Рассказы - Е. Бирман

Извиняющаяся улыбка сначала появилась на его лице, но сразу после этого оно приняло немного отрешенное выражение с оттенком иронии того рода, которым прикрывают приподнятость речи.

— Ты не представляешь себе, до какой степени я люблю свой дом, — сказал он. — Здесь был пустой холм, и рядом осталась сосновая роща. Ее сейчас огородили. Кто-то рассказывал мне, что после сорок восьмого года она была ничейной землей между нами и Иорданией и из нее долго не могли забрать тела наших погибших солдат.

Я хорошо помню, — продолжал он, — первые неопрятные, кривые и, как потом оказалось, не вполне по чертежу отлитые бетонные ребра дома, выросшие из земли. Мы их не сразу признали и долго пялились на чужие — ошиблись в плане застройки. Два месяца мы жили без электричества, потому что пустые дома начали обворовывать арабы из соседних деревень. Ворами, разозлившись и потом, конечно, раскаявшись, я сам обозвал супружескую пару с соседней улицы, потому что они были из тех, кто не хотел внести последний вынужденный дополнительный взнос, из-за чего наш дом наполовину нависал над оврагом, который предполагалось засыпать. Я вспомнил сейчас, это именно они рассказали мне про погибших в роще солдат через несколько лет на собрании поселка. Я сначала прятался от них за чужими спинами, но потом понял, что они меня не узнали или забыли.

Только сейчас я понимаю, насколько беспечны мы были, внося деньги в кооператив по первому требованию, как легко все могло расстроиться, кто-нибудь из подрядчиков разориться, руководство кооператива перессориться. Да мало ли? Но мы еще были новичками здесь и больше всего полагались на участие в деле уроженцев страны, на их опытность, благоразумие и порядочность.

Он рассмеялся, что-то вспомнив.

— Тогда я работал в фирме недалеко от старого йеменского квартала, и по четвергам мы снаряжали кого-нибудь на йеменский рынок за питами, фалафелем, фруктами и после обеда, часа в три-четыре, устраивали небольшой сабантуйчик — не столько встреча субботы, сколько проводы рабочей недели. Однажды выпала моя очередь закупать продукты, и я вскоре вернулся, принеся помимо прочего огромный арбуз. Как ты его выбирал, спросил один тех, с кем я работал, никогда не видевший Йемена потомок выходцев из страны царицы Савской. Я попросил продавца выбрать мне самый лучший арбуз, ответил я гордо. О господи, простонал «йеменит».

— И как был арбуз? — спросил я, смеясь.

— Да совершенно нормальный, — ответил мой приятель, — у коренных израильтян иногда наблюдается своеобразный самогипноз недоверия к себе самим. Я думаю, это из-за прессы.

Когда построили опорную стену, — продолжил приятель, — зарыли овраг и привезли рыжую землю, мы воткнули в нее первые кусты и жидкие деревца. Сосед мой (тоже из России) помаялся, а потом пришел, больше смущенный, чем решительный, и сказал, что в былые времена мужики с кольями ходили друг на друга из-за межи и что я, скосив ряд кустов в конце участка, оттяпал у него почти полметра земли. Я молча пересадил кусты. Он оказался очень хорошим соседом.

Мы долго не могли получить разрешение на достройку второго этажа. Сын вскоре должен был вернуться из армии, не хватало места, и мы начали стройку незаконно, прячась, как научил нас подрядчик, от муниципальных инспекторов, которые тут же обнаружили нарушение.

Он помолчал.

— Я теперь каждое утро начинаю с того, что раскрываю окно в кабинете на втором этаже, вдыхаю воздух, пытаюсь почувствовать нюансы погоды. И мне не надоедает обводить взглядом все вокруг: слева — рощу, прямо — наш сад (он совершенно зарос, и я стараюсь подкармливать в нем чужих котов, чтобы не завелись змеи), направо и вверх поднимаются по холму дома в цветах и зелени. Этой зимой сын как-то приехал ко мне в выходные. Было холодно. Очень хорош был в такую погоду каждый глоток восемнадцатилетнего бренди, купленного в монастыре молчальников в соседнем Латруне. И даже сын удивился, когда я сказал (это, конечно, бренди добавил мне экстремизма), что потерять ногу мне, может быть, было бы легче, чем этот дом. Вот и отдели тут внешнее от внутреннего.

Он сказал, что покажет мне бутылку разрекламированного им бренди, поднялся из белого пластмассового кресла и вошел в свой дом.

