Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы - Борис Нарциссов

ГОЛОСА

Вторая книга стихов

(Франкфурт-на-Майне, 1961)

И в бесконечном отдаленьи

Замрут печально голоса…

А. Блок

Уже все знали: не выжить,Но еще по привычке спасалисьВштольнях глинисто-рыжих,Глубоко под землей. Но анализ

Дал результат: «смертельно»,И все побрели под звезды.Только я остался бесцельноБродить по ходам промозглым.

Еще электричество было,И вдруг я увидел, что стеныКипят муравьиною силой:Из трещин выходят, как пена.

Я понял – конец. И скоро.И надо к людям, наверх мне.И странно – в пустых коридорахЗаблудиться боялся я, смертник.

Наверху были сумерки. ТучиБыли сизо-свинцовы и вески,И по ним свеченьем бегучимВозникали белесые блески.

Бородатый священник усталоСпускался к дощатым баракам.Я пытался сказать ему: «СталоСовсем как в Писании – мраком…»

«Апокалипсис…Да…» Он не кончилИ ушел понуро на требу.Ощутимо тоньше и тоньшеСтановилось время, а с неба,

Расплываясь, слабо, но внятно,Точно в погребе пухлые цвели,На свинцовом белесые пятнаЯдовитого света серели.

Очень черные глыбы и клубыВспухших сажею облаков.Тихо. Ночь наступила игубыСжала плотно на много веков.

В небе диск воспаленный и красный –То, что раньше называлось луной,Роет путь в облаках и гаснет,Кроет кровь на лице пеленой.

Снова выйдет и светит неверноВниз, на камни, обломки и рвы,Мертвый город в черных кавернах –Тех, что выел последний взрыв.

Он начался, как все предыдущие,Обычной спешкой: поскорее, бегом…И день-то был тоже, в сущности,Обычнейшим вторником или четвергом.

Там, где была весна, было пасмурно,И пахло почками тополей.И не думал никто, что насморкиБыли последними на земле.

Правда, собаки выли перед этимИ поэты писали стихи.Но кудлатым псам и кудлатым поэтамНе было кредита в оценке стихий.

И вдруг, внезапно, около одиннадцати.Всё перестало существовать:Ничего и пусто. А души вынутыеЗеленели слабо в пустоте естества.

То была благостность Промысла,Чтобы не мучить ожиданием конца:Электроны, планеты и всё прочее бросилаИ в миг растворила под ногами жильца.

И когда всё было разрушеноИ, как путь, зазмеился замирный дым,То пошли по пути зеленые душенькиВверх и вниз, по делам своим.

Был мир как обшлаг брандмейстера:Красное с золотом пополамНа фоне кромешной тьмы,Склеенный лавовым клейстеромИз огненных орифламм.А мыНа совсем минеральной ступениПредавались космической лени.Даже ангелы были растенья.Но, архангелом мучим,Орал минералИ карабкался к огненным кручам.Это – первый эон. А в хвосте – еще шестеро.Был мир как мечта брандмейстера.

Всё пошло хорошо: наслоялись грузно периоды;Поглядишь: тилозавра выудитИз морей какой-нибудь бронтозавр.А не то – с гиппогрифом выедетНеподкованный ражий кентавр.Но потом появился некий,Имеющий узкий лоб.Расплодился в щелях, как клоп, –Съедобный, – от смерти отнекивалсяИ портил хороший космос:Сначала в горилловых космах,Потом – без штанов, но в тогах,Потом – в штанах, но без тог.Таща себе на подмогуВсё, что зацапать мог.И вот, без особого плана,Уверяя, что сам с усам,Трефовою мастью аэроплановКозыряет по небесам.Но, с мудростью агнца и кротостью змия,Не видит, что всё это – зря,Тонкой и пламенной стихии,Из которой создан, не зря.– Оттого, что текут эоны,Для нас неслышно звеня,И, как было во время оно,Притекут пред Лице Огня.

Вечерами, ночами, в затишьи,И в молчаньи, – когда я один.Утомленной душою я слышуОтдаленный призыв из глубин.

Это тот, кто не ведает смерти.Отряхает рожденья покровИ в душе потревоженной чертитОтраженья несознанных слов.

И в предчувствии вечной свободыОт земной и бескрылой душиСлышу: бурные, мощные водыИз глубин набегают в тиши.

Далеко, в глубине – «погибаю…»Нагибаюсь я слышу – во мне.Но завесами – мгла голубая,И не видно мне – кто в глубине.

