Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы - Борис Нарциссов

ПОДЪЕМ

Четвертая книга стихов

(Leuven, 1969)

Поднимайся! – Вверху на горе –

Поднимайся! – На самой вершине,

На последней, холодной заре

Ты застынешь камнем в пустыне.

Вера Булич

ЗВЕЗДОЧЕТ

Настала ночь, и я на башню вышелИ стал смотреть на звездный небосвод.Я как бы в сон ушел. И вот, услышалЯ звезд далеких гармоничный ход.

Хрустальный свет их ясен и понятен,Но жуть сквозит в движенье вихревомМистических туманностей и пятен,Горящих бледно-фосфорным огнем.

Но я нарочно взор в них углубляю,Я отрешаюсь, стыну и лечу,Как будто бы сорвался с корабля я,Тону и гибну, – ибо так хочу.

Я жду ночного мертвого молчанья,Чтоб в нем забыть с приходом темнотыБессмысленность и боль существованья,Уйдя в бездонный ужас пустоты.

CORDE ARDENTE

Мы пламенеем жаром непонятнымДля нас самих среди других племен.Мы повторяем шепотом невнятным,Как заклинанья, призраки имен.

Должно быть, из Эдема изгоняя,До сердца нас коснулся Михаил:– «Дарю вам след небесного огня я,Дабы его никто не угасил!..»

И вот наш путь: бредем в пустынной сушиКуда-то прочь от радостных в шатрах,И пламенеют, точно на кострах,Архангелом отмеченные души.

ЕГИПЕТ

Много раз воспринятый гробницами,Но рождённый столь же много раз,Я лежу с недвижными ресницамиУтомлённых и закрытых глаз.

Умастили миррою и смоламиИ скрестили кисти желтых рук,И на лоб с морщинами тяжёлымиМне возложен изумрудный жук.

Путь мой будет над Закатной Бездною –Оставляю дом телесный пуст:Наконец-то мне петлей железноюСовершили отверзанье уст,

Ка, двойник, в тысячелетья знойныеМой иссохший труп обережёт.Бродят в лужах ибисы спокойные,Солнце камень мой надгробный жжёт.

БУДУЩЕЕ

У Макса Клингера (начало века, Лейпциг)Рисунок есть: из узкой, каменистойРасселины средь скал, – и нет другой дороги,– Навстречу вам выходит тигр, и дикоГорят его глаза на полосатом лике,Змеится пасть улыбкою кошачьей:С прищуром жадных косоватых глаз.Пушисты лапы, но вонзают когти в камень,Но мышцы точно сталь под пестрой шкурой.Он здесь хозяин этих гиблых мест,И он вас ждет: расселина ведет вас прямо,И некуда уйти от зверя на пороге.А знаете название рисунка?«Die Zukunft» – «Будущее» – Клингер надписал.

МЕРА ВЕЩЕЙ

Мы скоро с километров перейдемНа световые годы и фотоны,И жизнь пойдет под огненным дождемНа мегасмерти и на мегатонны.

Так, мерою вещей ты назовиЧисло любое, даже хоть с дробями…Но как же быть с волнением в кровиИ с этими ненужными стихами?

Эритроцитами считают кровьИ алгеброй гармонию поверят.И так во всех вещах. И лишь любовьОтчаяньем и ненавистью мерят.

ДРАГОЦЕННОСТИ

Сапфир лазурный – камень веры чистой,Печальный жемчуг – светлая слеза.Спокойной дружбы символ – аметисты,Невинности небесной — бирюза.

Как гений, брызжет яркими огнямиПрозрачный и всецветный бриллиант,И повторяет мягкими тенямиЕго опал, как младший брат – талант.

И радость – золотистый смех топазов,И рдяно-пламенный рубин – любовь…— В моем ларце – лишь черные алмазыС карбункулами, красными, как кровь.

ЛЮБОВЬ

Из-за облачной зыби – луна.Под луной – за волною волна.

Океан – по-ночному велик.Отраженный, качается лик.

Океан – как под сеткой металл:Лунный свет неводов наметал.

