Ландскнехт. Часть вторая - Алексей Штейн

Нет уж.

Облезете, и неровно обрастете, чтоб я вам тут опять под чужую дудку плясал, 'как бы чего не вышло'. И еще рассуждал: 'мое, мол, дело это, или не мое, тварь я, значить, дрожащая, или просто дерьмо?' Фигушки. Вот все, решил — сам я теперь за себя решать стану. Вот все, что есть у меня теперь — оно будет мое дело. В конце‑то концов, надо иногда начать жить. Жаль, что поздновато, но уж что осталось — так все мое.

Подумал все это — и как‑то легче стало. Плечи расправил, и чуть даже не улыбнулся.

А как дверь снова открылась, так я, не дожидаясь выкрика, сам вперед и шагнул — мол, меня веди.

Глава 4

Повели в канцелярию, у входа под присмотром двоих в песчанке толпились наши, пехотинцы. Чисто стадо… мерзкое зрелище, доложу я вам. Сплюнул даже. Сам‑то не лучше, ведут под ножом, как козла на козлодерню. Мелькнула мысль насчет — но, конечно — не стал. Не в кино, да и вообще. Успею, если что.

На крыльце конвоир сдал меня усатому сержанту — если бы не форма, то так бы и не сказать — что не наш. Сержант, что прям эталонный, хоть в Рюгельскую Палату Мер и Весов сдавай. Тот уцепил меня за плечо, под руку, чисто по — ментовски, значит, и потащил в коридор. Хватка, как и положено сержанту — железная, хоть и в годах.

Сначала был, как и говорил артиллерист, стандартный допрос. Сушеный гриб в жандармском мундире, по званию что‑то около прапорщика или как‑то так, у них чуть своя классификация, даже не глядя, спросил имя — звание — должность, протараторил 'Несоветуюзапиратьсявашиужевсерассказали', потом спросил срок службы.

— Месяц.

— Рекрут что ли? — презрительно скривился гриб.

— Со вчера — уже нет.

— Почему не по уставу отвечаешь?! — хлопнул ладонью по столу жандарм.

— А я те кто, подчиненный что ли? — нагло ухмыльнулся я. Сейчас, наверняка прилетит от сержанта. Он за спиной стоит, чуть слева. Эп! Сссука… Разогнулся, вдохнул… все равно неожиданно прилетело. Но не так, чтоб совсем, малость напрячь успел. Только что согнулся, а то б валялся сейчас.

— Ученый, гад — чуть даже уважительно покряхтел сзади усатый — Не рекрут, никак не рекрут, вашбродь.

— Ну — ну. Что, соколик, еще мне грубить будешь?

— А как же. Мне положено грубить врагам на допросе — приготовился, сейчас, наверное, по затылку приложит, чтоб поплыл. Сержанты, они ж везде сержанты.

— Отставить — махнул вдруг за спину мне жандарм — Экий ты, братец, наглый… А ну, общий срок службы!

— Семь лет! — Непроизвольно четко ответил я, и чуть не добавил 'срочная и сверхсрок'

— Где служил?

Я, порывшись в памяти, вспомнил название крохотного княжества, и добавил: — Но там не долго, потом по найму… всяко.

— Участие в боевых действиях? — гриб снова усох и строчил в бумагу, ловко макая перо в чернильницу

— Да. В горах. И на равнине чуть — чистую правду ответил я.

— Где?

Не мудрствуя лукаво, я назвал несколько населенных пунктов из прошлой жизни, подумав, что при необходимости и в подробностях рассказать смогу — пусть спрашивает. Но гриб лишь записал, спросив уже стандартное для меня:

— На Севере?

— А где ж еще — ответил я.

— По — уставному отвечай! — последовал несильный тычок под ребра от сержанта.

Подумал, что Женевскими (или Гаагскими? Не помню… сначала не знал, потом забыл) конвенциями их стращать бесполезно — не оценят, падлы. Потому, не оборачиваясь, негромко ответил через плечо:

— Ты мне, папаша, не командир. Своими обалдуями команд…

На этот раз удар я пропустил, он мне грохнул по — вдоль хребта, ладонями, так что вышиб воздух вместе с последним словом. Отдышаться оказалось непросто, пока разогнулся, гриб сушеный, уже закончив писанину, с интересом за мной наблюдал. Я думал, еще чего спрашивать или строить станет — ан нет. Сухо — казенно вопросил, имею ли я доступ к военным тайнам, финансовым средствам, новым образцам оружия, секретным документам, а равно владею ли я прочей ценной информацией, и прочее что хотел бы сообщить. На что я честно ответил, что ничего такого и в мыслях не имею. Гриб снова вздохнул, царапнул в лист закорючку, и махнул рукой:

— Уведи!

