Черный дневник - Александр Барр

оставляет арестованного до завтра в этой камере.

– В лазарете нет лишних мест для симулянтов. Полечится, как только получим подтверждение. Все ясно?

– Так точно, товарищ полковник государственной безопасности!

Михаил Григорьевич опять кривится от того, что его называют полковником. Непросто свыкнуться с понижением. Но, как бы там его ни называли, окружающие продолжают относиться к нему с уважением.

Уважение, подкрепленное страхом.

Полковник возвращается к себе в кабинет. Сейчас он отмоет следы крови. Сейчас он умоет свое сонное лицо. Возможно, что-нибудь перекусит и наконец приляжет поспать.

После работы так сильно клонит в сон. На душе умиротворение.

Михаил Григорьевич идет. Уставший, но удовлетворенный. Сапоги стучат по полу.

И никто его не потревожит.

Никто не посмеет догнать и спросить полковника, почему Чукчу привели из другого крыла здания. Никто не поинтересуется, что за такой загадочный анализ понадобилось сдавать ночью.

Никто не задумается над тем, почему так быстро прошло медицинское обследование и какого еще подтверждения нужно ждать.

И тот факт, что он сам, он, Михаил Григорьевич, полковник государственной безопасности, объясняется в темном коридоре перед солдатом, отчитывается перед рядовым охранником, ни у кого не вызовет подозрений.

Нет.

Никто не посмеет даже в мыслях дать оценку поступкам начальника.

* * *

Больничная палата.

Димка лежит с закрытыми глазами. Он не спит, ему плохо. В таком состоянии он ни с кем не хочет видеться. Он хочет, чтобы все оставили его в покое. Вика это прекрасно знает, но заставить себя встать со стула и выйти в коридор не может.

Она смотрит на бледные ввалившиеся щеки брата.

Как же все-таки он похож на маму. Те же черты, тот же нос. Ей всегда говорили, что она копия мамы, а Димка похож на отца. Но сейчас она видит, что это не так.

– Пойдем, дочь, – шепчет папа.

Он трогает Вику за плечо и старается успокоить.

Девушка не отвечает.

Она уверена, что отец зовет ее уйти только для того, чтобы самому не находиться в палате. Он намерен использовать дочь как щит, как маскировку для своих истинных мотивов. Он не в силах выносить страдания Димки, хочет удрать.

Не дождется.

Вике нет дела до того, что сейчас чувствует неудачник-отец. Вика не смотрит на него, но видит в своем воображении, как подрагивают брови на нелепом лице папы, как его рот растягивается в горькой притворной улыбке. Делает вид, что беспокоится о своих детях. Но это не им, это ему сейчас надо, чтобы его утешали.

Нет.

Она не намерена подыгрывать и изображать, что все будет хорошо. Она не станет притворяться, лишь бы поддержать хмурого родителя. Вика не верит в хороший исход.

Девушка не думает, что ее брат поправится.

Не нужно успокаивать. Вика уже взрослая, и она готова принять правду, какой бы страшной та ни была.

Если бы девушка была уверена в том, что Димка ее не слышит, она бы сейчас сказала правду. Сказала бы, что мысленно уже попрощалась со своим младшим братиком.

Отец не отстает. Настаивает, что им нужно уйти.

Тянет дочь за рукав.

Вика одергивает руку.

Она хочет сказать все, что думает.

Открывает рот, уже готовая произнести жестокие слова. Но что-то внутри сопротивляется. Это что-то – не остатки любви или сострадания. Скорее, это интеллект, хитрость. Нежелание признаться в своем безразличии. Возможно, страх. Вика не знает, как поведет себя отец, скажи она, что ей плевать на него на Димку.

– Он не умрет. – Девушка говорит уверенно и громко. – Димка выкарабкается. Выздоровеет. Он же у нас крепкий паренек.

Вика говорит и внимательно следит за реакцией папы.

Кажется, он рад ее словам.

Его плечи расслабляются. Лицо разглаживается. Возможно, он догадывается, что на самом деле хотела сказать дочь.

Он все чувствует.

А может, это всего лишь ее фантазия, всего лишь паранойя, глупые подозрения.

– Пойдем. Дима отдохнет, – говорит отец. – Попробуем, чем сегодня вкусным кормят в буфете. М? Посмотрим, может, найдется «картошка» для нашего крепыша?

Отец старается говорить весело, и у него почти получается. Посторонний точно ничего бы не заметил, но Вика слышит, как еле уловимо дрожит его голос. Ему не удается скрыть свое волнение.

Бесталанный лицемер.

И он перепутал.

Мама никогда бы не перепутала.

Димка терпеть не может пирожные без крема. «Картошка» – это любимый десерт Вики. Был любимый. Давно, когда она была ребенком.

Вика встает.

Она бросает короткий взгляд на братика. Ей надо бы сказать что-нибудь ободряющее. Что-нибудь вроде «не переживай, Димка, я сама проконтролирую, чтобы пирожное было целиком из крема», но и на этот раз из пересохшего рта звуки отказываются вылетать.

Вместо слов Вика хрипит и откашливается.

Братик все еще лежит с закрытыми глазами. Притворяется, что спит. Вика это знает. Она видит, как по его щекам текут слезы.

Ее взгляд скользит от кровати, через подоконник, вдоль занавески и останавливается на отражении в окне. На фоне ветки дерева она может разглядеть свой размытый силуэт. Распущенные волосы спадают на лицо. Сквозь кудри на Вику смотрит немигающим жестоким взглядом ее холодное хитрое лицо.

Отражение улыбается.

Оно наслаждается.

Ему доставляет удовольствие безнаказанно наблюдать за страданиями людей, которых оно ненавидит.

– Все сдохните, – шепчут еле слышно губы Вики. – Ненавижу вас.

Отражение показывает пальцем на Вику.

– Ненавижу тебя.

– Ты что-то сказала? – интересуется отец.

Его фраза возвращает к реальности. Девушка мотает головой и отворачивается от окна.

– Тогда пошли скорее, пока все самое вкусное не раскупили.

На этот раз Вика не спорит. Берет родителя за руку.

Линолеум при каждом шаге неохотно отлипает от подошвы, издает громкий резиновый бесящий скрип.

Они выходят в коридор.

Дверь в палату закрывается, и Вика чувствует, что она снова может дышать. Она чувствует, как затекла от напряжения ее спина.

Она смотрит на отца.

Мужчина выглядит еще хуже, чем его сын. Огромные безразмерные очки на пол-лица, за которыми устало моргают покрасневшие глаза. Веки болезненного синего цвета и брови, которые до сих пор упрямо отказываются отрастать.

Он определенно ничего не понимает и ни о чем не подозревает. Зря она думала, что этот человек способен что-то почувствовать.

– Я в туалет, – говорит Вика и спускается по лестнице.

Отец не отвечает.

Он, кажется, даже не слышит ее. Мужчина садится на скамейку и закрывает руками лицо. Он не обращает внимания на то, что говорит его дочь. Он не замечает, а может, не хочет замечать, что Вика спускается куда-то по лестнице, хотя на этаже есть уборная.

Вика уедет домой.

Она не хочет оставаться в больнице. Ее ребеночек не