В огонь - Валерий Терехин

Пришлось занять очередь и дожидаться, пока откроется стрёмная “валютка”. Отстояв полчаса, поменял казённые рубли на гривны с портретами Грушевского[17] по курсу, становившемуся невыгодным по мере приближения к морю. А затем побрёл в соседний подъезд, где располагалась почта, и купил таксофонную карточку. Теперь надо было сделать самое трудное: вернуться в прошлое. И он, усилием воли переставляя задеревеневшие ноги, поплёлся к телефону-автомату.

«Понавесили тут, а следующий через переулок… Но прослушивать все сразу невозможно. И у меня десять секунд».

Взял кончиками пальцев захватанную трубку, вставил карточку, набрал местный код, потом нужный номер и приложил засаленную мембрану к уху. Раздались длинные гудки.

– … pronto… questo a notte… interesante…

– … zenza bisogno… mezzana…

– … non dico queto…

– … me la fumo!..

«Подключился на свою голову… – Он поёжился. – Прослушка! Четвёртый отдел ЭсБэУ пасёт клиентов отеля, а выделенных линий не хватает даже для службы безопасности Украины. Прогнули америкосы Беспеку: сплавили лежалые коммутаторы, впендюрили списанные серверы. Вот и запекается поутру пицца из болтовни мостостроителей итальяшек с массажным салоном. В Турции, Египте и Албании все публичные дома забиты украинками, а первый отдел ЭсБэУ кинули на москалей, видать, других дел нет… В родном Подмосковье и то “порядка” больше: в Старинной Купавне на нижегородском шоссе болтаются девочки-“поплавки”, а над ними мамочки, состригающие ежесуточно двадцать пять процентов с выручки, и охранники на точке с твёрдым окладом по полторы тысячи рублей в сутки, и рабочий день с 14 до 21.00 и по вторникам выходной… А здесь, в таврическом люксе, работают на допотопном самосъёме, как у нас в криминальные девяностые». Гудки продолжались.

– … questa femmina puttana?..

– … un bel pezzo di ragazza!.. verys exy!.. Adjamo[18]!.. Дывiтесь, якi…

«Горячая колониальная линия, оформляем предварительный заказ евробондам на преданную юность и проданную честь. А для своих по вечерам караул у лифта: “Кофе в номер, вечером… Вечером в номер, дурень!..” И чао-какао со СПИДом и последующим хосписом…»

Наконец, трубку сняли, и ему ответил густой, бархатный женский голос:

– Да, слухаю…

«Время, время!..» Впившись глазами в циферблат часов, на котором секундная стрелка неумолимо подступила к роковой десятой ри́ске, он вымученно прозаикался насчёт покупки окорочков с истёкшим сроком годности.

– Нема бiльше… Это ты что ль, Олег?

Пришлось отозваться на имя, которое он уже давно не носил.

– У меня спаренный телефон… Выйду через сорок минут. Раздались короткие гудки.

«Смурная какая-то. Может, с полулюксом не заладилось? И где мне тогда ночевать?..»

С женщиной этой судьба свела в далёком Львове, в той безвозвратно ушедшей жизни, когда лежал в хирургии окружного военного госпиталя в одной палате с искалеченными солдатами из горячего Афганистана, которых пытался поставить на ноги с помощью чудодейственного металлоостеосинтеза легендарный львовский хирург Гзак. Её вот-вот должны были перевести из госпитальной столовой в Стрий, где располагался штаб ВВС ПрикВО. В местный офицерский клуб брали стряпать только своих, чтоб галичанки не потравили начальство. Она тогда сама с ним заговорила, рассказывала про армейский баскетбол, про скитания с мужем по Союзу и прочую спортивную жизнь.

«А я кивал как болванчик, ведь таких как я много, с утра до вечера поток прибывших, убывших, кого-то оформляют в морг… И ребята те, наверно, все уже поумирали от горя и ран. И как она меня запомнила и через столько лет сама окликнула?..»

Гостиница «Новое Запорожье» была недалеко, но к парадному входу приближаться не рискнул и завернул во двор кирпичной хибары, сохранившейся здесь с царских времён.

«Пока распорядится подать сотэ и рис-резотто с шницелем, выйдет в коридор, дождётся лифта, спустится в холл, проплывёт к чёрному ходу, минута-другая и просвистит. Ещё подождёт и покурит, бывало и такое. Смотри под ноги, рейдер хренов, а не то вляпаешься в помёт».

Торопливо обогнул замшелые гаражи, на которых теснились обитые ржавым железом голубятни. Среди увитых плющом кухонных окон пялились ему в спину.

«Не мозоль глаза. Только цель, only the goal, то бишь Target – помнишь эту команду? Запустили их по центральному телевидению в новогоднюю советскую ночь с 77-го на 78-й, первую настоящую рок-группу с Запада. А распались эти “Та́ргеты” быстро. Выпустили альбом “Маленькая королева” и хит из него “Лауреат рок-н-ролла” передавали по “Голосу” и ”БиБиСи”. Прогремели, а потом канули в лету», – взбадривал он себя, стряхивая с ног налипавшую усталость.

