Мятеж на «Эльсиноре» - Джек Лондон

– Боюсь, что, начав с этого, нам придется отправить на берег две трети нашего комплекта. Вам один кусок?

– Да, пожалуйста, – ответил я. – Но этот человек страшно изранил себя. Он может истечь кровью.

Она на мгновение взглянула на меня с серьезным и испытующим выражением серых глаз, а затем смех брызнул из этих глаз, и она с укоризной покачала головой.

– Мистер Патгёрст, очень прошу вас: не начинайте путешествия с возмущения. Подобные вещи на судах – самые обыкновенные явления. Вы привыкнете к ним. Вы, вероятно, вспомнили о некоторых странных субъектах, бросившихся в море. Этот же человек опасен. Доверьте мистеру Пайку уход за его ранами. Я никогда еще не плавала с мистером Пайком, но я достаточно слышала о нем.

Мистер Пайк – настоящий хирург. Говорят, что в прошлый рейс он сделал ампутацию[6], очень удачную, и до того возгордился, что обратил свое благосклонное внимание на плотника, который страдал чем-то вроде несварения желудка. Мистер Пайк был так уверен в правильности своего диагноза, что пытался подкупить плотника и получить его согласие на удаление аппендикса. – Она от души расхохоталась, а затем добавила: – Говорят, что он предлагал плотнику несколько фунтов табаку за то, чтобы тот согласился на операцию.

– Но безопасен ли он… для… нормальной работы на судне? – настаивал я. – Можно ли брать с собой такого человека?

Она повела плечами, словно не намереваясь отвечать, но затем сказала:

– Этот инцидент – пустяк. В каждой корабельной команде найдется несколько сумасшедших или идиотов. И они всегда являются на судно до последней степени перепившимися и бешеными. Я помню – это было давно, и мы шли из Сиэтла – одного такого сумасшедшего. Сначала он не проявлял ни малейших признаков безумия, но вдруг совершенно спокойно подошел к двум агентам корабельных контор, схватил их и прыгнул с ними за борт. Мы в тот же день ушли дальше, еще до того, как их тела были найдены.

Она снова повела плечами.

– Что вы хотите? Море жестоко, мистер Патгёрст. А для нашей команды мы подбираем самых скверных матросов. Иногда я даже поражаюсь, где их достают таких. Мы обращаемся с ними как можно лучше, и кое-как нам удается использовать их для наших нужд. Но это – подлый… подлый народ…

Слушая ее, я изучал ее лицо, противопоставляя ее женскую прелесть и мягкое, очаровательное платье грубым физиономиям и лохмотьям людей, которых я видел. Мысленно я не мог не признать правильности ее позиции. Тем не менее в душе я был огорчен: главным образом, я думаю, на меня подействовали жестокость и равнодушие, с которыми она излагала свои взгляды. И потому, что она была женщина и столь не похожая на этих уродов, я сразу понял, что свое суровое воспитание она получила в школе моря.

– Я обратил внимание на хладнокровие вашего отца во время этого инцидента, – заметил я.

– Он никогда не вынимает рук из карманов? – воскликнула она.

Глаза у нее сверкнули, когда я утвердительно кивнул головой.

– Так я и знала. Это его манера. Я так часто видела это. Я припоминаю, когда мне было еще двенадцать лет – мать тогда осталась одна – мы шли во Фриско. Это происходило на «Дикси», судне почти таком же большом, как это. Дул сильный попутный ветер, и отец отказался от катера. Мы шли прямо через Гольден-Гэт по направлению к Сан-Франциско. Нас подгоняло сильное течение, и мы развили самую большую скорость. Но… тут, несомненно, была ошибка капитана другого парохода: он не учел нашу скорость и попытался пересечь нам путь. Произошло столкновение, и нос «Дикси» врезался в пароход, его каюту и кузов. На пароходе были сотни пассажиров – мужчин, женщин и детей. Отец ни на минуту не вынул рук из карманов. Он послал помощника на ют следить за спасанием пассажиров, которые уже начали перебираться на наш бушприт и носовую часть, и голосом, который нисколько не отличался от того, каким он попросил бы передать ему масло, он приказал второму помощнику поставить все паруса и указал ему, с каких парусов начать.

– Но зачем же прибавили парусов? – перебил я ее.

– А потому, что он видел создавшееся положение. Разве вы не понимаете, что пароход был почти весь разворочен? Единственное, что его удерживало от того, чтобы немедленно пойти ко дну, – это нос «Дикси», врезавшийся в его бок. И, прибавив парусов и все время оставаясь на ветру, он продолжал держать втиснутым нос «Дикси». Я страшно испугалась. Люди, которые прыгнули в воду или же упали в нее, тонули со всех сторон на моих глазах, а мы продолжали плыть. Но, когда я взглянула на отца, я увидела его именно таким, каким всегда его знала: с руками в карманах, медленно шагающим взад и вперед по палубе. Он то отдавал распоряжения рулевому (ведь надо было проложить «Дикси» путь между всеми судами), то следил за пассажирами, которые столпились на нашей палубе, то смотрел вперед на нос корабля, желая разглядеть путь меж судов, стоявших на якоре. Время от времени он поглядывал на несчастных, которые тонули на наших глазах, но они мало заботили его… Конечно, погибло очень много народу, но, держа руки в карманах и сохраняя полное спокойствие, он спас сотни жизней. И лишь тогда, когда последний человек сошел с парохода – он послал матросов, чтобы убедиться в этом, – отец распорядился снять паруса. И пароход мигом пошел ко дну.

Она замолчала и посмотрела на меня сияющими от одобрения глазами.

– Это было прекрасно, – согласился я. – Я восхищаюсь сильным человеком, хотя должен признаться, что такое спокойствие и при подобных обстоятельствах кажется мне сверхъестественным и нечеловеческим. Я лично не могу представить себе, чтобы я действовал таким же образом, и уверен, что, при виде этого несчастного идиота в воде я страдал гораздо больше, чем все остальные зрители, вместе взятые.

– Отец тоже страдает, – честно стала она на его защиту. – Но он не показывает этого.

Я наклонил голову, почувствовав, что она меня не понимает.

Глава V

Выйдя на палубу после того, как я напился в каюте чаю, я увидел буксир «Британия». Это было то самое маленькое судно, которое должно было проводить нас из Чизапикской бухты до моря. Пройдя на ют, я увидал толпу матросов, которых выгонял на работу Сёндри Байерс, все время бережно поддерживающий обеими руками свой живот. Еще один человек помогал ему. Я спросил мистера Пайка, кто это такой.

– Нанси, мой боцман. Не правда ли, персик? – услышал я ответ и по тону помощника капитана не усомнился в том, что Нанси служил предметом насмешек. Нанси могло быть никак не более тридцати лет, несмотря на то что выглядел он так, точно прожил на свете очень много. Он был беззуб, мрачен, с усталыми движениями. Глаза цвета аспидного камня были мутны, бритое лицо – болезненно-желтого оттенка. Узкоплечий, с впалой грудью и ввалившимися щеками, он производил впечатление человека в последней стадии чахотки. Как ни мало жизни проявлял Сёндри Байерс, Нанси проявлял ее еще меньше. И это были боцманы! Боцманы на лучшем американском парусном судне «Эльсинора»! Никогда ни единая моя иллюзия не терпела еще столь жестокого крушения.