Вот и тащит к себе он прилив,Лунно-белым волну намелив.

Но она ускользает, вода,И ее не поймать в невода.

И опять одинока луна,И обманом туманит волна.

УЗОР

Я хочу тебя объяснитьСамому себе и тебе:Мы с тобой – как двойная нитьВ неудавшейся ткани – судьбе.

Переплел неумелый ткачСумрак ночи и золото дня.О, моя дорогая, не плачь:Он тебя оторвал от меня!

Но еще не брошен челнокИ еще свивается нить:Это всё – неумелый рок.Мой бросок – его изменить.

И когда-то выйдет узор:Сумрак ночи и золото дня.Будет твой удивленный взор, –И тогда ты узнаешь меня!

* * *

Так много женщин жгло его огнемИ так оно приучено к ударам,Что закаленным, кованным кускомМне холодит в груди оно недаром.

И я теперь спокоен: мне не жальТого, что прежде было так желанно.И твой удар, бессмысленно-нежданный,Нашел не сердце, а на страже сталь.

ДОМОВОЙ

Он высокий и лунный,И с глазами как сталь.Он куда-то засунут –То ли в глубь, то ли в даль.

Но всплывает из глуби,Но приходит, как сон.Это значит, что любитОдержимую он.

И с нее он не сводитЛунно-пристальных глаз,Истончится и входитВ еле слышный приказ:

«Дай войти в твои глубиМне дымком-синевой!Так ведь только и любитСам, как дым, домовой!»

БОЛОТО

У болота сбываются небыли,Из-под жабника вылезут нежити…А вода – то ль трясина, то небо ли:Облака отраженные нежатся.

Вот теперь это место прижучилось,Разопрело на солнце и парится.А ведь нежить – она-то живучая,А ведь память о старом не старится!

По ночам побережье зыбучееШевелило прогнившею кучею,Исходило истошными кликами:Там ходили с зелеными ликами.

А туман обволакивал ватоюНеприкаянных, тонущих с воплями,И светили огни синеватыеИз воды проступавшим утопленным.

РАЗМАХАЙ

По пустым чердакам,По углам нежилымГонит он паукамИх мушиный калым.А потом разойдется, взметнется и пляшет,И мучными мешками по сумеркам машет.Так от пыли тогда хоть чихай, не чихай:Самый страшный из всех – господин Размахай.

А какой из себя?И не пробуй смотреть:Над душою скребя,Будет в четверть и третьОн в тебя заползать, мельтешить и мотать,Как белесый заспинный, украдчивый тать.Так, как будто пустяк: всё чихун да смешки,Ан, глядишь, ты и сам – как мучные мешки.

НА ДИКОМ ЗАПАДЕ1 Вечер в Иеллоустоне

Как из царских вратБил янтарными переливамиЗолотой закатНад озерами, над дремливыми.

Это ангел самЕктенью читал светозначнуюСмоляным лесам,Медведям в лесах, – и доканчивал.

И он плыл, не ходил,И лиловыми аллилуямиОблака клубилПеред жаркими златоструями.

2 Гейзер

Из пепельно-вареного пескаСтруятся с шипом клубы серных дымов.Геенна огненная здесь близка:Здесь место падших серых серафимов.

Толпится мелкий и унылый лесВокруг насторожившейся поляны,И дымка теплых призрачных завесКачается над водоемом пьяно.

А кипяток с каменьем заодноКрая ноздристо вылепил, как соты.Подобьем жизни выстилают дноОслизшие кремневые кислоты.

Но вот, с шипеньем, брызгая слюною,Длинноволосый водяной старикВздымается из водоема вмиг –И оседает пенною копною.

3 Красные Камни…На вершине Красных Камней. «Гайавата», Лонгфелл

У красных каменных истукановНет ни глаз, ни лиц.Вот сейчас повернутся, привстанутИ потом обрушатся ниц.

Это скалы кровавого камня,Красней, чем каленый кирпич,Точно стены застывшего пламени,Нависли тебя настичь.

В переходах узких ущелийТы будешь блуждать, покаВ каком-то диком весельеНе двинется чья-то рука.