«Срок приходит, и времени мало…Торопись: надвигается ночь…»Но не знаю я – кто там в провалах,И не в силах я, слабый, помочь.

Только чувствую: близкий и нужный.Только знаю, что скоро замрет.И опять из туманов жемчужныхОбреченный на гибель зовет.

– Кто ты, голос настойчивый? Где ты?– Кто ты, житель моей темноты?Только эхо. Ни звука ответа.Только эхо, придушенно: «Ты».

Серафиму дано было бремя:Искуситься в земном житии,Позабыть на короткое времяБелоперые крылья свои.

Но телесные путы опасны:Душной кровью туманится дух,И над плотью, желанной и страстной,Снег колеблет свой синий воздух.

Он такой же – взгляни – на портрете:Светел лоб и греховны уста.Мы читаем: боренье в поэте,Плоть-угар и душа-чистота.

А стихи, – позабытые крылья, –Не умеют набрать высоты.И ты видишь: напрасны усильяВоспарить от земной маяты.

Белая царевна в саркофаге,Черная и спящая душа.Добрые и солнечные магиК ним пока на помощь не спешат.

В бархатных распластанных воскрыльях,Траурная бабочка души,Вздрагивай в томительных усильях,Но проснуться лучше не спеши:

Падают сиреневые хлопьяТеатральной борной кислоты.Злая отравительница опийСмешивает с синью темноты.

Холодно в синеющих просторахМузыки, мятели и зимы.Бейся на настойчивых повторах,Бабочках таинственная тьмы!

– Память навсегда запечатлела:Спящую царевну на снегу,Балерины бьющееся телоИ тоску движенья: «не могу».

В ненастоящем времени, не тут,Растут несуществующие рощи.Там нам подобные живут.Они стремительней и проще.

Сойдутся девы в хороводный кругИ горестно, в смятении великом,Мольбы с заламываньем рукВозносят Каменному Лику.

Но имя лику – Рок. И он горойВздымается над мерным плачем тристе.И непокорен лишь герой,Нагой и в мускулах бугристых.

Он пальцами впивается в гранит,Ломает ногти, напрягает спину:Повержен идол, и гудитВнизу падения лавина.

По лаврам розами горит венок:Он в лоб герою тернии вонзает.И это снова – новый рок.Но этого герой не знает.

В сине-черном сначала – ни зги.A потом колыхнется прилив,И прибоя белесый изгиб,И течений подводных извив.

И оттуда большой и крылатыйНегодует на путы и рветИх с себя, но расплата –Это камень на грудь, это – гнет.

И гнетут облака точно плиты,Слой за слоем ложатся и душат,И с волнами свинцовыми слитыНебеса и чуть видная суша.

Нов потемках свобода – как молния,И – разгневанным громом в ответ.А глаза вдохновенья исполнены.Оттого что страдания – нет.

Это – крылья огромные скованы…Это – рвутся они из-под бремени…Я крутил конденсаторы времениИ случайно попал на Бетховена.

Тонкие ветки, серебряный иней.Свет неземной, заколдованный, синий.Жемчуг, сапфиры и бледный опалСветят в парче снеговых покрывал.

Полной луной зачарованы ивы.Видно далеко-далеко с обрываЧерные тени на синем снегу,Празелень льда на речном берегу.

Добела кем-то в выси накаленная,Выше и выше, в пространства бездонные,В сизую глубь уплывает луна.Слышно, как светом поет тишина.

Рот земли пересох,Стал рассыпчатым мох,И стеклянное марево знояНависало завесой сквозною.

Над овсом молодымЗасинело, как дым.Поседело у солнца косматого,Побледнела жара виновато.

И раскрыла глазаГолубая гроза:Как взмахнет, как блеснет, да как ахнет,Как их тучи каленым запахнет!

И, сорвавшись, как конь,В обомлевшую сонь,Закрутил и помчался клубамиДикий ветер далекими ржами.

Преклонилась траваИ шептала слова,А над ней, как чугун, и свинцовоНабухало прорваться готовым.

Позабудь про людей, про их лица,Чтобы видеть единственный Лик:Капля с морем, – ты можешь с ним слиться,И увидишь: ты тоже велик.

Уходи, и иди, и исчезниЗа крутыми излобьями гор.На тебя Седокосмое в безднеУстремит испытующий взор:

Из-под сизых, насупленных – сернымОслепительно взглянет излом.И, как зверь черно-бурый, пещерный,Прорычит потревоженный гром.

Ты увидишь на глинистых скатах,Остановленный быстрой рекой,Многоцветные славы закатовИ ночной синезвездный покой.

