Ветер с горечью полыни - Леонид Левонович

Когда вернулся домой, дочка по-прежнему спала, подложив руку под голову, лишь повернулась к стене.

Он принял душ и только вышел из ванной комнаты, как затрезвонил телефон. По привычке глянул на часы, стоявшие возле телефона, — была половина десятого.

— Здоров, Петро Захарович! Я так и знал, что прикатишь сегодня. Не высидишь в деревне, — послышался хрипловатый голос его заместителя Евгена.

— А что случилось? — Петро хоть и был в законном отпуске, но все равно часто думал о своей редакции.

— Ну, ты же знаешь ситуацию. Хунту арестовали. Все у нас выходят из партии.

— Как — все? И ты, парторг, тоже?

— А что я — лысый? Один в поле не воин. Главный режиссер наш вчера бросил партбилет на стол. Кто выходит из партии, кто приостанавливает членство. Короче, сегодня партсобрание в три часа. Приходи.

Петро слушал и не мог поверить ушам, хоть и понимал, что все шло к этому, но чтобы так быстро и резко все повернулось, такого развития событий не ожидал. Но идти на собрание не было никакого желания. Да и ради чего? Бросать партбилет на стол он не собирался, писать заявление о выходе — тоже.

— Наверное, на собрание не приду. Ну что ж, и я тогда приостанавливаю членство, как ты говоришь. Вот и докатились. Ну, а какие новости на студии?

— Какие новости? Все новости идут из Москвы. Наш парламент завтра начнет заседать. Там будет драчка… А на студии тихо. Ты ж программу видишь. Наших передач не ставят. Ну, отдыхай. Об этом не думай. Есть грибы?

Петро похвастался, что на днях набрал полкорзины боровиков. Заместитель шумно вздохнул в трубку, произнес:

— Ну, может, в сентябре и на мою долю что-то вырастет в лесу. Если не боровики, так зеленки да рыжики.

На этом попрощались. Петро положил трубку и стоял словно в оцепенении. Рой мыслей взвихрился в голове. Почти тридцать лет был он в партии. Невольно всплыло в памяти, как когда-то вступал в кандидаты в летном училище, как волновался. А сколько раз выступал с докладами на собраниях, сколько писал протоколов! И все коту под хвост. Сколько взносов платил, сколько времени прозаседал! Но если б не был членом партии, не назначили бы главным редактором. Это теперь руководить литературно-драматической редакцией определили беспартийную поэтессу.

И еще мелькнула мысль: может, эта заваруха в Москве и делалась ради того, чтобы обвинить партию в государственном перевороте да и разогнать. Петро сам испугался крамольной мысли.

Он приготовил крепкого чаю, второй раз, теперь уже с дочкой, позавтракал. Она сказала, что пойдет с подружками в Ботанический сад.

— Это очень хорошо. Теперь там море цветов.

— Говорят, там лебеди появились.

— Возьми с собой блокнотик. Что заинтересует — запиши.

Снова зазвенел телефон: подруги звали Иру в свою компанию.

Отправил дочку и сразу потянулся к дипломату, который возил и в деревню: книжку какую положить удобно в него, бутылочку пива или чего покрепче. Возил в нем и свой дневник, в котором временами делал записи. Но тут такие события! И недавний звонок из студии. Вот он уже и беспартийный, пусть себе — временно, а может, и навсегда.

Развернул дневник — толстую тетрадь в твердой вишневой обложке. Для разгона захотелось почитать вчерашнюю запись.

22 августа, четверг. ГКЧП ляснулся. Вспоминаю то утро, 19-е, неожиданное сообщение, будто камень с горы, потом концерт «Вижу чудное приволье…» А сегодня гэкачеписты уже арестованы. Даже переворот не могли сделать. Ельцин заявил, что генерал-майор, командир Тульской дивизии, которому было приказано захватить Верховный Совет России и его, Ельцина, вместо этого приказал защищать здание, парламент, откуда вела передачи радиостанция… Все прогнило, если КГБ, армия, милиция — все три силовых министра оказались бессильны, не смогли совершить переворот. Слабаки! А народ мог бы поддержать их, поскольку на референдуме большинство высказалось за Союз. Зная это, могли действовать решительно, а у них руки тряслись, будто после сильного перепоя. А может оно так и было?

По телевидению объявили, что через несколько минут начнется пресс-конференция Горбачева. И тут же начался концерт «Земля моя — святая Русь». Бедная Русь! Земля богатейшая. Люди трудолюбивые, доверчивые, искренние. Довели коммуняки до нищеты…

Три дня назад была пресс-конференция Янаева и «хунты», а сегодня уже на экране Горбачев. И сразу его как прорвало: антиконституционный переворот, организованный реакционными силами, которые были в ЦК и в министерствах, которых я выдвигал, которым доверял… Держали 72 часа в изоляции, рассказывает со смаком, как ловили радио Би-би-си — смех среди журналистов. Хунту не признали в мире, только Каддафи, Хусейн и… Рубикс, латышский партийный лидер. Горбачев тут же начал поносить Рубикса, смешал с грязью. Стоит ли это делать вчерашнему генсеку, поскольку сам со своими соратниками выдвигал его. И снова болтовня, болтовня… Недостает Михаилу Сергеевичу чувства меры. Не стоило проводить пресс-конференцию в таком ключе. Телеэкран беспощадно высвечивает фальш, дурость.

