Лучшее прощение — месть - Джакомо Ванненес

Ему запомнилась стройная, крепкая фигура девушки, ее длинные каштановые волосы, улыбающееся лицо, светлые глаза и прямой, чуть тяжеловатый нос, рот с полными и чувственными губами. Его вдруг снова охватила невольная истома, тоска по страстным ласкам и желание зарыться лицом в волосы женщины. Он подумал, что Джулия именно та женщина, которую он смог бы полюбить, будь он лет на двадцать помоложе. Он тут же обозвал себя идиотом и стал думать о другом.

После выставки Рубироза пригласил Армандо пообедать в ресторане при одном из самых старых и известных отелей Салуццо — «Почтовом». Во время обеда, благодаря хорошей кухне и хорошему вину, настроение Самуэля улучшилось и он разговорился. Нахлынули воспоминания молодости, вспомнилась работа. Армандо слушал и надеялся, что, может быть, старик проговорится, наконец, о причине известной семейной ненависти.

— Как все переменилось, дорогой Армандо, в нашей работе! И всего за каких-то пятьдесят лет! Во времена моей молодости таких выставок вовсе не было, и мы бы никогда не подумали, что со временем они станут основными для выживания антикваров. В мое время, надо сказать, наше дело вело почти что нелегальный образ жизни благодаря тайнам исповедален и милостей или откровенностей знатных людей. Мистический ореол таинственности способствовал процветанию нашего дела по торговле искусством. Мы обязаны были соблюдать исключительную сдержанность, и нас больше устраивала тишина храмов, а не нынешняя рекламная шумиха. Клиентов было мало, антикваров еще меньше. И если ты хотел продавать, сохраняя честное имя, ты обязан был строжайшим образом следить за качеством товара. Сбыт находили только великолепные вещи: все обычное и среднего качества на рынок не выходило. Сегодня же продаются вещи, которые в мое время я постыдился бы выставлять.

А произведения нынешнего века, ни с точки зрения коммерческой, ни с точки зрения искусства мы просто не рассматривали. Но, видимо, нет худа без добра. Сейчас у нас больше клиентов, чем товара, и любой аптекарь или мелкий банкир несут нам свои образцы антиквариата. Хаотическое развитие нашей корпорации, рост аукционов, на которых сбывается до 90 процентов подделок, обращающихся в Италии, и рост благосостояния, на котором возникло общество столь же богатых, сколь и невежественных нуворишей, которые чванятся своим богатством, с одной стороны, увеличили хаотический спрос на предметы старины, а с другой, возможно, непоправимо подорвали престиж всемирно известных собраний. Многие нувориши покупают, не ведая, что идут на поводу у эстетов-любителей, потому что у них никогда не было диплома, но они тешат тщеславие этих павлинов и набивают их коллекции различными штучками, сработанными в народном, фольклорном духе, которые, как ни крути, лишь внешне похожи на произведения искусства. А что может быть откровенно «рекламнее» художественной выставки? Хотя, необходимо признать, что первая флорентийская биеннале непоправимо подорвала интерес многих антикваров к участию в подобных мероприятиях.

— Что вы говорите? — перебил Армандо. — Как могла она причинить ущерб, если выставка — это возможность новых контактов и роста клиентуры? Ведь известно, что на выставки стекаются потоки посетителей, среди которых немало потенциальных клиентов.

— Все это так. Но ты не знаешь, что на флорентийской выставке впервые присутствовали представители других государств, среди которых были и французы. Они прекрасно использовали провинциальность наших нуворишей, и начался форменный грабеж. Клиенты, которые у нас торгуются до последнего, бросились за покупками в Париж, где всячески старались показать, что могут позволить себе роскошь покупать что угодно и у кого угодно, почти не торгуясь. В результате, — продолжал старый Самуэль, — все это не только не способствовало росту коллекций французской старины, в особенности мебели, наиболее известной и ценимой во всем мире, но просто-напросто увеличился сбыт фальшивок.

— Что ты этим хочешь сказать? Объясни подробнее. Надеюсь, не то, что французы напропалую стали торговать подделками?

— Да нет. Но не забывай, что французы — страшные националисты и ненавидят как итальянцев, к которым ревнуют по многим причинам, о чем можно долго говорить, так и американцев, которым они завидуют из-за их богатства. Таким образом, настоящие вещи предназначены собственным клиентам, а вот вещи сомнительного качества или просто подделки они предпочитают всучить итальянцам и американцам. Они приглашают богатых и невежественных клиентов на лукулловские ужины в свои шикарные апартаменты, окружают их всяческим вниманием, дают им понять, как высоко они их ценят, потом вдруг переходят к делу и беззастенчиво надувают… Естественно, клиенты не всегда глупы до такой степени. Обман идет один к одному или один к трем, то есть на одно истинное произведение приходится одна или три фальшивки.

— Но, извини меня, куда смотрят ваши эксперты? — перебил Армандо. — Они что, спят?