Ежедневное чудо восходаДля тебя одного совершат,Чтобы знал ты, что синему сводуИ светилам ты – названный брат.

……………………………………………

Ранним утром туманы застелются,И, взглянув на седые поля,Ты услышишь, как грузно шевелится,Просыпаясь, земля.

Игрушкой хрупкой счастье нашеВ хрустальном ящике живет.Но черный ветер в окна машетИ ночью плачет и зовет.

Тогда грядущую потерюОпределяет сердцу рок,Но сердце бьется и не верит,Пока не наступает срок.

Ведь ты случайно сам забудешьПлотнее притворить окно,И ты нечаянно разбудишьСлепых причин глухое дно.

И слишком тонкой нитью свяжешьТы створки ставень за окном.А нить того, что будет, та же,Тонка и связана узлом.

И он ворвется, ветер колкий,И хлопнет рамой, дернет нить…Игрушки хрупкой нет. ОсколковНе собирай: не починить.

Воды холодного светаС силою бьют с вышины.Льется в мансарду поэтаСиняя зелень луны.

Вот уж ты больше не юный.Вот отлюбил и затих.Холодом осени луннойСветит оброненный стих.

День или год понемногуКанут, пройдут, – не вернуть…Длинной, пустынной дорогойВиден твой пройденный путь.

Сон о чужом человеке –Прошлое. Это не ты.Что растерял, то навекиВ лунных полях пустоты.

Это – безжалостность светаПолной осенней луныЛьдом, засветившимся где-то,Льется в окно с вышины.

Я видел странный сон: в пещере,В зеленоватом сумраке, цвелиСедого инея изогнутые перьяИ ледяные хрустали.

Как свет луны молочно-синий,Как зелень бледная морских глубин,Холодной музыкой огней в аквамаринеСтруились переливы льдин.

И в тишине из подземелийОранжевым и острым языкомВздымался и плясал, как в бешеном весельи,Немого пламени излом.

Я заблудился в запредельных странах,И мной, безвольным, овладели сны.И я увидел в прорванных туманахПустую даль безрадостной страны.

С безжизненным отливом тусклой сталиКатила воды мертвая река.Скупые слезы медленно ронялиУсталые седые облака.

Я знал, что солнце никогда не брызнетНад спинами нагих и плоских скал.И понял я: твоей бесцельной жизниТечение в пространствах я видал.

Я видал удивительный край –Оглушительно-радужный рай:

Водопады и пропасти, алый туман.Переливы торжественных фата-морган.

Как комет бирюзовых хвосты.Перекинуты были мосты,

И по ним, как по звонкому синему льду.Я, мерцая, скользил со звезды на звезду.

От сверкающих радостных дугВозникал ослепительный звук.

Каждый цвет волновался, струился и пел,Каждый звук был подобием огненных тел.

И текли, и журчали года,Как в реке незаметно вода.

Эту смесь алкалоидов я изобрел.Это был только шприца короткий укол.

В подземной железной завелся вампир,Ухмылялся в небритую бороду:– Ну, и если когда пропадет пассажир,Так и кто их считал там по городу?..

Средь подобных себе был в повадках новатором:Не боялся толпы, залезал под вагон,Чтобы скрыть, кто такой, вентилял в стрекотатореИ железным визжал, набирая разгон.

Раз завелся, то, значит, так просто не выживешь:Это он, нагружаясь на плечи, как кладь,На стене оставляет разводами рыжимиУговоры о том, как смертельно устать.

Подколесная тень, кувырком, схожий с крысой сам,За тобой он – под ноги, вдогонку, в пыли…Ты, усталый, приходишь домой. Но ты высосан,Как и прочие – те, что его завели.

Апрель гудит охрипшим басом,Аккомпанируя себеНа водосточной, час за часом.Звенящей жалобно трубе.

Зернистый снег гниет за домом,Питая лужу у крыльца.Но непреложная истомаВ свистках влюбленного скворца.

И скоро будет шум зеленыйИ буйной вишни молоко:Увы, обман определенный,Что жить приятно и легко.

Сначала грубые кускиВ изломах тускловато-сизы.Но пламя лижет им вискиИ под котлом их дразнит снизу.

И вот, сверкает, рождено,И радугой играет в зноеИз мира черного окно,Великолепно-смоляное.

Газетчику захватит альВсемирно-едким нафталином:Се, улиц летних царь, асфальт,Стекает тягостно и длинно.