Сержант принял от гриба бумагу, снова взял меня под руку, и повел в коридор. Но, к удивлению, не на выход, а в глубь. Вот те раз… а ведь тут уже интереснее — в коридоре темно, на окнах броневые ставни закрыты еще с самого начала. А сержант, хоть и хваткий, да только вряд ли готов… хотя, он крепкий, шум все одно выйдет… а я даже толком тут и не ориентируюсь, в этом здании. Да и вообще. Опять Голливуд какой‑то лезет в голову. Было бы, что мы одни или хоть немного народу — а тут же вокруг рота считай. А Рембо из меня хреновый…

— Слышь, служивый… Ты это… того — внезапно негромко прогудел в полумраке сбоку от меня усатый — Ты, говорю, того. Не безобразничай. Чего ты нарываешься‑то?

— Ты — говорю я ему — Папаша, коли на моем месте окажись, сам‑то смирно себя вел бы?

— Сопля — протянул сержант — Я на вашем месте не оказался бы, уж это точно, воевать учены…

— Да пошел ты… — и я довольно детально обрисовал ему маршрут.

— Ишь, харАктерный — со смешком проворчал сержант — Ладно… сюда входи. И все же мой совет — тише будь. Не ерепенься. Нешто ты за месяц тут столько получал, что так прикипел к княжеским? Ладно, иди давай…

Он ввел меня в кабинет начштаба, где расположился тот самый офицер, что хотел стрелять в каземате. Он сидел не за столом, а перед ним, нога на ногу, поигрывает стеком, и скучающе смотрит на нас. Рядом с ним, за столом, судя по всему, писарь, еще какой‑то унылец с сержантскими шевронами и постной мордой сидит на скамье у стены, и в углу один из наших, в форме без знаков различия, вроде как его в канцелярии видал, писарем. В общем, компания невеликая, но шибко респектабельная, ага.

Усатый подошел к столу, шлепнул листок перед капитаном, щелкнул каблуками и снова ушел мне за спину. Офицер не шелохнулся, разглядывая кончик стека, с таким интересом, словно там было доступное разъяснение теории Енштейна. Ну, или свежий Плейбой. Внимательно, в общем, он его разглядывал. А писарь ухватил листок и забубнил все то, что там было написано, без всякого видимого эффекта на капитана. А постный и вообще сейчас заснет. Так и стою, тоже конечно ничего. Прочел писарь, тишина. Ну а чего, я тоже помолчу, мне вообще торопиться некуда, как бабка говаривала — 'На тот свет всегда успеем'. Наконец капитан заметил, что в кабинете есть еще что‑то, кроме его стека.

— Йохан?

— Ага — ответил, и смотрю — капитан так заинтересовано чуть бровь дернул.

— С Севера что ли?

— Как вы все меня, мать вашу в глыбу, уже задолбали — устало ответил я. Не, ну правда, наболело — С Севера, с него самого.

Капитан, такое впечатление, аж поперхнулся, даже как‑то с недоверием посмотрел — мол, не ослышался ли? Сзади прокашлялся сержант:

— Кхм… Разрешите доложить, вашбродь? Наглый, спасу нет, у жандармерии дерзил… был, хм, предупрежден, не внял. Разрешите?..

— Отставить — капитан махнул стеком, и внезапно легко встал из, казалось бы, неудобной позы. Да, этот ловок. Ща если бить удумает, то придется хреново, разве драку устраивать, ну так на том мне и крышка. А может… ну его, и как раз так и надо? Капитан встал передо мной, теперь уже внимательно разглядывая с ног до головы, заложив руки со стеком за спину. Интересно, с ноги приложит, или стеком?

— Ты чего такой дерзкий?

— А чо? — не, ну а как еще отвечать на такой вопрос. Хотя и хамить этому дядьке не хотелось. И не потому, что врежет больно, а вообще — ну, такой он… которым хамить не хочется. Внушает уважение — видно, что не тыловик и вообще трактор паханый. Но и не хамить не могу — такая уж натура у меня. Сколько раз в жизни от того с неплохими людьми ругался — просто из‑за характера своего. А тут и подавно. Не легла карта.

— А ничо! — вдруг вызверился капитан — Че ты мне тут бычишь‑то. Героя с себя строишь? Не навоевался что ли?

Я промолчал, потому как эта сволочь попал по самому больному — ну, да всего и навоевался, что десяток раз с карабина стрельнул. И один раз не стрельнул… Я даже голову набычил, в пол глядя — чего тут ответишь. Молчание повисло, но тут подал голос с угла наш канцелярский:

— Разрешите сказать, Вашбродь? Ен, когда бунтовщиков стрелять стали, к ихним главарям сам под пули встал… Главный бунтовщик вахмистр Бало его выгородил… Они, вашбродь, приятельствовали и Бало ему покровительствовал… А так он сам пошел… он, вашбродь, на голову контуженый, и к тому же явный бунтовщик и княжеский!

Капитан аж зубами скрежетнул, вроде как развернуться хотел туда, да только постный взохнул — и сразу как‑то капитан осекся, посмотрел на постного — а у того морда и еще унылее стала и безразличнее. Угу, ну, кто тут и зачем, примерно ясно. Кто еще мог бы быть с такой рассеянной физиономией. Офицер снова повернулся ко мне, посмотрел еще раз, и, сев обратно на стул, повторил вопрос: