Лучшее прощение — месть - Джакомо Ванненес

— Но ведь есть люди, вроде тебя, которые не очень-то настроены против незаконной конкуренции на аукционах?

— Когда-то они пытались протестовать, но не забывай, что мы живем в мире индивидуализма, исключительного индивидуализма, и очень трудно предположить, что одни могут в чем-то согласиться, но другие будут продолжать снабжать аукционы. Одно время пытались навести здесь некоторый порядок, но вдруг выступил какой-то политический деятель из Ломбардии со своим декретом (конечно же, деятель был подкуплен), где запрещалась работа всех «соответствующих учреждений, за исключением государственных, в ночное время», т. е. он сумел легализовать то, что до сих пор считалось противозаконным. С тех пор (и даже раньше) змея радостно кусает себя за хвост и подыхает со счастливой улыбкой. Это положение действует уже более тридцати лет, а конца этому не видно. Но самое нелепое и смешное в этом деле то, что и ночные аукционы вначале, и выставки потом были предложены по инициативе профсоюзов торговцев предметами антиквариата, состоящими в то время как из антикваров, так и из аукционеров. Поскольку в Италии, в отличие от других европейских стран, не существует закона, запрещающего антиквару быть одновременно и аукционером, эти профсоюзы поневоле должны были стать смешанными, со всеми вытекающими отсюда абсурднейшими последствиями. Именно эти профсоюзы, причем с огромным энтузиазмом, способствовали открытию ночных аукционов.

Богатство одного человека формируется в ущерб остальным, так было и так всегда будет во все времена и при всех обстоятельствах, дорогой Армандо, здесь не может быть никаких иллюзий. Когда антиквары заметили эту ошибку, было уже поздно. Посмотри-ка на наше общество. Ведь самый большой престиж эти люди зарабатывают на аукционах, и никакого значения не имеет то, что какой-то там секретер XVII века стоимостью почти в миллиард оказался «произведением» вполне современным, а Тинторетто, который стоил вам полтора миллиарда — одним из худших произведений художника, если допустить, что именно он и был автором картины. На следующий день все только об этом и говорят. Имена тех, кто все это приобрел, можно прочесть на страницах самых известных газет. Довольный павлин может вовсю распустить хвост.

— А нормальный человек, — спросил Армандо, — не коллекционер, который просто купил однажды вещь и ушел, куда его деть, этого человека?

— Я слишком воспитан, чтобы советовать, куда его послать. Ведь это дурак. И он погоды не делает. Тут ведь главное, чтобы о тебе заговорили. То, что ты за ту же дрянь заплатил на полмиллиарда меньше, вовсе ничего не значит: антиквар ничего не скажет, а вот с аукциона пойдут разные сведения, и на следующий день твое имя будет у всех на устах… Но давай поговорим о чем-нибудь повеселее. Кстати, наверно не так уж плохо в горах с какой-нибудь девчонкой из твоей группы?

— Неплохо, только это не для меня. Стар. Я просто любуюсь ими, как ты прекрасными картинами (качество, перспектива, колорит) и стараюсь оценить класс, наслаждаюсь голосом, духами и вообще тем, что они рядом; а вечером возвращаюсь домой еще более грустный и одинокий, чем утром.

— Понял, но ты не прав. Зря ты сразу сдаешься. Давай начистоту: многие двадцатилетние девушки предпочитают зрелых мужчин, а у тебя есть все шансы понравиться.

И тут Армандо вспомнил Джулию, ее стройное и крепкое тело, ее улыбку и пухлые губы, и вновь почувствовал, как что-то вроде болезненного озноба вдруг охватило его. «Боже, да что же это со мной?». Как будто прочитав его мысли, старик накинулся на него:

— Да что с тобой, Армандо? Побледнел, погрустнел, будто думаешь о потерянной любви, будто женщину потерял… Да, потерял, — продолжал он размышляя.

В общем-то, те, кого мы потеряли, больше всего нас и мучают, даже в воспоминаниях, потому что, исчезнув неожиданно из нашей памяти в тот самый момент, когда они должны были стать нашими женщинами, они остались с нами, как наши сражения, которые мы не выиграли и не проиграли, и результат всего этого оставляет внутри какой-то горький осадок. Все эти вопросы, которые задавали мы жизни и на которые жизнь так нам и не ответила, остались под сомнением, а все наши сомнения время от времени начинают терзать нашу душу, и вот, с растерзанной душой, приходим мы к последнему причалу.

— Ну, Самуэль, ты совсем загрустил, прямо сказать, ударился в трагедию. Подумай-ка лучше о десерте, я не говорю уж о меню. Оно способно поднять на ноги даже такого диабетика, как ты. В крайнем случае прими чуть больше инсулина.