Был ветер пес. А осень-мясничихаДорезала и клены, и закат.Подвыв, кидался ветер лихоС полей наскоком в гиблый сад.

Свисали с сучьев красные лохмотья,И сизым мясом блекли облака.Сцедила кровь: конец работе.А псу бы лужи долакать.

Листве догнить. Сметет тупая силаЕе в промозглый, плесневый подвал.Ушла. И лампу погасила.А ветер сучья оглодал.

В отчаяньи холодными рукамиРвет ветер волоса земли – леса.А из-под туч, тяжелых, точно камень,Как плач, гнусят вороньи голоса.

Был снег как снег. Но, оттепель устроив,Ни удержу не зная, ни границ,Зима перестаралась вдвое, втроеИ, захлебнувшись, пала ниц.

Течет дорога жидкой сукровицей.И на подстилке прошлогодних трав,Бельем остатки снега разметав,Валяется зима-самоубийца.

Черный и головастый, в короне кургузой,Самый высокий из всех фигур,Он блистал лакированным пузомСредь коней плясовитых и грузных тур.

Тон его сначала был гордый:«Два шага в сторону! Шаг вперед!Позицию в центре держите твердо!Пешка гибнет, и другая берет!»

На доске возникает напряжение,Фигуры источают линии сил.Гибкая сеть защит и нападенийПаутиной на ветру висит.

Но зазвучала тревожная нотаИ превращается в трубный вой:Квадраты доски – как пчелиные соты,Куда ворвался враждебный рой.

Кособоко, двумя прыжкамиХитрый коньОбъявляет шах.Удары косо и прямо;За смертную грань задев,Король хочет в сторону. Ах!По линии fАнфиладный огонь!

Издалёка напрасна на выручку спешка.«Милая королева! Помогите же, наконец!»Ох, больно бодается рогатая пешка…Плебейской рукой – королевский венец.

Замигала, проснулась звезда изумруднаяВ темно-синем квадрате стекла.Вы сейчас услыхали: как смерть, непробудная,Тишина по углам залегла.

В этот час возникает над черными крышамиЖелто-красной луны полукруг,Паутину плетет меж ветвями нависшимиИ таится в листве, как паук.

Непонятной, таинственной, тонкой отравоюОсторожно звенит тишина.Вы боитесь уснуть оттого, что кроваваяНад садами свисает луна.

Ты рождена под светлым знаком Девы,Под серебристо-белою звездой:Под ковшиком Медведицы, налево,Ее находят раннею весной,

Когда хрустит хрустально-чистым звономНа талых лужах тоненький ледок,Когда так нежен свет луны бессоннойИ молодой весенний холодок.

Тебя не знаю. Образ твой далекийВ моей душе с такою ночью слит,И лунный свет, и отзвук одинокийМоих шагов по камню стертых плит.

Я люблю тебя, чужестранец,За озера холодные глазИ за то, что бешеный танец.Я в их глуби видала не раз.

– Быстроводны холодные рекиВ моей родной стороне,И, должно быть, осталась навекиЭта дикая воля во мне?

Волоса, твои мягки и тонки,Но ты мягче своих волос.Ты похож на большого ребенкаВ плену моих черных кос.

– И пахучи, и тонки травыВ моем дремучем краю,И, должно быть, они отравойНапоили душу мою.

Но душа твоя, о любимый,Непонятна, темна и страшна:Точно туча, висит недвижимоНад моею душою она.

– Тех, кто в скорбные годы закатаВ обреченной земле рождены,Всё равно не поймешь никогда ты,Ты, дитя счастливой страны!

Ее одежды из туманаИ запредельной синевы,И ночь течет за тонким станом.И бледен свет вокруг главы.

Ее глаза полузакрыты:Она извечно в полусне.Планетной вязью перевитыЕе шаги по глубине.

Неуловимо-тонкой тканьюЕе окутал звездный свет.Она скользит по самой граниТого, что – есть, того, что — нет.

И ей оттуда лучше видно,Как нити жизней сплетены.И вот, – молить ее не стыдноО том, чтоб цепкий свет луны

Завил и сплел две нити вместеВ каких-то глубях бытияИ к нам пришел с чуть слышной вестью,Что эта нити – ты и я.

В альпийских глетчерах пещерыСквозят глубоким синим льдом,И камень древний, камень серыйДля льдов воздвиг свой строгий дом.

По камню горные потокиСтремят взволнованный сафир,Как бы разбитый гневным рокомНебес лазоревый потир.