И тогда по кровавым склонам,Догоняя тебя во рвах,Покатится шаром каленымКакой-то скалы голова.

МАУНА КЕАМауна Кеа – «Белая гора» Остров Гаваи

Белые волосы белая деваРазостлала по склону горы.Волосы тают – из горного чреваГорячо выходят пары.

Белая женщина с Мауна КеаИногда меняет жильё:В огненном озере КилауэаТы заметишь однажды её.

Трудно пролезть сквозь кустарник охио,Пламенеют щетки-цветы…Ты не ходи тут – дороги плохие,Уходи еще до темноты:

Вдруг по тропинке прорвется сверканье –Это значит – по камню скребя,Белая женщина в скрытом вулканеВдруг учуяла мясо – тебя.

БУРЯ

Захлестало дождем,А мы молоньей жжем,А мы рощу дубовую сломим,А мы стадо зеленое – громом!

Облака глубоки,А дубы, как быки,И ревут, и мычат над кустами,И стегают по ветру хвостами.

Суковат и рогатКаждый кряжистый брат,Да с корой он мохнатой и рыжей,Да с дуплом и с наростом, как грыжей.

Коли жизнь дорога,Так рога на врага –Коли буря хватает арканом,Набодается дуб с ураганом!

ЕДИНОРОГГобелены

Блестит слюда в тяжелой, грубой кладкеОграды привезенного аббатства:На матовый французский известнякБлестящий гнейс Америки наложен.Сурово, бедно строили в ЕвропеТогда, когда у нас Батый пронесся.Нам что? – Сгорели, да в леса забрались,Да натесали топорами щепок,Хором, хибарок, городищ да тынов.А там точили хрупкий доломитДа ткали пестрые запоныВ холодных замках стены закрывать.И вот висят в музее над «Гудзоном» –Рекой холодной, синеватой стали,Бретанской Анны гобелены.

Войди в суровый полутемный зал,Где выткана в шелках судьба единорога:В узорчатом лесу среди цветовСкрывается великолепный зверь,Как кипень белый, быстроногий,С козлиною бородкой в два виткаИ с длинным, точно винт с нарезкой, рогом.Живительней становится вода,Когда он рог в источник погружает.И звери с человечьими глазамиНа гобелене воду пьют,И в каменном бассейне нежноВ полцвета шелка отражен фазан;Нагнулся, пьет, и дрогнул хвост цветистый.Ай! Скользок белый мрамор водоема!Но зверя надо заколоть:Охота – благородная забава.Зверь окружен, но, яростно брыкаясь,Он пса неловкого пронзает рогом.На белой шерсти – алые потоки:– Еще копьем узластым садани!

И вот, убитый зверьОбвис бессильно на седлеИ с торжеством доставлен к замку.Людовик с Анною БретанскойОхотников встречают благосклонно.Но лица деревянные валетовТемнеют: взоры короляВ глазах его невесты тонут:Не надо им единорога…

Туристы ходят, смотрят и уходят.Темнеет в комнате суровой.Вечерний свет исчезнет скоро в окнах.Но будут в темноте упорноВсё так же вот искать глазамиДруг друга испитой корольИ бледная, худая Анна.Что нам до них – они давно истлели.Но вот, линялый гобелен,Которым санкюлоты закрывалиКартофель от мороза в погребах,Хранит для нас в веках, как память,И этот взгляд, и эти лица,И рот, открытый в муке смертной –Извечную судьбу единорога.

СТИХИ О ЛЕРМОНТОВЕ1

Широк во лбу, сутул, и кривоУлыбка сводит детский рот.«Увы, Мишель, вы – некрасивы…»– Всегда всё тот же оборот

Речей – сперва о нежной дружбе,Потом – о чем-то о другом,И – неприятности по службе,И – надо свет считать врагом…

Ну да, – язык острее бритвы!Но сколько нежности в душе,В письме с Кавказа после битвы!Ведь крови — нет на палаше…

И эта нежность вырастаетПо вечерам в черновикеИ тает — так туман растаетВ июльский день на Машуке.

