Ветер с горечью полыни - Леонид Левонович

Ясир Арафат выступил с посланием о мире. Антивоенные демонстрации в США, Германии, Судане, Иордании — в поддержку Хусейна. Неужели разгорается третья мировая? Ленин был прав: империализм не может без войны.

С помощью Евы болезнь победил. Воспрял телом и духом. Жене даже понравилось, что я болею: все вечера дома, и дни — тоже. Вечером она делала мне массаж и вдохновляла мена… на ответный массаж. Убедился, что наилучшая гимнастика, самая полезная процедура — это любовь. Поцелуи. Как хорошо спится после любви!

23 января. Среда. Именины Егора. Народная примета: если на деревьях иней — год будет мокрым. Поживем — увидим.

Вчера в программе «Время» объявили: с нуля часов не принимаются 50-рублевые и 100-рублевые купюры. Они будут обмениваться по месту работы на протяжении трех дней и не более тысячи рублей. Может, и нужна такая мера, поскольку у некоторых этих купюр целые мешки. По словам нового премьера Павлова, около 7 миллиардов наших денег за рубежом, и, понятно же, не рублевыми купюрами.

Поехали с Евой в гастроном «Столичный», что на площади Якуба Коласа и работает до 23 часов. В каждую кассу — очередь, шум, гам. Люди хватают все подряд, лишь бы поменять побольше крупных купюр. Мы ничего не купили, вернулись домой с пустыми руками и с теми самыми старыми купюрами. В конце концов, невелика беда — обменяем на работе. Сколько у нас тех денег! Слезы…

Деталь. На заправочной станции до полуночи стояли машины, чего зимой не бывает никогда. Не думаю, что меняли там крупные купюры, — запасали топливо, потому что сегодня поедут кто куда. Кто будет развозить деньги по знакомым в городе, кто повезет в деревню родителям. А обменять, оказывается, можно только в размере средней зарплаты, пенсионерам — 200 рублей, в больнице, в доме отдыха — 500.

На студии у нас все было прилично. Сдал и я свою тысячу. Только один сотрудник сдал две, пришлось писать объяснение. Откуда их имеет? Не успел положить на сберегательную книжку. К слову, в сберкассах, на почте — длиннющие очереди, извиваются, как змеи.

Сегодня обещали показать по телевидению новые купюры, но почему-то не показали. В Верховном Совете министр финансов путано объяснял ситуацию, заикался, называл купюры «ассингация». Несколько раз так сказал, пока послышались голоса: надо говорить «ассигнация»! Вот тебе и министр. Может, разволновался, бедолага.

1 марта. Пятница. Снова весна! 1991-я от рождества Христова, 74-я октябрьская, 46-я после Победы, 30-я космическая. Пятая чернобыльская. Все эти весны по-своему знаковые. Последняя, чернобыльская — самая больная и страшная, как самая свежая рана…

Новая весна приносит новые надежды. Хорошо, что кончилась война в Персидском заливе. Хусейна сильно побили, но арабо-израильский конфликт не исчерпан и не разрешен. У нас после референдума, который состоится 17 марта, повысятся цены на пищевые продукты. Да и на другие товары. Может, очереди станут меньше?

Прошедшие два года — возможно, самые болтливые в нашей стране: все заседали, митинговали, кричали день напролет. Ночью смотрели телевизор. А когда работать? Еще ж надо очередь выстоять. А очереди всюду: за хлебом, за водкой, и чтобы шмотки приобрести, тоже постоять надо. Как хочется, чтобы скорее безголовье кончилось! Но быстро, видно, ничего не получится. Года три-четыре, а может и больше, потребуется для стабилизации.

Снова зазвонил телефон. Петро отодвинул в сторону свой кондуит, снял трубку, услышал голос заместителя Евгена.

— Ну, докладываю. Развод состоялся. Партии как не бывало. Столько лет служили ей. Боялись гнева парторга, райкома, ЦК. Помнишь, как тебя щипали за Коляды? Ну, за передачу Брестской студии донимали? А теперь Коляды — государственный праздник. Коляды есть, а партии нет… Разве не чудеса?

— А как собрание прошло?

— Хвактически собрания не было. Собралось несколько человек. Перебросились словом. Позубоскалили да и разошлись… Во, пишу самый короткий протокол. Просто для себя. Его и отдавать некому. Райкомы опечатываются. ЦК — тоже. О, мы, славяне, разрушать и сносить большие мастера и любители. А потом на этом месте начинаем строить заново. Потому и живем бедно… Что ты сейчас делаешь? Может бы, пивка глотнули? А то как-то муторно на душе. Приезжай на студию. Тогда куда-нибудь зайдем…

— Я не против, но дочка привязала. Поехала с подружками в Ботанический сад. Без ключей. Приедет неизвестно когда. Может, и скоро явится. Приезжай ко мне. Посидим, погомоним. Помянем монолитную и сплоченную. Кто мог подумать о таком финале? Правда, как тут не выпить? Жду.

