Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Триместр подошел к концу, а вместе с ним, практически одновременно, и старый мир. 28 июня в балканском городе Сараево молодой сербский националист выстрелил в наследника австрийского трона и смертельно его ранил. Активизировались международные альянсы, и разные государства стали одно за другим вступать в общую пляску смерти. Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Дружественная Австро-Венгерской империи Германия объявила войну России как союзнику Сербии. Днем позже, опасаясь оказаться в окружении, Германия объявила войну Франции. 4 августа 1914 года, обходя мощно укрепленную франко-немецкую границу, немецкие войска вторглись в Бельгию. В тот же день Британия, взявшая на себя обязательства защищать нейтралитет Бельгии, объявила войну Германии. Тремя днями позже лорд Китченер, ставший военным министром, призвал поколение Толкина к оружию.
2
«Юноша, в избытке наделенный воображением»
Морозный день в нагорьях северной Франции; справа и слева полчища солдат наступают через нейтральную полосу. Повсюду неразбериха: клубится дым, свистят пули, рвутся снаряды. Младший лейтенант Дж. Р. Р. Толкин – в командном блиндаже, передает распоряжения ординарцам, или в узком окопе, отслеживает ход битвы; он отвечает за связь в грязном, вымотанном и поредевшем батальоне из четырех сотен фузилёров. По итогам кровавой бойни три мили[24] вражеских окопов оказываются в руках британцев. Но для Толкина эта битва – последняя. Несколько дней спустя он сляжет с лихорадкой, и долгая одиссея – по палаткам, на поездах, на кораблях, – в конце концов приведет его обратно в Бирмингем. Там, в госпитале, он начнет записывать мрачную и запутанную историю о древней цивилизации, осажденной жуткими недругами – наполовину машинами, наполовину монстрами: «Падение Гондолина». Это – первый лист на раскидистом древе толкиновских сказаний. В этой истории задействованы «номы», или эльфы; но они высоки ростом, суровы и яростны – совсем не похожи на порхающих феечек из стихотворения «Солнечный лес». Это – битва в полном смысле слова, а не регбийный матч в ироикомическом антураже. В детстве Фаэри еще не вполне завладела сердцем Толкина; гораздо позже Толкин признавался: «Истинный вкус к волшебным сказкам [во мне] пробудила филология на пороге взросления; оживила и стимулировала его война».
В разгар Второй мировой войны, в письме к сыну Кристоферу, служившему в Королевских ВВС Великобритании, Толкин ясно дает понять, как именно его собственный военный опыт повлиял на его творчество. «Среди всех твоих страданий (часть из них – чисто физические) я ощущаю потребность каким-то образом выразить свои чувства касательно добра и зла, красоты и безобразия: осмыслить их, вскрыть, так сказать, нарыв, – пишет он. – В моем случае это все породило Моргота и “Историю номов”». Мифология, в итоге опубликованная как «Сильмариллион» и описывающая времена, когда Саурон «Властелина Колец» был еще только слугою падшего ангела Моргота, возникла из столкновения одаренного богатым воображением гения с войной, ознаменовавшей наступление современной эпохи.
Древо росло неспешно, выпуская все новые ветви. В 1914 году Толкин только-только начал работать с материалами, которые пойдут на постройку Гондолина и Средиземья. Все, чем он располагал, – это небольшое количество странных провидческих образов, несколько обрывков стихотворений, переложение финского предания и серия экспериментов по созданию языков. Ничто не говорило о том, что все это будет со временем «вмонтировано» в структуру мифа, который возникнет в конце 1916 года; да и влияние войны не настолько очевидно в текстах, написанных Толкином сразу после вступления Британии в европейский конфликт. Это было время бурных патриотических излияний, полнее всего отраженных в отточенной поэзии Руперта Брука. Свой вклад в общий поток внес и Дж. Б. Смит – написав стихотворение, озаглавленное «На объявление войны», в котором самонадеянных врагов предостерегали: пусть Англия и состарилась,
Но мы еще горды – мы не снесемНасмешек дерзкого бахвала.Глупец, остерегись играть с огнем —Чтоб все вокруг не запылало!Гордыня и патриотизм редко порождают поэтические шедевры. Толкин, по всей видимости, повальному увлечению не поддался. На первый взгляд, он был столь же невосприимчив к любым современным веяниям: это касалось не только друзей и литературных движений, но и текущих событий, и даже личного опыта. Иные критики склонны сбрасывать его со счетов – он-де как страус прячет голову в прошлом, он подражатель, который перелагает средневековые или мифологические тексты и упрямо отгораживается от современного мира. Но для Толкина средневековье и мифология дышали жизнью текущего момента. Просто их сюжеты и языки символов оказались наиболее подходящими инструментами для этого самого инакомыслящего из авторов двадцатого века. В отличие от многих других, кто был потрясен катастрофой 1914–1918 годов, Толкин не отказался от старых литературных приемов и методов, от классицизма и медиевализма, поборниками которых выступали лорд Теннисон и Уильям Моррис. Под пером Толкина эти литературные традиции обрели новую жизнь – настолько, что и по сей день подчиняют себе умы читателей.
Неделю спустя после того, как Британия вступила в войну, пока сверхмощная «Большая Берта» обстреливала укрепления бельгийского города Льежа, Толкин находился в Корнуолле и зарисовывал волны и скалистый берег. В его письмах к Эдит прочитывается, насколько чутко его душа отзывается на пейзаж – как, например, когда он со своим спутником, отцом Винсентом Ридом из Оратория, под конец долгого дневного перехода добрался до Руан-Майнора. «Освещение сделалось весьма призрачным, – писал он. – Временами тропа вела через перелески, где ползли мурашки по спине от уханья сов и писка летучих мышей; временами за забором всхрапывала лошадь, страдающая одышкой, или свинья, страдающая бессонницей, отчего у нас душа уходила в пятки; пару раз мы неожиданно проваливались в ручьи, которых в темноте было не видно. Но наконец эти четырнадцать миль закончились – а последние две мили душу нам