И я люблю, когда во гневеГлубоким льдом блеснет твой взор,Как небо в грозовом запеве,Как рябь встревоженных озер.

И я люблю – подобны льдине –Твои бездонные глаза,Когда сквозь лед сияньем синимСверкнет альпийская гроза.

На севере сосны, и море –Как викингов серая стальТут море и небо не спорят:Всё – теплая, синяя даль.

На севере тяжкие камниЗатупят мечи на излом.Тут белая глыба легка мнеПод бронзовым верным резцом.

Я – варвар, ваятель в Элладе,И тело чужой красотыРезец мой ласкает и гладит,И это – из мрамора ты.

Закрылись глаза и открылись:Я – северный варвар опять.И узкие брови, как крылья, –– Тебе при свиданьи поднять.

В столетье машинного лязгаУ глаз твоих снова воскресТакой, как на вазах пелазгов,Овальный микенский разрез.

И смуглое тело МелиттыВ тебе вспоминается мнеВидением старого КритаВ открытой Колумбом стране.

Вечерами бывает,В октябре, в листопад:Принахмурит по краю,И леса загрустят.

Но на самом закатеВдруг прорвет облака,И березы охватитВетровая рука.

И смеется, и рада,И лепечет слова,Золотым водопадомОпадая, листва.

Так, при самом прощаньиТы, взметнув головой,Вся оделась сияньем,Как береза листвой.

И вот, в сумерках светятДо сих пор с того дня,По плечам точно сетиИз живого огня,

Как в осеннем пожареНа закате леса,Золотой НиагаройМне твои волоса.

Волны и ветер в бреду,В ропоте вечного горя.Черным монахом придуНа берег дикого моря.

Будет светиться в потемкахБелая пена у ног.Черным, иссохшим обломкомРухну тогда на песок.

Черная женщина-ночьВ сизых туманах возникнет.Сердце подскажет мне: «прочь!»– Сердце!Молчи и привыкни…

Будут нестись над водоюКрики последней тоски.Черный, я тенью худоюСкоро приду на пески.

На небе, мутном и черном,Редкие проблески звезд.С Берега Смерти упорноТянет холодный норд-ост.

Цели былые – забыты.Путь по течению вод.Острая стрелка магнитаК полюсу жизни ведет.

Скоро в тумане забрезжатТемные камни земли.Там, у скалистых прибрежий,Тонут во мгле корабли.

На небе, мутном и черном,Тусклые проблески звезд.С Берега Смерти упорноТянет холодный норд-ост.

Искривленные щупальца сучьевПротянулись к озябшей луне.Острый ветер, деревья измучив,Их оставил в томительном сне.

Но, одетая саваном белым,От земли отвернулась луна.Между ними без дна и пределаГолубая легла глубина.

Воздвигается выше и вышеПогребальных туманов опал.Ты меня никогда не услышишь,Как бы горько тебя я не звал.

И меня будешь вечно ты мучить.Так застыли мы в нашей судьбе:Я – бессильные, мертвые сучья –Протянулся в пространство к тебе.

О сновиденьях, о бериллахХолодных глаз, о топких мхах,Об одержимых лунной силой,О лунной деве в дальних льдах.

Не вызывай ее ночами, –Взгляни на прелесть дев земных.Предай забвенью и молчаньюСвой сон, о, бедственный жених!

Сквозят зеленым светом льдины,Горит Полярная звезда.Движеньем ласково-змеиным,Как ртуть, колышется вода.

Кругом леса из черных елейИ мхи заржавленных болот.По ним безвольно к дальней целиЛунатик брошенный идет.

Но чащи хмуры и дремучи.Но топи спрятались и ждут.В постели тинной и зыбучейЛучи луны его найдут.

Его зрачки с немым укоромБлеснут холодным светом в них:Так бесконечно-долгим взоромС Невестой встретится жених.

С каждым годом туманы забвеньяБеспросветнее ткут свой покров.Отголоски и бледные тени –Это всё, что осталось от снов.

Вот и я заблудился, лунатик,В этом мире, как в темном лесу.Только память о давней утрате,О тебе, сохранил и несу.

Безотраднее сумерки бора…В них мне чудится чаще твой лик…Я устал. Это значит, что скороБудет страшный и радостный миг.

Ни тела радости, ни сладострастьяИ ни твоих сведенных страстью рук:Мне жаль иной, вотще желанной власти,Мой незабвенный и забытый друг.

Над зимним морем ветер нас оплакалСоленой пылью с мокрых, хлестких крыл,И парк ненастный гулким влажным мракомТебя навеки в этот вечер скрыл.