— Лады. Через часок буду. Ты не хлопочи особо. Я прихвачу с собой мерзавчик. И колбасы кусок. Все будет хоккей…

Петро глянул в холодильник, выудил оттуда пару огурцов, помидоров, имелась там и начатая бутылка водки.

— Ну что ж, попробуем жить без партии. Без райкома и ЦК, — сам себе промолвил Петро. — Жизнь не останавливается. Жили наши предки без коммунистической идеологии. Проживем и мы.

V

Догорало жаркое лето. Дни становились короче, солнце ходило все ниже, будто теряло силу, потому и не грело так сильно, как на Петровку. Зато ночи удлинялись, наливались темнотой, которая все густела. На порыжелую засохшую траву выпадала густая ядреная роса. Петр Евдокимович Мамута давно убедился, что в августе самые густые росы и самые яркие звезды. Правда, вчерашним вечером звезды виднелись слабо, поскольку их затмила полная луна. Огромный месяц выкатился из-за леса, как только отяжелевшее красное солнце опустилось за вершину разлапистой старой сосны в Березовом болоте.

Эту сосну Петр Евдокимович помнит с довоенного времени, когда молодым парнем приехал после педучилища на работу в Хатыничи. И вот пролетело уже больше полусотни лет. Тут он свил свое семейное гнездо, нашел жену Татьяну, вырастил с нею четверых детей, дождался внуков. Прожил с Татьяной сорок семь лет. И вот уже больше года минуло, как нет ее.

Остался Мамута вдовцом. Один в большом пустом доме, один во всем переулке, тянувшемся вдоль Кончанского ручья. В большой деревне Хатыничи осталось с десяток упрямых бедолаг, старых, поседевших, словно на их висках выступила от работы соль. Может быть, есть в этой седине и невидимые радионуклиды. Сбежал «мирный атом» из Чернобыля, вырвался, словно страшный сказочный джинн или преступник, посаженный за решетку, и смертоносным крылом накрыл чуть ли не треть Беларуси. Невидимый страшный враг оголил Хатыничи. Спаленная наполовину в войну деревня возродилась, в последние годы даже начала молодеть: парни после армии оставались шоферами, механизаторами, строили звонкие пятистенки, ибо не отпускала от себя река детства Беседь. Река далеких и близких пращуров.

Учитель Мамута косил картофельную ботву. Некоторые стебли уже почернели: прихватила фитофтора, зато зелеными папахами с серебристыми крупинками семян высилась лебеда. От же паскудное пустозелье, думал Мамута, дважды полол с Юзей картошку после того, как окучил плугом, и все равно выскочила лебеда, кое-где торчали коричневатые петушки пырея, а меж борозд расстилалась мокрица. Ну, эта хоть и тянет соки земли, но и влагу держит. А как любят мокрицу свиньи! Ученые люди пишут, что она имеет лекарственные свойства. Не потому ли деревенское сало такое вкусное, не сравнить с магазинным, росшим на ферме на комбинированном корме. Без лебеды и мокрицы.

И хоть роса уже выпала густая, коса резала слабо, поскольку затупилась, подтачивать ее приходилось все чаще. Да и усталость уже чувствовалась, взмокла спина под полинялой клетчатой рубашкой. Петр Евдокимович снова взялся за брусок, слушал, как звон косы заливисто рассыпался по березняку, скрывавшему Кончанский ручей. Косить он начал после обеда, с полчаса подремал, поскольку вставал рано, и если днем не приляжет, то под вечер ноги совсем отказываются носить стариковское тело, а надо же еще что-то делать: или дрова рубить, или косить. А тут уже и пчел кормить надо: завтра 25 августа, самое время начинать…

Мамута окинул взглядом скошенную делянку — почти половину участка выкосил. Завтра с утра поклепает косу и добьет всю ботву. Роса теперь держится поздно, поскольку утром землю окутывает седым одеялом густой туман. Он уже вознамерился идти домой, как увидел Юзю. В желтой кофте, красной юбке она шла с ведром к колодцу. «Поздний мой цветок, — мелькнула мысль. — А почему поздний? — возразил себе. — Мы познакомились так давно. Скоро сорок лет нашей грешной любви…»

— Петрок! Может, хватит на сегодня? Иди ужинать, — позвала Юзя. — Завтра будет день. Тогда и докосишь.

— Хорошо. Иду. Сполоснусь только.

Он повесил косу под стрехой бани и потопал по тропинке мимо березняка к ручью. А мысли полетели в прошлое, в далекое послевоенное время.