2

Расширенные черные глазаГорят упорным и тяжелым блеском…А где же крылья, глетчер и гроза,О, бедный Демон в сюртуке армейском?

Бывает так: блестит кремнистый путь,И злоба затаенная не душит,И хочется любовью обманутьСвою тяжелую, как камень, душу.

Но тучка золотая на утесСпускается недолгой нежной гостьей.И вот, опять – кутеж, вино и штосс,И стих, облитый горечью и злостью.……………………………………………

Но за стихами точку ставят кровью,Как многоточие, на много лет…Поручик Лермонтов, нахмурив брови,Неспешно выбирает пистолет.

ЭДГАРИАНА1Черная птицаQuoth the Raven, «Nevermore». Edgar Poe

Мой дом как могила. И туча-СивиллаБылое сокрыла и плачет дождем.Что было, то было. Но темная силаМеня разбудила: мы плачем и ждем.

Черта и граница. Мне надо забыться:Знакомые лица забыты давно.Бессонница длится, и ночь – как черница,И черная птица стучится в окно.

Эдгар и Лигейя, – в гробу холодея,Лигейя посмеет за счастьем прийти.Но призраком рея, как образ, идея,Ленора бледнеет на этом пути.

С опущенным взором мы счастье – как воры…Но ведает ворон – мы не сберегли.Далеким укором я слышу:«Ленора…»Теперь уже скоро: ты – Аннабель-Ли!

2Разговор …Веселый смуглолицый человек Э. ГерманAnd the fever called «Living» Is conquered at last. Edgar A. Poe

Зимой Манхаттан угощаетКоктейлем ветра с мокрым снегом,Приправленным бензинной гарью,И сумерки свинцово-неприветны.Великолепно! Это означает,Что нет туристов отупелых,Что без толку толкутся у качалки,В которой он обдумывал рассказы –Рассказы – мягко говоря – о страхеА я зайду – мне мокрый снег не в диво.Уйдет в свою каморку сторож,И тут-то мы часок свободноПоговорим опять друг с другом.

Уж день устал – светло, но лампы.Теперь здесь город, – ну, как всюду.А вот сто двадцать лет назадВ деревне Фордхам было пусто.Домишко был совсем дешевым,Почти игрушечным. Вот в этой спальне –Кровать, и больше нету места.Вирджиния в ней умирала;Топить-то было нечем: мерзла,И кошка грела умиравшей ноги.А по дорогам ночью, под двурогойЛуной Эдгар скитался одичало,Пока не поборол болезни,Которую зовем мы жизнью.

Ну, вот, – холодный полусвет,И я один у темного камина.«Хозяин! Слышите ли вы? К вам – гости!»Он тут – чуть слышен вздох за дверью,Но мы друг друга понимаем:Я все-таки чужой – и лишний.Он вряд ли выйдет из потемок:Стал подозрительным – затравленОн был тогда, а что нам в поздней славе!Но не могу сейчас сдержать вопроса:«Зачем, зачем тогда, в ненастный вечер,Вы с братом Вильямом, матросом,В Санкт-Петербурге не остались?Ну, хорошо, участок, протокол, –Но ведь Руси веселье тоже пити!Об этом бы не стоило и думать!А вы бы встретились тогдаС веселым смуглолицым человеком(Вы хорошофранцузский знали).Его рассказ про Германаи ЛизуБританцы поместили рядом с вашим,С коротким примечаньем перед текстом:"Два старых мастера живут вовеки…"Там был другой – корнет гвардейский –– Тот хорошо английский знал –А ужас он носил с собою в сердце…Вот эти бы вас поняли, как надо!Ведь, всё равно, потом в РоссииВы были, – скажем, точно дома…»За дверью вздох, – иль это я вздыхаю?Совсем смерклось, и сторож прерывает:«Вам уходить пора: я закрываю!»

3 УлалумИз Эдгара Аллана По

Сжала осень костлявой рукоюНа деревьях сухие листы,Пожелтевшие смяла листы,Был октябрь. Гробовой пеленоюЛег ненастный покров темноты.Ночь нависла, как каменный свод,В мой угарный, беспамятный год.Это было в озерных туманах,Средь болотистой местности Вир,Где под сенью дерев-великановБродят призраки в пустоши Вир.