— Наши эксперты, мой дорогой, это те же антиквары, и если они предупреждают клиента о том, что его обманули, тот чаще всего не верит. Некоторые летят за консультацией к своему парижскому антиквару. Тот возмущается и обвиняет итальянского коллегу в зависти, потом отсылает его дальше, к очередному французскому эксперту или вновь прибегает к помощи антиквара по эту сторону Альп, и все продолжает идти своим чередом. В Париже, друг мой любезный, ты не можешь что-то приобрести у А, Б, В, Г, и т. д., а только у треста АБВГ, который держит в собственных руках 90 % товара, распределяющегося между десятком на первый взгляд различных фирм. Когда возникают подобные вопросы, трест так поставит дело, что в результате клиент получит подтверждение подлинности приобретения и его высокого художественного уровня. С этого момента ты уверуешь во французских антикваров. Ясно, что, исходя из этих соображений (за весьма малыми исключениями), в Италии не может быть значительных собраний французского антиквариата или, по крайней мере, коллекций, в которые не проникли бы подделки. А потом, ведь у нас тут целый хор солисток, которых сопровождает легион архитекторов и антикваров, родившихся под одним и тем же знаком зодиака, а лучше сказать — «третье измерение», как ты их называешь.

— Ты хочешь сказать, что эти солистки с общего согласия поощряют эту моду, а мужья просто рады, чтобы с них сдирали шкуру? И они молчат?

— Конечно. Этим агрессивным, невежественным, лишенным каких-либо традиций, чванящимся своими деньгами выскочкам очень даже нравится, что их жены выдрючиваются с сумасшедшими тратами у ювелиров, меховщиков или антикваров. Это тешит их тщеславие. В такой провинциальной стране, как наша, все сразу становится известным. Жену богатого предпринимателя X, Y или Z видели на выставке в сопровождении одного из безалаберных представителей мира искусства, а за нею протянулся целый шлейф истраченных сотен миллионов? Да муж будет только гордиться этим: «Я богат, так пусть все об этом знают!». Наглость, новая наглость всевластия денег. У каждого времени она своя, дорогой Армандо. У нас была политическая наглость дуче, теперь вот наглость партий и профсоюзов и самая последняя — финансовых выскочек. К тому же не следует забывать, что эти синьоры чувствуют себя вполне спокойно, когда знают и видят, что их молодые жены с еще более молодыми любовниками окружают себя людьми, имеющими неограниченные возможности, чтобы «одеть» дом, но никаких, чтобы раздеть женщину. Очень многих из них уважают как меблировщиков. Но они не брезгуют и сводничеством. Эти люди, еще более расточительные и капризные, чем их клиентки, готовы пойти на все. Они не откажутся организовать ложное алиби, удовлетворить любые капризы или сдать помещение для временных любовных развлечений своих же клиенток, наложив на них обет молчания и еще теснее привязав к себе. Это создатели рогов, но рогов невидимых, вырастающих под покровом тайны…

— Самуэль, ты случайно — не о шантаже?

— Какой шантаж? Сразу чувствуется полицейский, ведь это ты сказал «шантаж». В нашей среде никакого шантажа не существует. Есть шкурническая дружба до гробовой доски, а из шкуры мужа сделан кошелек. Послушай, — продолжал он, — сейчас я кое-что тебе расскажу, и тебе, хоть ты и неофит, все станет ясно. Жила одна сеньора. Она была связана с миром финансов. Блестящая женщина, высокая, смуглая и капризная, она была известна своим бурным прошлым. Она была очень молодой, когда впервые вышла замуж за генуэзского торговца брюками, но тщеславие и карьеризм не могли ей позволить слишком надолго связать себя с этим миром тряпья. Она оставила мужа ради любовника, очень известного в высшем свете. Тот ввел ее в высшее общество, в котором она, перелетая с цветка на цветок, как пчела-труженица, добралась, наконец, до теперешнего мужа, известного финансиста. Сделала она это совершенно непреднамеренно. Эта сеньора имела (да думаю, и до сих пор имеет) обыкновение появляться на открытии выставок в сопровождении мебельщика и антиквара из мира светских лоботрясов, которые разрешают ей покупать только там, где они сами этого хотят. Удовольствие пускать пыль в глаза обходилось мужу при таких покупках на сорок процентов больше номинальной стоимости. А ведь речь шла о «пустяках», стоимостью в десятки миллионов. Один из друзей мужа, хорошо знавший все колдобины на пути искусства, чисто по-дружески и предупредил его о том, что жена слишком уж легкомысленно позволяет себя обирать. Муж небрежно бросил: «Я в курсе, знаю. Она так развлекается». С тех пор этот друг почувствовал, что значит ее снобизм, потому что его вычеркнули из списков приглашаемых на домашние приемы. Мораль сей басни, как сказали бы Эзоп и Лафонтен: «Не блюди интересы других, если они не совпадают с твоими собственными».