
ЧЕЛОВЕК БУДУЩЕГОВ одежде из искусственного шелка,За сделанным из пластики столомСидит, следя за тонкою иголкойКакого-то прибора под стеклом.
Калории, гормоны, витамины:По формулам рассчитана еда.Он любит телевизор у каминаИ о погоде говорит всегда.
В консервах – музыка, в консервах – блюда;Он точен, исполнителен и туп.И лучше так: его не жалко будет,Когда испепелят последний труп.
ИЗ МОНАСТЫРСКОЙ ХРОНИКИКак некий живописец восхотеГлумитися над старцем-чудотворцем,Отай списа подобие иконыИ в дар святому старцу принесе.Егда же старец, образ сей прия,Его в кивотце малом утверди,Сей изверг взем губу, сию исполнивПотайно соком теревинфчим,Списание с доски сотре,И се, очам предста кромешный демон,Хулой рыкаяй из разверстой пасти.Рече же в окаянстве неразумный:«Молися, старче, адописным доскам!»Но старец отвеща: «Смирися, бесе!»И се, бысть зрим на дщице ангел сокрушенный.Изограф же прия у старца постригИ бе отселе верный инок,Но в покаяньи кисти не касася боле.
АНГЕЛЫИ ноги его подобны халколивану, как раскаленные в пещи. Откров. св. Иоанна 1, 15И увидел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога… Там же 13, 11ВЕЧЕРНе багровым цветут олеандры:Над землей пламенеют сады.За закатом живут саламандрыУ озер бирюзовой воды.
А закат – золотая страницаО совсем небывалой стране,Где слова, точно райские птицы,Возникают и гибнут в огне.
Раскаленный архангел с улыбкойСозидает стихи из огняИ, как ветер, упруго и зыбкоИх кидает с высот на меня.
НочьСтолбы синеватого светаИ тундра где-то внизу,И звезды сквозь свет продеты,Как платина сквозь бирюзу.
Холодное тонкое пламя –Надмирных ангелов плоть –Вздымает мечи угламиИ копьями хочет колоть.
Разгневаны ангелы — радыНизринуть огонь с вышины,И только тонкой преградойОт гнева мы спасены.
УтроЗверь изрыгнул хулу,Выхолил зверь рога.Ангелы пели хвалу,Да заглушат врага.
Ангелов поступь легка:Это – лазурь, и по ней,Тонкого пуха нежней,Все в серебре облака.
Всё было знаменьем силВ этот утренний час:Дым хулу возносил,Ясен был ангельский глас.
Тяжко всклубил смолуВ небо ревущий завод.Трубы, и шлак, и золуСверху прощал восход.
ДеньВ оффисе день занятой:Горы срочных бумаг.Всё это – крепкий настойЧьих-то чужих передряг.
В это чужое житьеНадо за деньги вложитьВремя живое свое:То есть, и жить, и не жить.
Вдруг за тобою, как яд,Чей-то стремительный взгляд,Кто-то вошел и зовет…Ты обернешься, и вот,
Нет никого за тобой, –Разве что шорох крыл, –В сердце толчок: перебой…Это опять Азраил.
ОРФЕЙПровалы вниз черны и дики,И в них потерян я, Орфей.Живут бескровно ЭвридикиВ провалах памяти моей.
И там, над бледными лугами,Течет туманов полоса.Но здесь, в земном тяжелом гаме,Оттуда слышны голоса.
Здесь, наверху, ненастоящеПроходит время, и кружатНикелированно-блестящеПодробности преддверья в ад,
И календарные недели,И телефонные звонки…– Из бледно-желтых асфоделейВнизу сплетаются венки.
ДВА ГОЛОСАШ. Кригер…Море стеклянное, подобное кристаллу… Откровение св. Иоанна 4, 6Это – черный и бархатный воздух,И, смотри, – это звезды летают!– То высокие птицы, не звездыОзаряются солнцем и тают…
Я боюсь оступиться с обрыва,Потонуть и растаять, как птица…– Наша птица в порыве отрыва:Ты не можешь с нее оступиться!
Темнота прозрачною стала.Я не знаю, где высь, где глубины …– Ты слыхала про море кристалла?Я включил потоки нейтрино!
КАК ПОПАДАЮТ В БИЗБЕННу, а как попадают в Бизбен? – А надоЕхать долго железной дорогой.Остановка будет в леске, у отрога,Просто так, без вокзала и сада, –
Очень ветхий и темный сруб и платформа,А дерево хрупко и гнило,И вы сходите вниз, как в могилу,А из ямы – сладкий дух хлороформа.