Там, среди кипарисов-титанов,Я скитался с Психеей – сестрой,Я бродил со своею душой.В эти дни мое сердце вулканом,Огнедышащей лавы рекой,Опьяняясь забвенья дурманом,Клокотало в груди у меня,Как клокочут потоки огня,Погружаясь во льды океана –– Там, где льются по склонам вулканаВ царстве полюса струи огня.

Говорили мы скупо и мало:Наша память как в дымке была.Затуманена память была.Наша память предательски лгала:Октября не заметили мы,Мы ночной не заметили тьмы,Мы забыли про озеро Обер(Хоть и был нам знаком этот мир),Мы не видели озера ОберИ пристанища призраков – Вир.

И когда уже ночь побледнела,И на звездных часах был рассвет,И по звездам был близок рассвет,Перед нами, туманный и белый,Заструился таинственный свет.И взошел полумесяц двурогийМежду звезд на ночной небосклон,Полумесяц Астарты двурогий,Бриллиантами звезд окружен.

И сказал я: «Теплее ДианыМежду звезд этот символ любви,Лучезарной богини любви, –То Астарта из дальних тумановУвидала томленья моиИ явилась лучистым виденьем,Чрез созвездие злобного Льва,Мне поведать надежды слова,Показать мне дорогу к забвенью, –И, пройдя через логово Льва,Говорит лучезарным свеченьемМне любви и надежды слова».

Но, поднявши свой палец, Психея«О, не верь ей, – сказала: – не верь!О, спеши! О, бежим же скорее!Мы должны!.. О, не медли теперь!»И в испуге бессильные крыльяУ нее опустились к земле,Трепетали в напрасном усильеИ по праху влачились во мгле.

Я ответил душе: «О, напрасноТы внушаешь себе этот страх:Посмотри, как в кристальных лучахНам надежды пророческой ясноЗасияла звезда в облаках.Нас ведет Красота в небесах.Можно смело поверить сиянью –Вслед за ним мы направим наш путь:Можно смело поверить сиянью –Нас не может оно обмануть!»

Так души своей страх я развеял,Обманул свой пророческий страх,Так сестры успокоил я страх.Я старался ободрить ПсихеюПоцелуем на бледных устах.Так прошли до конца мы аллеюИ могила закрыла нам путь,К склепу с надписью вывел нас путь.И сказал я сестре: «Не умеюСам во тьму этих слов заглянуть…»И, как эхо схороненных дум,Точно эхо могильного шум,Был ответ: «Улалум, Улалум –Здесь могила твоей Улалум…»

И от ужаса сердце упало:Сердце сжалось, как эти листы.— Точно осень сухие листы,Боль внезапная сердце мне сжала.И вскричал я: «Напрасен обман,Опьяненья напрасен дурман:Я припомнил осенний туман…Я припомнил, как нес ее телоГод назад, в эту ночь, – ровно год,И ее неподвижное телоОпустил под заброшенный свод.О, я знаю теперь: мы в туманах…О, я понял теперь: это Вир!Это демон завлек нас в туманы,В обитаемый мертвыми Вир».

4 МогилаОна пленила страшного Эдгара К. Бальмонт

Когда минуешь западную частьПриличной Балтиморской в Балтиморе,Смотри под ноги, чтобы не упасть,И не читай писаний на заборе.

Убогие и грязные таверны,Неловкой стройки старые дома,И между ними ведра всякой скверны,И грязных ребятишек кутерьма.

Не к месту церковь в этом запустенье.Не ходят тут: с заржавленным ключомЗамок решетки, и во мху ступени.Закопченным фабричным кирпичом

Стоит Вестминстерская сонноЗа серою кладбищенской стеной –Обломок прошлого, перенесенныйСюда с ненужной стариной.

В сыром углу, в тени, совсем у входа,В кустах направо – серо-белый куб.На кубе – пирамида. Видно: годыНа мраморе точили долго зуб.