ДОРОГА ДОМОЙ

Некто сегодня закончил работу рано и возвращался домой засветло. Он ехал от моря в гору. Он ехал к себе домой. Когда он выехал со стоянки, путь ему на некоторое время перегородил семитрейлер, тоже выруливавший на дорогу из-за бетонной ограды. Сначала показался тупой его нос, потом он медленно выдвинулся весь, заняв обе полосы, затем, изгибаясь, перевернутым вопросительным знаком без точки уполз в правую полосу. Некто, рано закончивший работу, обогнал семитрейлер по дороге домой в горы.

Дорога была как дорога: сначала два светофора с основанным на ежедневном опыте выбором полосы, из которой к следующему светофорному ожиданию можно попасть быстрее. Между светофорами он развлекался делом рук шутников: кто-то пальцем вывел на заднем пыльном стекле «Королы» кокетливую надпись «Помой меня». Кто-то защемил дворником заднего стекла надорванную вдоль обертку «Сникерса» на микроавтобусе. И теперь, когда вихрь касался обертки, она радостно и мгновенно открывала серебристую узкую пасть, когда же вихрь, изменивший намерения, заставлял пасть захлопнуться, она делала это решительно и сурово, показывая коричневатую, с синей татуировкой верхнюю челюсть.

Дорога номер один, как всегда, когда он ехал по ней вечером в гору, оставляла его наедине с музыкой и итогами дня, всегда в тех же местах пропуская его между быками и под тяжелыми бетонными дугами автомобильных развязок и предлагая различные съезды. Предлагая на всякий случай, зная, что он не намерен этими съездами пользоваться по дороге домой. Вот и короткий туннель прогнулся, и последний разъезд пропустил его на дорогу, текущую сквозь домашнего вида лес. Он давно не возвращался так рано, и предвечернее освещение леса обещало интересную игру теней на склонах и яркие пятна на сосновых подъемах холмов. Он сбросил скорость, готовясь не упустить просветы среди деревьев, в которые можно увидеть поляны или уходящие вдаль холмы или разглядеть примостившийся в глубине рассадник неопределимых с дороги растений.

По этой дороге он едет домой. Дома он бросит сумку, снимет с запястья часы, вынет из заднего кармана бумажник, поставит на подзарядку сотовый телефон, переоденется и откроет дверь в сад.

Светящее сзади солнце сменилось геометрической тенью. В зеркале заднего вида он увидел силуэт семитрейлера, напоминавший заколоченную триумфальную арку на колесах. Неужели тот самый, который я обогнал, подумал он. Не будем ему мешать, решил. Он тронул рычаг переключения передач, чтобы на крутом подъеме перейти из автоматического в ручной режим, но что-то было не так на этот раз. Машину тряхнуло, застопорило, и он понял, что в заколоченную триумфальную арку он въезжает задним ходом.

В теплом неподвижном воздухе лес волнисто стремился вверх, как устремляются вверх семь волосков рисованного человечка, увидевшего перед собой разинутую пасть рисованного чудовища. Поблескивающая на солнце дорога попыталась отбросить хвост, уползти в лес и зарыться в опавшую хвою. А само солнце из рваного окошка жидчайших облачков, распушенных кусков ваты, поднятых ветром в небо, смотрело вниз с отвращением. Оно напустило на себя вид, будто пыль в нижних слоях атмосферы делает для него картину расплывчатой. Но это неправда — здесь лес, и никакой пыли в воздухе нет.

ГОСТЬ

Я читал роман «Бледное пламя».

«Мой Бог скончался юным. ПоклоненьеБессмысленным почел я униженьем.Свободный жив без Бога».

Эти строки принадлежали герою романа — поэту Ш. Я согласился и съел гренки с молоком. Позвонил мой друг из Канады, мы сравнили погоду в Канаде и здесь, поволновались по поводу грозящей рецессии в мировой экономике и разошлись во мнениях в вопросе первородства гуманизма и религии. Затем был звонок от знакомой, она сообщила, что умер мой давний приятель в России. Я продолжил читать «Бледное пламя». Другой герой, доктор К., комментировал приведенные выше строки поэмы.

«Довольно задуматься о бесчисленном множестве мыслителей и поэтов, коих свобода разума скорее скреплялась Верой, чем сковывалась ею на протяжении всей творческой деятельности человечества, как поневоле усомнишься в мудрости этого поверхностного афоризма…»

И опять я должен был согласиться. Я улыбнулся мелькнувшей у меня кокетливой мысли: читая очередную хорошую книгу, я будто добавляю молока в блюдечко для своего любопытства. Затем я вздремнул. Проснувшись, увидел, что погода все еще хороша и нежна, а воздух неправдоподобно густо насыщен свежестью. На балконе скопились в трех углах опавшие листья.