И от старости сруб деревянный распоротЗдесь и там обомшелою щелью,И дурманно веет сладкою прелью,И внезапно вы входите в город.
Ах, как сразу от гнета здесь каждый свободен!Даже воздух здесь радостью пахнет.Но чужому тут места в уютных домах нет,Но для счастья чужой тут не годен…
Обитатели к вам не подходят на сажень…«А какой это город?» – «Ну, Бизбен…»«Ах, совсем, как в Австралии, в Квинслэнде – Брисбен!»«Не совсем, но для вас ведь не важно:
Это важно для тех, кто сюда прибывает.Их встречают дипломом на блюде».«Ну,а кто же живет здесь? И кто эти люди?»«Тут у нас не живут – пребывают…»
Недомолвка у них тут с чужим, переглядка.«Как же к вам попадают в Бисбен?»«Очень жалко,но план сообщений не издан:Вы ошиблись в пути пересадкой».
«Но я очень хочу…» – «Вам не срок – подождите:Вы получите вовремя вызов».Я проснулся, и рвутся последние нити,И рассвет занимается сизо.
ЗАСТЕЖКА САТ-ХАТОР-ЮНУТНад малою судьбою человекаДва сокола схватили лапой свод:Вся жизнь твоя отныне и до векаВ когтях премудрых Гора протечет.
Увенчаны змеею Горы-Птицы,И крест с петлей висит на шее кобр:Ты должен к совершенному стремиться,И жизни крест к тебе пребудет добр.
Рубиновое солнце – шар навозный –Катает бирюзовый скарабей:Обет тебе, что рано или поздноПридешь опять для счастья и скорбей,
Дабы несчастья душу изымалиИ ввысь, как шар, катили пред собой…И это всё – застежка из эмали,И синей, и небесно-голубой.
ГИЗЕХ Н.Б.Пески пустыни к ночи стынут.Огромный сфинкс чего-то ждет.И черной чашей опрокинутВ алмазных звездах небосвод.
И ты, Изида, здесь, в пустыне.Ты, мать томительной тоски:Озарены серпом богиниВолнисто-тяжкие пески.
И говорят со мною мифыСловами чуткой тишины:Смотри – сошли иероглифыС полуразрушенной стены.
ОКЕАНИЯЗа серебром по рифу иду я.Зеленью светит залив.Золото мертвых, металл Ти-Ондуэ,Выбросит скоро прилив.
Вот посвежеет, с бурунов задует…В зелени лунных ночейНа берег страшные выйдут ОндуэС дырами вместо очей.
Каждый, как может, на рифе колдует.Я колдовал там вчера:Там, где покроплено кровью, найду яМного опять серебра.
АНТАРКТИДАНад морем Росса мерзлый парИ низко сумрачное небо.По тучам зыблется пожарИз кратера Эреба.
Смертельный холод. Белый ад.Глядятся в глуби океанаЭреб и Ужас – стражи врат,Два ледяных вулкана.
От века спрятаны под гнет…До времени покрыты льдами…Но, озверев, вулкан взметнетЗадымленное пламя!
ПАМЯТЬКак во сне, заблудился, не знаю я, где я…Это лес: криптомерии, араукарии,И бархатно-бурым глядят орхидеи –Глаза удивленные, карие.
И смутно я помню залив КарпентарииИ, может быть, берег Новой Гвинеи,И в воздухе тяжком как в пряном наваре я…Задыхаюсь, а чаща встает, зеленея.
Это лес заплетенный, безвыходный, веерный.И до боли я помню смолистый и северный,Где от хвойного ветра гуденье и звон,
Где сосна запылила цветением сернымПовороты тропинки, чуть видной, неверной,Где-то в памяти вьющейся глубже, нем сон.
ГОЛОВА Путевые заметкиКонечно, в Кэмбридже жуют резинкуИ можно кока-колу получить, –Но узки улицы кривые,И как на них не давят пешеходовАвтомобили, яростно пыхтя,То ведомо лишь старым башням,В которых гений места опочил.
А башен много – вкраплены в постройки.За «супер-маркетом» внезапно вырастаетСедой суровый камень, и воротаВозносят золото гербов с единорогом,Со львом, с размахом бегаОскаленных курчавых леопардов.На сером камне ярко расцветаютЛазорь и червлень в золоте оправы.