— Согласен, дьявол-искуситель. Должен сказать тебе, что для таких горцев, как ты, хозяйка гонит домашнюю граппу в 48 градусов. Трудно устоять.

— Пусть будет граппа. «В пятьдесят лучше пить, чем женщин любить». В пословицах — мудрость народа и предупреждение отдельным невеждам.

— Вот и будь повнимательней. Больно уж ты падок на красоту.

Он и правда не мог не чувствовать красоты.

С Джулией он второй раз встретился в горах. Это было через несколько недель после выставки в Салуццо. И вновь его охватило непонятное томление и странное ощущение желания и страха. Повторилось все, что было в первый раз.

Их вновь представили друг другу. Джулия улыбнулась, когда Марко напомнил ей, что знакомил их на выставке в Салуццо.

— Армандо, — сказала она, как бы вспоминая имя, которое еще пригодится, — если не ошибаюсь.

— Да, верно, но лучше бы вы называли меня Ледорубом, как все, кто меня знает по горам. И если вы ничего не имеете против, давайте перейдем на ты. Это принято между спортсменами.

Она несколько замешкалась, а потом сказала:

— Я буду звать тебя Армандо. Это красиво и мужественно. Ледоруб — слишком грубо. Мне не нравится.

— Как скажешь.

— А что, если подняться вон туда, там выпить и спуститься вниз, а последний заплатит за кафе, — предложил Марко, мягко проскользнул на лыжах мимо Джулии, резко остановился, обняв ее за талию и поцеловав.

— Я за, — сказал Ледоруб.

Марко все еще продолжал целовать Джулию, но вскоре она выскользнула из его объятий и, не говоря ни слова, скользнула к подъемнику.

— Нравится тебе моя девушка? — спросил Марко у Армандо. — Это что-то невероятное! Знал бы ты, какова она в постели! Она обцеловывает тебя с головы до ног. У нее такая техника, что с ума сойти. Поверь мне, ничего подобного пока что я не видел. Знаешь, я не очень-то обращал внимание на женщин, но эта… Для меня она стала чем-то вроде наркотика: стоит только подумать, и я весь во власти желания…

— Ты давно ее знаешь? — спросил Армандо, на которого все эти студенческо-казарменные подробности в отношении Джулии подействовали довольно неприятно.

— До ее отъезда в Англию, но тогда между нами ничего не было. После ее возвращения, месяца четыре назад, мы стали встречаться. Но она странная женщина. Все время говорит: «Особенно не очаровывайся. Я — женщина свободная, тебя я не люблю. Ты мне нравишься, в постели тоже, но не люблю я тебя». И она может это повторить в самый неподходящий момент, причем так холодно, что мне становится не по себе, а потом может снова наброситься на меня. Не знаю, что и думать. Она попросту меня обескураживает. Но она так хороша, что приходится терпеть все ее странности.

Сам не зная почему, Армандо почувствовал себя просто счастливым, услышав, что Джулия его не любит.

— Ты на нее не обижайся, знаешь, женщины иногда ведут себя довольно странно. Потом…

— О чем это вы там шепчетесь? — крикнула Джулия, которая уже доехала до подъемника. — Долго вы будете там копаться?

Армандо и Марко быстро спустились к ней, стремясь делать это красиво. Они знали, что Джулия смотрит на них и постарались сделать это как можно — элегантнее. Армандо подъехал на какой-то момент раньше и устыдился этой своей эскапады. Джулия удовлетворенно улыбнулась и стала поддразнивать Марко:

— И ты надеялся обставить Армандо? Не для такого это сосунка, как ты. Поменьше бы занимался любовью, а то форму потеряешь. Не помнишь, что говорили тренеры начинающим лыжникам? В соревнованиях побеждает тот, у кого есть что-то пониже пояса. — Она вызывающе засмеялась. — О чем вы там сплетничали? Обо мне?

Марко страшно покраснел, а Джулия резко развернулась и встала на лыжню.

Они еще несколько раз встретились в течение последних уик-эндов в горах, в той же компании. Мало-помалу Армандо стал замечать, что с каким-то волнением ожидает пятницы. Всю неделю он мог заниматься монотонной неинтересной работой, но главное было — как можно быстрее дотянуть до пятницы и вечером встретиться с Джулией.

Никогда горы не казались ему такими прекрасными. До появления стройной женской фигурки эта панорама, конечно же, была великолепна, но без нее (Армандо впервые это почувствовал) чего-то все-таки не хватало. Казалось, Джулия одним только своим присутствием и жизнерадостностью вселяет жизнь во все окружающее, как бывает, когда прекрасно написанный пейзаж после мазка, завершающего человеческую фигуру, вдруг неожиданно оживает.