Солнце над Бабатагом - Александр Листовский

Слушая его, Вихров не мог и предполагать, что бригада уходит не в Баку, а на долгие годы в Восточную Бухару.

Уже несколько суток эшелон был в пути. Давно проехали Ростов. Подъезжали к Баку.

Военком второго эскадрона Ильвачев, переходя на остановках из вагона в вагон, всю дорогу ехал с бойцами.

Вчера вечером было объявлено, что полк прямым сообщением идет в Бухару. Естественно, что это обстоятельство породило много вопросов, и Ильвачеву приходилось терпеливо растолковывать все то, что он сам знал об этой далекой окраине. Наконец вопросы были исчерпаны. И только лекпома Кузьмича и трубача Климова, ехавших в этом же вагоне и беседовавших между собой, занимал вопрос, правду ли говорят, что в Бухаре очень жарко, а воды напиться негде.

Вечерело. Поезд шел пустынной степью, изредка поросшей мелким кустарником.

Ильвачев лежал на нарах у стенки вагона и, заложив руки за голову, прислушивался к разговорам бойцов.

— Нет, наши украинцы — спокойный народ, — говорил Бондаренко. — Вот послушайте. Наладил один в степи чугунок. Налил воды, положил сальца, крупы, а сам похаживает вокруг, ждет, когда будет готово. Вдруг зацепил ногой, все упало, пролилось. А он говорит: «Ой, боже ж мий, як же тисно на билом свити!» И все. А другой бы что сделал?

— Другой? — подхватил Латыпов. — Ого! Другой бы такое загнул, что вся бы трава полегла.

Бойцы рассмеялись.

— Чтой-то нашего Лаврннкевича не видно? — спросил Латыпов, оглядываясь.

— А ты разве не знаешь? Вчера его кобыла убила, — сказал Барсуков.

— Совсем?!

— Нет, зачем. Как даст задом! Так он под самый потолок взлетел. В лазарете лежит.

— И поделом, — вмешался взводный Сачков, небольшого роста пожилой человек с большими рыжими усами и кривыми ногами. — Плохо смотрит за ней. А думаешь она не понимает? Очень даже хорошо понимает. С конем завсегда ласка нужна, ну и, конечно, твердый карахтер.

— Правильно, товарищ взводный, — подтвердил Барсуков. — Вот у меня случай был в девятнадцатом году. Я тогда совсем молодой был. Лет восемнадцати… И вот, как сейчас помню, посылают нас несколько человек из Тулы — мы там формировались — в город Скопин. В кондепо. Лошадей получать. Туда поездом, а обратно походным порядком. Приезжаем, а там самые монахи.

— Почему монахи? — спросил Латыпов.

— Тогда трудовая повинность была. «Кто не работает — тот не ест», — пояснил Барсуков. — Вот их и приспособили к этому самому делу — за конями ходить. Ну, хорошо. Пошел я на конюшню, смотрю: жеребчик буланый. Сытый. Так и играет. Только я хотел его подседлать, а он вдыбки! Хвост распушил, зубы оскалил. Подходит тогда тот самый монах в солдатской шинели, борода рыжая, и говорит: «Отрок, если ты доедешь на нем до Тулы благополучно — то считай себя святым». «Почему?»— спрашиваю. «А потому, что он змей, а не жеребец! Иначе сказать, людоед, нечистая сила! Как ухватит зубами, как труханет! До смерти убьет! Было меня за зад ухватил, так я только успел из штанов выскочить. Сущий враг! Сатана!»

— Ну и как же ты?

— Да ничего. Обломал я его. Лаской взял. Так потом всю войну на нем ездил. И на Черном море побывал. А вот на махновском фронте убили его…

В открытую дверь потянуло крепким запахом нефти. Бойцы зашевелились и подняли головы.

— Баку! — сказал Ильвачев. Он поднялся, надел очки и подошел к двери. Бойцы столпились позади военкома. На багровом фоне неба вырисовывался черный лес нефтяных вышек. То тут, то там, как светильники, мерцали синеватые огоньки.

— Горит что-то, — сказал Барсуков.

— Это вечные огни, подземные газы, — пояснил Ильвачев, — Я где-то читал, что в древние времена здесь жили огнепоклонники. Вот они и поклонялись этим самым огням.

— Делать им больше было нечего, — заметил Кузьмич при общем молчании.

— Товарищ военком, далеко еще нам? — поинтересовался Латыпов.

— Далеко. Вот погрузимся на пароходы, переплывем Каспийское море и поездом до Бухары.

— А кони как же?

— И лошади пароходом.

Замедляя ход, поезд подходил к станции. Вдали, на холмах, показались утопавшие во мраке мягкие очертания города.

Командир полка Кудряшов стоял на Каменной пристани и, наблюдая за погрузкой, посматривал на маслянистое у берега спокойное море.

Рядом шипел паром серый борт парохода.