Зеленые подтеки с медальонаСбегают в порыжелую траву.Себе на память пестрый листик клена,Прощаясь с этим местом, я сорву.

А за оградой нарваны газеты,Из кабака наяривает джаз,И черные Родольфо и МюзеттыСледят за мной с недобрым блеском глаз.

Но вот ночами осенью бездомноШатается здесь ветер по углам,И некому ходить к ограде темнойНа свет луны с неоном пополам.

Лучи неона, листья вороша,Играют переливами пожара,И реет в них чужая всем душаНе страшного – забытого – Эдгара.

ПЛЕСЕНИ

Вечер был самым обычным:Длинные тени измаяв,Низкое солнце улыбчивоЩурило веки у мая.

Грела огнем изумруднымОзимь за пыльной дорогой.Что же упорно и нудноВ сердце топталась тревога?

С запада быстро по озимиДвигалось белой грядою,Дыбилось космами козьимиЧто-то, что было бедою.

Землю с зеленою весенью,Камни, селенья и водыКрыло взъяренною плесенью,Пухлой и белобородой.

Схваченный серыми космамиВидел за краем в тенетах:Красные угли разбросаны.– Это глаза их без счета.

ЗНАМЕНИЕИ поверг сидящий на облаке серп свой на землю… Откр. св. Иоанна, 14,

Это я видел давно:Влажной июльскою ночиюЗнаменье было воочиюТем, кому видеть дано.

Ливень ночной прошумел.Влагой овсы напитались,Ржи распрямиться пыталисьВ саване, белом, как мел.

А на небесном краюКрасный и грозный, как клятва,Серп возносился для жатвы –Выжать всю землю мою.

Долгие годы прошли.Вот он, незримый, но знаемый,Вот он, – когда-то как знаменье,– Серп над полями Земли!

ЧЕРНЫЕ МОЛНИИ

Небо было белесоеОт ночного бледного гневаИ глухо гремело колесамиПо тучам булыжным в огне:

Облака изнутри раскалялись,Как тугая лава вулкана,И внезапно стеклом раскалываласьОгромная черная рана:

– Из чрева, злобою полного,Из красно-каленой тучиВырывались черные молнии,Извиваясь змеею текучей.

* * *

Да, Боже! Воскресни , суди земли,Зане исполнилась хулы и скверны.Из глубины воззвах к Тебе – внемлиУсердному моленью верных:

Да лики въяве узрим мы в нощиТвоих многоочитых серафимов,Да выйдет солнце пламенем свещиВ клубах земных последних дымов!

ПРОБЛЕСК

Я в ресторане ждал,Пока мне подадут.Был ресторанный зал,Был вязкий запах блюд.

Но я был, как во сне,Без воли и без сил.Я слушал, как во мнеСекунды рок гасил.

Но ярче и яснейЯ видел всё кругом,Как будто бы теснейСтал мир в мозгу моем.

И мучили мой мозгИ свет от ламп, и джаз,И стен зеркальный лоск…Я ждал: пойму сейчас,

Что лампы свет прольютНа то, что всё обман:И клейкий запах блюд,И дымный ресторан.

МЕДУЗА

Если закроешь глаза,То начнет темнота шевелиться:Точно корнями лозаПрорастает, и гроздьями лица,

Пятна, клубки и огниНа ветвях заплетенных приносит.Только тускнеют они:Чьи-то руки незримо их косят.

Тускло-зеленая мгла,Как подводные, мертвые глуби…Если бы только смоглаУвидать, что мгла эта губит,

Бедная наша душаСо своими глазами слепыми!– Жди, затаись, не дыша:Зашевелится мгла и обымет.

Вот и увидишь тогда –Разрешатся незримые узы,Станет прозрачной вода,– И засветят в ней очи Медузы.

СТАРЫЙ ДОМ

Этот дом – очень старый, –Очень рыхлый – как трут, –Не боится пожара:Оттого, что не тут.

Я в него попадаюИногда по ночам.Паутина седаяНиспадает из рам.

