Золотая пчела. Мистраль - М. Таргис

Хайди тихо ахнула.

– Я находился там трое суток, прежде чем меня выручили. Трое суток в полной темноте. Наручных часов не разглядеть, никакого представления о времени. Ничего, кроме шороха осыпающихся камней и журчания подземного ручья. Никаких там летучих мышей, вообще ничего живого. Одна бесконечная ночь, которая превратилась в целую жизнь. С тех пор я совершенно не могу быть один… во всяком случае, по ночам. Каждой ночью я возвращаюсь туда… в темноту и одиночество.

Хайди с беспокойством отметила в его голосе надрыв, рождающееся рыдание, и сама стиснула его руку обеими руками.

– Прости, – тихо сказал Аксель. – Я не собирался об этом. Ты застала меня врасплох… – Он потер свободной рукой лоб.

– И так уже тридцать лет?

– Почти сорок. Отсюда я уехал юношей, а когда это случилось, я был еще ребенком. Но нет, на самом деле… это находит волнами. С годами все прошло, но потом… снова стало хуже. И в последнее время тоже. Может быть, сама близость к этим… – Он кивнул головой в восточном направлении, где стояли невидимые за стенами домов Свати, – так на меня действует. Может быть, для того я и бежал отсюда – чтобы оказаться подальше от них.

– Тогда зачем ты вернулся? – тихо спросила Хайди.

– Не знаю. Вот это, в первую очередь, я и пытаюсь понять.

– Может быть, лучше снова бежать отсюда?

– Теперь я уже не могу бежать, пока не разберусь во всем до конца. Пока не разберусь хотя бы в себе самом. Бежать можно всю жизнь, но от себя никуда не скроешься. От собственной тени, как в песне поется[19], – он мрачно усмехнулся. – Наш рыцарь хорошо это знал.

– Как его звали, этого рыцаря? – вдруг спросила Хайди.

– Дитрих.

Теперь уже Хайди резко остановилась, и Аксель удивленно посмотрел на нее.

– Ты шутишь!

– Что, это ты тоже увидела во сне?

– Нет, но… Впрочем, все опять легко объяснить: в детстве ты тоже читал «Битву при Равенне»!

– Сказания о Дитрихе я, разумеется, читал, но это тут совершенно ни при чем. Я не знаю, откуда я это взял, но знаю совершенно точно, что зовут его Дитрих. Тем не менее, это другой персонаж и совсем другая история. Дитриху Бернскому, если на то пошло, было куда легче.

– Разве ситуация не та же самая? Ему доверили королевских детей, а он не смог их уберечь. Причем он был невиновен в этом.

– Нет, это совершенно другое. Дитрих Бернский подвел своего друга и короля…

– Не то слово – подвел!

– Но он больше всего переживал из-за того, что не сможет после этого посмотреть ему в глаза. Потом Этцель-Аттила его простил, они поплакали, пообнимались – и все, инцидент исчерпан. Дитрих даже не решился поначалу показаться Этцелю на глаза, послал своего человека уверять в его невиновности. У меня же… В смысле, у нашего героя положение куда более тяжелое – нет короля, перед которым он мог бы повиниться. Которого он мог бы умолять о прощении. Его король мертв, и отвечать он должен только перед собой, а строже судьи не бывает. Для некоторых, по крайней мере…

– Да, – кивнула Хайди. – И именно поэтому мне так симпатичен… Дитрих.

– Они с тем королем любили друг друга, – сказал Аксель.

– Ты имеешь в виду?..

– Да.

– Ты это уже тогда придумал, или это открылось тебе сейчас?

– Я это знал уже тогда, но только теперь понял, что это на самом деле было.

Они подошли к зданию театра, и первый, кого они увидели на тротуаре у служебного выхода, был Яновка. Он стоял, прислонившись к стене здания, и курил, длинный и тонкий, с узким лицом и посеребренными сединой усами, погруженный в скорбную задумчивость, и всем своим видом напоминал, скорее, дон Кихота, нежели д’Артаньяна. Разве что сильно постаревшего и разочаровавшегося в жизни д’Артаньяна.

– Гуляем под ручку, – осуждающе заметил он и криво улыбнулся. – Поклонница?

– Это Хайди, – представил Аксель.

– Хайди Шефер, – уточнила девушка, протягивая Яновке руку.

– Очень приятно, – Тот галантно склонился перед Хайди и коснулся ее руки губами. – Ну что, герр Шаттенгланц? – повернулся он к Акселю. – Полетаем?

– Полетаем, – с готовностью кивнул Аксель.

Хайди отвлеклась, увидев стройного симпатичного юношу с гладко зачесанными назад светлыми волосами с платиновым отливом – у Акселя накануне вечером была точно такая же прическа. Проходя мимо, парень скользнул по ней неожиданно напряженным взглядом и скрылся за дверью. Хайди снова обернулась к Акселю и Яновке. Директор театра наклонился ближе к артисту и тихо говорил:

– А ты уверен, что спина выдержит? – Он бросил быстрый взгляд на Хайди и скривился, поняв, что она услышала нечто, не предназначенное для ее ушей.