На пристани шла обычная суета. Во все стороны сновали матросы и грузчики с обнаженными, блестящими от загара плечами. Жужжащая лебедка, словно огромным скрюченным пальцем, подхватывала тюки, ящики и, описав кривую, опускала их в трюм парохода.

Тут же находился и военком полка Федин, неразговорчивый человек средних лет из донбасских шахтеров, Федин был старым буденновцем и самым старым в дивизии военкомом. Неразговорчив он стал с 1918 года, когда немцы расстреляли на его глазах мать и жену. Сам Федин каким-то чудом спасся от расстрела. Потом он вступил в Конную армию. Кудряшов очень уважал и любил своего комиссара, хотя тот довольно часто допекал его нравоучениями. Вот и сейчас комиссар недовольно гудел на Кудряшова за то, что тот разрешил двум командирам отлучиться в город, и теперь они запаздывали к погрузке.

— Ты, короче говоря, вечно так, Михаил, делаешь, — говорил Федин, нетерпеливо покашливая. — Ну зачем отпустил?

— Да, конечно, я виноват, Андрей Трофимович, — сказал Кудряшов.

— Вот ты всегда так — виноват, а что бы тебе раньше подумать? Ведь ты, короче говоря, полком командуешь, а не хозяйственной командой. Вот. Верно я говорю?

Чувствуя, что комиссар прав, Кудряшов хмуро молчал. Но его волновало сейчас не отсутствие отпущенных им командиров. «Куда им деться — придут», — думал он. Кудряшов был озабочен сообщением капитана судна; о том, что барометр падает, и он с тревогой следил за погрузкой. Комбриг Деларм ехал со вторым эшелоном, и теперь на Кудряшова и Федина ложилась вся ответственность за переправу полка.

Оставляя за собой длинную полосу дыма, пароход шел к Красноводску. Волны с тихим шипеньем бежали вдоль высоких бортов, соединяясь за кормой пенистой дорожкой. Тусклое солнце слабо просвечивало сквозь низко нависшие тучи.

Густая черная мгла постепенно затягивала весь горизонт. Временами из мрака доносился грохочущий шум, и тогда вместе с ветром по спокойной еще поверхности моря проносилась быстрая рябь.

Кузьмич и Климов сидели в уголке общей каюты, вели беседу о предстоящих делах. Остальные бойцы (тут был почти весь второй эскадрон), весело пересмеиваясь, обступили Латыпова, который заканчивал свой рассказ.

— Вот так, значит, ребята, я и лишился плаща.

— Ли, ну и ловок Латыпов — барана в плащ обрядил! — насмешливо сказал Барсуков.

Случилось так, что Латыпов с приятелем в ночное время угнали барана, отбившегося от трофейного стада. Чтобы их не перехватили патрули, они нарядили барана в плащ и кубанку, завязали морду веревкой, взяли под передние ноги и повели. Когда патрули спрашивали, кого они ведут, друзья отвечали, что их товарищ заболел и они ведут его в лазарет. Но тут слабо завязанная веревка развязалась, баран отчаянно заблеял, и они, испугавшись, пустили его, успев схватить только кубанку.

— Значит, так и ушел в степь вместе с плащом, а кубанка осталась? — смеялись бойцы.

Латыпов махнул рукой, словно сказал: «А, да что тут толковать! Дело прошлое».

— Покурим, Федор Кузьмич? — предложил Климов. Он достал из кармана кисет.

Лекпом потянулся к нему взять табаку, но тут трубач толкнул его в плечо головой.

— Чего это вы? — угрожающе шевельнув усами, удивился Кузьмич.

— А что?

— Чего толкаетесь, говорю?

— Я не толкаюсь, Федор Кузьмич. Это пароход качнуло.

Лекпом насторожился. За бортом булькала, переливаясь вода. Под ногами, сотрясая палубу, с глухим стоном работала машина, и казалось, где-то внизу пульсировало в два темпа мощное сердце.

Судно вновь сильно качнуло. За иллюминатором поднялась темная масса воды.

— Пойти посмотреть, — сказал Кузьмич с озабоченным видом.

Он поднялся и вышел.

Солнце померкло. В полумгле шевелилось усеянное клочьями пены потемневшее море. Волны поднимались вдали и пухли, разрастаясь в большие черные горы. Сильный ветер порывами проносился по палубе.

Кузьмич постоял, посмотрел и вернулся в каюту.

— Ну, факт, попали мы с вами, Василий Прокопыч, — проворчал он, присаживаясь. — Ехать бы себе по сухопутью. Куда б лучше. Беда с этими пароходами, черт их забодай!

— Ничего не поделаешь, Федор Кузьмич, — спокойно заметил трубач. — Слышали, товарищ Ильвачев говорил, что вторая и третья бригады едут по железной дороге, а нам водным транспортом. Шутка ли, целую дивизию перебросить? Всю бы дорогу забили, да и вагонов нехватка.

— Это конечно… Но смотрите, погода какая!

— Пес с ней. Как-нибудь доплывем.