В этом доме когда-тоЖил мой прежний двойник.Он оставил заклятыйИ забытый тайник.

В этом доме – я дома,Но чужой в нем теперь.– И со скрипом знакомымОткрывается дверь.

Но на ощупь как губкаТут доска за доскойИ ломается хрупкоУ меня под рукой.

А за дверью – потемки,И как будто вода:Я теряю обломкиИ всплываю – сюда…

НОЧНОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ

Просыпаюсь тогда после двух:На стене умираетФонарный призрак окна,И тень от деревьев играетБесшумно, как дух,И по саду ходит луна.

И сумерки бродят в саду,Заползают под крышу,Ищут чего-то и там, и тут,Ветром порывисто дышатВ лунном прозрачном бредуИ меня обратно зовут.

Но тот, кто был тут со мною, –Стоял у самой постелиИ лба касался рукой,Уходит, и дымной кудельюОн тает, влекомый луноюВ холодный бездонный покой.

И СЕБЕ Я ПРИСНИЛСЯ ВЫХОДЦЕМНевольно к этим грустным берегам Меня влечет неведомая сила… Пушкин…А стень ходила по свету и пугала людей. Народное преданье

Хорошо было князю живьем:Захотел – не пошел и остался!Ну, а мы как в потоке живем:То есть тянут незримо за галстух.

Я в дома прихожу, точно тать,Поднимаюсь по лестницам, смутный,У дверей дожидаюсь, и спрутомСила тянет меня пребывать.

Я при жизни не верил в хожденья, –А теперь – без меня не глотнут.Да и я не совсем привиденье:Только чувствуют – где-то я тут.

ПТИЦА

Чрез города, леса и степиЯ путь скитальца устремил,И всюду слышу тяжкий трепетИ вижу тень от жестких крыл.

Неутомимо и упорно,Скользя незримо за спиной,Шурша крылом, как ворон черный,Она всегда следит за мной.

От дуновения полетаБегут холодные струи,И в них колючей дрожью кто-тоВздымает волосы мои.

Тень от нее на всё ложится …Ей весел жалкий ужас мой.Так смерть бесшумной, хищной птицейПовсюду следует за мной.

ДНИ

Из них какой-то будет предпоследним,Но я того не осознаю дня,Когда судьба своим незримым бреднемУже потащит на берег меня.

Последний день – о, этот будет важным:Когда под сердцем холодеть начнет,Дела земные вдруг многоэтажноНахлынут в грудь, где всё наперечет:

Удары сердца, кровь, тепло и воздух…И всё, припомнив, надо потерять!– Но предпоследний день – ленивый роздых –Пройдет, как все другие, – зря.

ТАМ

Вот, когда мы умерли, запелиСиние туманы, как во сне.Струями прозрачными, без цели,Так мы заскользили в глубине.

Ласково сияния и звоныБлизятся клубящимся кольцом:Радость отошедших, Персефона,Светит затуманенным лицом.

Падая в пространство голубое,Мы совсем забыли в этой мгле,Что когда-то умерли с тобоюГде-то на потерянной земле.

ПОДЪЕМПоднимайся! – Вверху на горе… Вера Булич

С усильем надо мне брести в горах, пока мнеНе станет тяжело и смутно, как в бреду, —Но всё-таки бреду по кремню и по камню,Карабкаюсь, ползу, встаю и вновь бреду.

И выбился из сил, и вот она, вершина,И вот внизу туман, как белая вода.Я всё свершил: вверху светло, пустынно…Дорога кончилась: отсюда – в никуда.

ДВОЙНИКЮрию Терапиано…Я не тушил священного огня… Книга МертвыхРубин – материал для лазера.

Двойник, мой автор и хозяин!Из самых призрачных глубин,С каких-то брошенных окраинИдет твой зов. И как рубин,

Источник сдавленного света,Ты шлешь приказы «да» и «нет» –И я зову – но нет ответа:Ты гасишь свой сигнальный свет

Затем, чтоб я, твое орудье,Решал тебе и «нет», и «да».Вот я умру. Но, как в сосуде,В тебе пребуду навсегда.

ШАХМАТЫ