– Выдержит. И не такое выдерживала, – отрезал Аксель, и Хайди почувствовала, как он снова крепко стиснул ее руку. – Ни о каких дублерах не может быть и речи, Тонда, это мой спектакль! И, что бы ты ни думал, я нахожусь в отличной форме.

– Ладно! – Яновка поднял руки, словно бы защищаясь. – Вот сегодня и увидим, в какой ты форме. Мое почтение, – кивнул он Хайди.

Аксель потянул Хайди за собой в здание театра.

– Что может не выдержать спина? – осторожно спросила она.

– Самый эффектный трюк. Шаттенгланц стоит там высоко на площадке, которая внезапно на глазах у зрителей исчезает из-под него, и он летит над сценой, распахнув плащ, как крылья. Кич страшный, по правде говоря, но выглядеть должно красиво, – он усмехнулся. – В Янстале меня нескоро забудут. Проблема в том, что все происходит быстро, вес тела резко переносится с ног на ремни и тросы. Большая, внезапная нагрузка на позвоночник. Но наш режиссер всеми силами стремится создать иллюзию волшебства. Я, право же, использовал бы другие методы, но… мне тоже нужно, чтобы шоу было запоминающимся.

– Что-то мне это не нравится, – заметила Хайди. – После всего, что ты говорил вчера. Ты не думаешь, что, учитывая все обстоятельства, это может быть… опасно?

– Если так думать, то лучше вовсе из дома не выходить, – пожал плечами Аксель.

19

Два часа тридцать четыре минуты. В темноте светились электронные цифры не самого приятного красно-оранжевого цвета и еще отражались в большом зеркале на стене напротив. Куда ни посмотришь, до тебя непременно донесут эту ценную информацию – что впереди ждут еще долгие часы ночи. В комнате не было темно: за окном без занавесок на улице горел фонарь, и все предметы были ясно различимы, так что можно было занять себя бессмысленным разглядыванием чужой меблировки, отнюдь не претендовавшей на высокое качество или стиль.

Аксель поерзал, удобнее устраивая спину, и крепче прижал к себе теплое и гладкое молодое тело. Светловолосая голова, покоившаяся на выбритой груди Акселя, шевельнулась, и Хайнц что-то невнятно пробормотал во сне.

По крайней мере, у Акселя было это: ощущение присутствия, теплой тяжести на груди, ощущение слюны на коже, там где ее касались губы Хайнца, а потому было не так уж важно, что там показывают часы. А где-то в ином времени и пространстве – Аксель хорошо знал это – ночь была холодной и сырой, возможно, шел дождь, и ныли изломанные когда-то кости, а сильное, закаленное десятками битв и месяцами странствий тело ежилось на пустынной дороге. Куда он ехал в ночную пору? Спешил? Или бежал от кого-то?

Но страшнее всего было одиночество, пустота вокруг, которую не заполнить ничем, и от которой не отвлечет ничье теплое тело рядом. Хотя у него тоже было свое ощущение присутствия – не менее сильное, чем создает живое существо. Этот ток энергии исходил от окованного металлом ларца, который он вез не в седельной сумке, а оперев о бедро и инстинктивно прижимая свободной от поводьев правой рукой к своему защищенному кольчугой боку как нечто необыкновенно дорогое. Но тепла в нем не было.

Потусторонняя сырость отозвалась тупой болью в спине, и Аксель сполз с подушки, ища более комфортное положение. Босая ступня коснулась холодной спинки кровати, и он криво ухмыльнулся в темноте: кровать была явно маловата для двоих крупных мужчин.

Хайнц открыл глаза, обрамленные длинными, пушистыми ресницами, совершенно черные в темноте, и приподнял голову.

– Прости. Я разбудил тебя, – сказал Аксель. – Спи. До утра еще далеко.

– А ты не спишь?

– Я жду рассвета. Не обращай внимания. Отдыхай. Сегодня будет тяжелый день.

– Для тебя в первую очередь, – Хайнц снова прижался щекой к груди Акселя. – Я-то что? Покручусь на сцене в третьем ряду справа, а ты… Вчера все не очень гладко прошло.

– Поначалу всегда так. Все устроится со временем. Кстати, мне нравится твой новый цвет волос, но не думаю, что это хорошая идея.

– Теперь мы будем полностью совпадать по цвету, – улыбнулся Хайнц. – К тому же я не люблю носить парик.

– Целых две с половиной минуты!

Хайнц блеснул яркой белозубой улыбкой.

– Даже две с половиной минуты нужно доводить до совершенства! Кто меня этому учил?