«Плеер включить? Не парься… Давай наизусть, тренируй память, 05-й, агент Number Five[19]. Помнишь лекцию Миртёхина в проклятом Литинституте?.. “Мир – это шайка мародёров, / куда не кинь, то лжец иль тать! / Мне одному дан такой норов / всю эту сволочь усмирять!..” Это мрачно-обличительный мотив русских поэтов… А есть ещё слёзно-гражданский: “Печальна брат судьба твоя… / Ля-ля – ля-ля, ва-ва́-ва-ва́. / Я корки хлеба не подам, / но плакать, плакать буду рад!..” Был такой поэт-пародист Минаев в девятнадцатом веке, не чета нынешнему ценителю тёлок-пробирок… “Хожа́лый вздумает напиться…” Погоди, ты трезв как стёклышко. Просто адское пекло с утра. Полтора месяца без дождя».

Выбрел из последних сил к хозяйственному проулку, и укрылся в спасительной тени, отбрасываемой торцом двенадцатиэтажного здания. Напылённый металлургической копотью железобетон раскалялся, но рядом с цоколем было по-прежнему прохладно.

«А вот и мусорка. Плечистые хлопцы разгружают фургон с продуктами. Тесно-то как. Ну, по-другому побалакать не удастся».

Беспечно и отвязанно проскользнув мимо рукастых братков, юркнул в пространство между глухой стеной и съёмным кузовом с пищевыми отходами и наконец вышел к лестнице, рискуя схлопотать чем-нибудь в темечко из любого окна сверху.

«Вот теперь можно и MP3-плеер, – напялил наушники, громкость убавил. – Как тяжело с ней встречаться… Проклятье, когда закончится эта пытка?.. Ладно, потерпи чуток».

Она была единственным человеком из его позавчерашней жизни, в которой он уже заикался, но ходил, не припадая на правую ногу от мучительной рези в колене, и лоб и переносицу ещё не опалило пламя сожжённого Дома Советов, – единственной, кому он позволил остаться в этом новом, заново выстроенном существовании, в котором прозябал под вымышленным именем. После стольких лет напрочь забыл про столовую в хирургическом отделении окружного госпиталя ПрикВО. Но ей вот запомнился. Почему? Может, после той памятной стычки с афганцами-«самоварами», когда он, прикрываясь от мисок и кружок с едой и компотом, летевших в него со всех сторон, отступал к двери, и все равно пропустил осколочную «утку», рассёкшую щеку и задевшую висок. Она тогда прибежала из столовой, утянула в коридор, затащила в медсестринскую и прижгла первым, что попалось под руку – перекисью водорода. А он ещё долго не мог унять нервную дрожь и отчаянно зажимал рот, чтобы не выдать вслух порцию бессвязного тикового заикания… Через двадцать лет, после удачной командировки в Белгород, его, только-только прикомандированного к оргкомитету ЭрЭнЭрЭнПэ, послали в Левобережную Украину, поручив восстановить прежние знакомства, которых у него не в заводе не было; в Запорожье приехал тогда ночью, выбрел по незнакомым улицам к нужному отелю и, войдя в холл, осведомился у сонной дежурной о забронированном номере. Едва заполнил форму и получил от службы ресепшен[20] ключи, как кто-то обошёл сбоку, заслонил тучным телом и мягко окликнул по имени, которое не хотел вспоминать.

– Олежек, ты?..

И он, гордо ненавидевший ту жизнь, из которой вырвался навсегда, вдруг сломался и покорно кивнул, нехотя узнав в неумолимо расползавшейся провинциальной даме миловидную когда-то старшую сестру-хозяйку из далёкого Львова…

«Хорошо, хоть не по фамилии, – думал он, опомнившись. – А что, если Олег – моя прежняя кличка?..»

Из рок-забытья его, наконец, вызволил голос, глухой и напряжённый.

– Ванечка!.. Подойди поближе, тороплюсь я.

Тяжёлой слоновой поступью, прощупывая ступеньки бетонной лесенки распухшими варикозными ступнями, его старая знакомая спустилась с бокового входа и оказалась совсем рядом, в белом халате, странно бледная для такой жары.

– Зд-зд-рав-вствуй-т-те…

– Не трудись. Я знаю, что тебе трудно говорить… Ванечка, а ведь было у тебя какое-то другое имя… Ну, ладно, не хмурься, – закокетничала она, забыв про возраст и седину.

Грузчики, натаскавшиеся коробок с мороженой рыбой, курили у распахнутых дверц рефрижератора, исподволь протирая их обоих скользкими усталыми взглядами.

– Н-нам н-н-нужны н-новые ин-ин-инвойсы за-заме-место т-т-т-ех, – эту заранее заготовленную фразу он постарался произнести внятно и, протянул ей папку с файликами, в которые были аккуратно уложены исправленные декларации-сертификаты, перечеркнутые товарно-транспортные накладные, и счета-фактуры, – з-з-здесь об-об-об-раз-раз-цы…