Забвенье: чище звуки, суше краски.В годах всё ближе малый холм земли.Мне жаль небывшей нежности и ласки:Того, что дать друг другу не смогли.

Фонари не светили в тот вечер:Ветер тьмою себя оперил.Исступленный, холодный, как глетчер,Бил огромными взмахами крыл.

Над иглой островерхой костелаВыгибался Медведицы хвост,И запутались в черных и голыхСучьях сотни встревоженных звезд.

К твоему опустевшему домуВел гипнозом невидимый следСумасшедший надежды: в знакомыхОкнах будет оранжевый свет.

Но, взглянувши случайно но запад,Где в золе дотлевала заря,Я увидел, как сизые лапыХищной тучи над миром парят.

И я вспомнил тогда, что ведь этоСовершалось однажды во сне:Так же с запада крался одетыйВ погребальное облако снег,

Так же с неба сверкали сквозь ветвиМириады встревоженных глаз,И кричал обезумевший ветерО потере – совсем как сейчас.

А сейчас – разве вправду я мерзнуВ одичавшем от ветра саду?Разве это не сон, что всё поздно,Что тебя потерял я и жду?

Осторожные сумерки мутноюПаутиной наткали углы.Серый ангел подходит и кутаетМне глаза пеленой полумглы.

Тучи на небе брошены ворохом,Полегли и слезятся дождем.То ли шелесты слов, то ли шорохи…Этот шепот мы в сумерки ждем:

Бесполезно вставать побежденному.Откажись от ненужной борьбы –Всё равно, не уйдут обреченныеОт незрячей железной судьбы.

Мы окончим желанной развязкою:Да пребудешь недвижен и тих.Разве ты не почувствовал ласковых.Холодеющих пальцев моих?»

Серый ангел нежнее склоняется.Сыплет пепельный сумрак вокруг.И мне слышно, как в сердце впиваютсяПальцы тонких, безжалостных рук.

Закрой глаза. Засни. И в этомТяжелом сне смотри в эфир:Тывидишь мертвую планету,Пустой, давно застывший мир.

Навеки черное молчанье.В молчаньи грозно стынут льды.В кристаллах льда на острых граняхДробится синий свет звезды.

Ты в мире радостном, как птица,Взлетаешь в солнечном тепле.Так вот, пойми: твой свет дробитсяЗвездою в ледяном стекле.

Травы курчавятся, склоныЗеленью мягкой покрыв.Тень от раскидистых кленовПадает прямо в обрыв.

Дальше, в овраге, – пещера.Корни пред входом, как сеть.Сумрак таинственно-серыйМанит туда посмотреть.

Путник в пещеру заходит,Нюхает запах земли.Видит: под скошенным сводомСкладками тени легли.

Всмотрится в сумрак и ахнет.Сердце в груди упадет:Тусклые очи АрахныГлянут из пыльных тенет.

Спавшее в черном колодцеЧутким охотничьим сном,Грузное тело метнетсяЧленистоногим прыжком.

В ужасе путник не верит:Бред этот слишком нелеп…Путник! К паучьей пещереПуть твой неволен и слеп.

Я знал: скорее из этого дома!И я помню: схожу по ступенькам крыльца.Почему-то мой двор мне стал незнакомым,И в доме своем я вроде жильца

И надо уйти. Еще очень рано:Сероватая мгла и рассвет в сентябре.И как будто иду, и мне вовсе не странно,Что длинный гроб стоит во дворе.

Трем женщинам в черном даю дорогу:Они направляются прямо в дом,В старомодных накидках, и шляпы их рогомТорчат и притянуты туго платком.

Но я знаю одно– уйти мне надо,И здесь я уже не жилец.И, – конечно, – мой дом кирпичный и с садом,А этот – дешевый и старый вконец,

И номер не тот, и улица тожеЧужая совсем: названье не то.Мне тут нечего делать. Прохожий,Не заметив, задел меня краем пальто.

У вокзала мальчишка досасывал персик,И листву метельщик высокий сметал.«Что за город? Всё тот же: Трентон, Нью-Джерси…»И голос его скрипел, как металл.

У него глаза как дыры смотрели,Но я всё же спросил про число и про час.«А всё то же, как было: восьмое апреля…»– «Но сейчас ведь сентябрь!» – «То для них, не для вас…»

Я бежал – или плыл? – и догадка брезжитьПонемногу стала во мне.Я бежал и старался ступать, как прежде,Но не слышал шагов, как во сне.

ПАМЯТЬ