В программе «Время», особенно в российских «Вестях», клеймят фашистов-путчистов, оборотней. Выходит, председатель Верховного Совета СССР — бывший однокурсник Горбачева, фашист, премьер, министры, секретари ЦК КПСС — все фашисты. А если б переворот удался, все было б конституционно! Какой позор! Выступают А. Яковлев, Шеварднадзе. Ликуют! Победа демократии. Теперь, мол, союзный парламент должен самораспуститься, как и КПСС. Спектакль театра абсурда.

Петро перечитал свои заметки, и ему показалось, что это было не вчера, а раньше. Хоть и не искал слов, не думал, как лучше подать, а просто для себя записывал впечатления, а сегодня прочитал с интересом. Правду говорят, что любой дневник — это человеческий документ.

Какой год! И начинался он с «Бури в пустыне» — войны в Ираке. Петро невольно начал листать самый толстый кондуит, отыскивая новогодние записи. Открылись страницы накануне нового года, и в каждой записи тревога, беспокойство: что будет дальше? Про свою редакцию, про семью — скупо, а все про политику, митинги, забастовки.

А с чего все началось? Когда появились трещины в таком, казалось, монолитном здании на марксистско-ленинском фундаменте, каким представлялся Советский Союз? И вдруг все зашаталось. Рухнул социалистический лагерь, словно карточный домик. Начал вспоминать тот незабываемый митинг на минском стадионе «Динамо», после которого он впервые крепко поссорился с другом Андреем, обкомовским идеологом…

Отвернул первую страницу, а начались записи в январе 1989-го. Значит, я тут своего рода летописец краха социализма. Верней, это субъективные заметки о конце социализма. Может, когда-нибудь напечатаю свою графоманию. А где ж про тот митинг? Состоялся он, кажется, зимой. Не в феврале ли? Начал листать страницы, в конце концов нашел нужную.

19 февраля, понедельник. Сегодня на стадионе состоялся митинг — около сорока тысяч человек собралось. Я шел на митинг как на праздник. Договорились с Андреем, что я заверну к нему в обком, оттуда пойдем вместе, там рукой подать. День выдался светлый, с ветерком, легким морозцем. Возле стадиона продавали «Навіны» БНФ, там-сям развевались бело-красно-белые флаги. Центральные сектора стадиона были заполнены битком, на боковых людей меньше. На противоположной трибуне краснели плакаты. Я попросил девчат прочитать, что на них написано. «Беларускай мове — дзяржаўнасць!»[6] — молодым звонким голосом произнесла симпатичная русая девчонка. «Это мудро!» — нарочно громко сказал я. Андрей одернул меня за рукав, мол, не выпендривайся. Два дородных дядьки повернулись, косо глянули на меня, узнали Андрея, кивнули ему.

Открыл митинг председатель горсовета, потом говорил Зенон Позняк. Говорил крайне пафосно, возвышенно, уел председателя горсовета, мол, он должен просить прощения за события 30 октября, когда на кладбище разогнали празднование Дзядов[7]. Со взволнованной речью выступил Сержук Витушка: «Бюрократы, разные партократы вымрут, как мамонты. Мы придем на их место. Жыве Беларусь!» — окончил он под гул трибун. А потом дорвался до микрофона секретарь московского райкома Минска, начал на русском языке, его освистали, не дали говорить. Глянул краем глаза на Андрея — тот хмурился и кусал губы. Чудаки, партийные идеологи, неужели не могли додуматься, что выступать тут надо по-белорусски. Взволнованно, интересно, хоть и кратко, говорила заведующая детским садом о том, как они учат детей родному языку. Рабочий с «Интеграла» всыпал партийным бюрократам, будто сорвал слова у меня с языка, но он и ЦК зацепил, сказал, что «яшчо» не научился говорить по-белорусски, но активно учит родной язык. Сначала его слушали скептически, а потом скандировали: «Мо-ло-дец!» Снова вылезла партфункционерка: мол, я первая женщина среди выступающих, и мне не будут свистеть, что она, учительница начальных классов, доросла до директора школы, теперь — секретарь райкома партии, что она стоит горой за белорусский язык, за его государственность. Но зачем тут бело-красно-белые флаги? Зачем «Погоня»? Больше говорить ей не дали. Сначала выступающим давали по десять минут, потом — по пять. Митинг длился больше трех часов. Люди начали расходиться раньше. Андрей потянул и меня к выходу. Вокруг группками стояла молодежь, все спорили. Мы с Андреем тоже сцепились, как никогда раньше.