За аркой виден дворик и цветы —Цветы везде, как пламя, для контрастаИ с небом серым, и с тяжелым камнем.
А в комнатах – дубовые столы,Солидно пахнет затхлым дедом,Иль даже прадедом. А на столеУчебник электроники То – Кэмбридж:«Мост через реку Кэм…»Река-то вроде Пачковки в Печерах:Скорей для уток, чем для судоходства,Но мост хороший – на десять веков,Горбом пологим римской кладки.
Там, близ моста, за сетью переулков,Опять старинный камень, башни, арки, –Но помоложе: Сидней Сассекс Колледж.Забавны стены: в гребень обомшелыйВмурован густо ряд бутылок битых:«А ты не лазай, где не надо!..»Стекло изветрилось, играет побежалым.Немудрено: еще при Годунове,По счету нашему, воздвигли стены.
Вдоль дворика – романская аркада.В углу – окно. Там – комнатка студента.Не думал он тогда, в шестнадцать лет,Что этот колледж будет местомУпокоенья буйной головы:Ведь в колледжах студентов не хоронят.Века идут – аркада остается.
Пройдешь в столовую – всё тот же дуб,Портьеры, стулья темной старой кожи,Портреты – как обыкновенно.Над возвышеньем – лэди Франсис Сассекс:Так, – из породы рыжеватых, тощих.Но вот, глаза: глядят глубоко,Печальные, живые на портрете.– Тяжелый титул, раннее вдовство,Тяжелое, в слезах жемчужных, платье.Уходит жизнь… «Вот, колледж основать…»
Она – хозяйка здесь. И посемуПортрет – хозяйский, в целый рост,И тот же трон – за нею кресло.Другие же, «мужи совета»,Написаны по пояс иль по плечи,Кто в пышных буффах, кто и в пиджаке.Одни с ученым, строгим видом,Другие – явно самоумиленно…
От лэди Франсис слева – голова,А рама — вдруг с зеленой занавеской.От света? Нет, – в столовой темновато.Скорей от чьих-то глаз. Кому не стоитСмотреть на этот лик? А лик другого вида,Чем те, которых не снабдилиКаляной полинялой занавеской.
Седые космы жидких прядейСпадают на колет из кожи;Мешки, морщины под глазами.Глаза усталы и спокойны,А цвет их сер и холоден, как сталь,А взгляд тяжелый – та же сталь.Есть что-то львиное в щеках обвислых;Всё вместе – что-то вроде нашего Петра,Но только жиже как-то: нету нашейОгромной безудержной силы.А сила есть – упорная, как сталь.
Да, эта голова была высокойИ часто, непреклонная, решала,Чьим головам катиться кругло с плахи.Но эту голову с позором отсеклиОт вырытого и гнилого трупаНа виселичном поле речки Тайберн.А дальше и не знали, что с ней делать.Набальзамировав, хранили здесь и там,И вот, она пришла в знакомый колледж,Да будет замурована в часовне.
Я позавидовал – ведь хорошо лежатьТам, где бывал в шестнадцать лет,К истокам юности придя обратно.В притворе лестница ведет на хоры,Дубовая, приделана к стене.Доска на белой штукатурке,И надпись: «Где-то здесь сокрыта…»Вы догадались: это Кромвелл.А занавеска на портрете –Для королевских посещений: закрывают…Традиция…А может быть, и символ:Теперь боимся мы взглянутьВ глаза уверенной, железной силе.
* * *Блуждая слепо в мире синем… Нонна БелавинаСтрогие, четкие линииЗимнего города вечером…Точно глаза твои серые, синие,Небо над улицей высится глетчером.
Прошлого льдины глубинныеСмутно синеют просветами.Мечется память, как птица над льдинами,Бьется, зовет нас словами неспетыми.
Что-то, что не было сказано,Вспыхнуло призрачным пламенем:Нитью невидимой снова мы связаны –Памяти льдистым и призрачным знаменьем.
* * *Очень давно, и не в этойЖизни тебя потерял.Редкие проблески света,Гробная тьма покрывал –
Это и всё, что я помнюВ жизни последней, простой…Только все шире, огромнейЗовы из дали пустой.
Путь – в неизвестные земли.Должен тебя отыскать.Только ночами приемлюЛасковых рук благодать.
Позднею ночью бываетДолгий, мучительный миг:В спутанном сне проплываетТвой опечаленный лик.
ПОДЪЕМ
