Трагедия абвера. Немецкая военная разведка во Второй мировой войне. 1935–1945 - Карл Бартц

Кабинет шефа абвера чрезвычайно скромный и небольшой, в целом – вроде обычной конторы, в которой проводятся и небольшие совещания. У окна в правом углу стоит письменный стол с моделью крейсера «Дрезден», на котором Канарис служил младшим офицером и участвовал в сражениях у Коронеля и Фолклендских островов. Рядом с ней находится символ абвера, бронзовая группа обезьянок: «Все видим, все слышим и молчим!»

У стены, противоположной двери, стоит старый кожаный диван. Далее – стол, за которым собираются руководители отделов для докладов. Собрание руководителей отделов называется колонной. У одной из стен стоит походная кровать. Одна дверь ведет в приемную, где сидят две секретарши. Вторая выходит на террасу.

Разговор вскоре заканчивается, Канарис кладет трубку и закуривает черную сигару. Распоряжается, чтобы ему принесли кофе. Затем вызывает Догнаньи. Догнаньи быстро является; его служебный кабинет расположен за кабинетом Остера, отделенного от комнаты Канариса лишь одной приемной.

– Догнаньи, хочу вам сообщить приятную новость. Главный финансовый президиум земли Берлин-Бранденбург разрешил выезд семи евреев, которых я завербовал на работу в абвер в Южной Америке. После продажи своего имущества они могут вывезти с собой миллион в валюте. Мы организуем перевод денег в Швейцарию.

– Герр адмирал позволит задать вопрос?

– Спрашивайте.

– Господин Арнольд в списке?

– Адвокат и его семья – всего три лица – в списке.

Затем, подмигнув, Канарис замечает:

– Гитлер пожелал выслать евреев. Я воспринял это как приказ, пошел к Гиммлеру и пока заявил семерых евреев в качестве доверенных лиц для заграничной работы. Он тотчас согласился. Я также не стал мелочиться и вместо семерых евреев в главном финансовом президиуме перечислил пятнадцать. Ведь Гиммлер все равно не станет выяснять… Благодарю вас, Догнаньи.

Сотрудники абвера имели возможность помогать евреям и пользовались этим.

С 1939 года еврей, желавший эмигрировать, должен был выплатить 25-процентный беженский налог, вдобавок он должен был сдать 25 % своего имущества. Представим себе, что еврей с выездной визой обладает состоянием в 100 000 марок и собирается выехать. Тогда он сразу теряет 50 000 марок. Из оставшихся 50 000 он получал 4 %, которые конвертировались, это было 2000 марок, или чуть меньше 800 долларов. В то время отдельные эмигранты могли сохранить довольно крупную сумму, когда им вместо положенных 4 % разрешали вывезти 8 или даже 10.

Кроме того, сотрудникам абвера было легко переправить через границу не заявленные евреями деньги или незадекларированные украшения. Незадолго до войны в Швейцарии еще можно было покупать доллар за 10 марок. Во время войны курс вырос до 29–31 марки. До июня 1941 года для евреев существовала возможность выезда. В их паспорте должна была иметься виза принимающей страны. Если визы не было, то эмигрант при въезде в Швейцарию неизбежно арестовывался. Тогда путь лежал в Лиссабон, где обретались настоящие ловцы душ. Проезд из Лиссабона в США стоил 600 долларов на одного. Но, несмотря на все трудности и опасности и невзирая на все материальные потери, все больше евреев принимали решение покинуть Германию. Их положение в результате действий имперского правительства становилось невыносимым.

Как и в любой другой, в этот день к одиннадцати часам большой зал заседаний министерства пропаганды начал заполняться людьми. Ровно в одиннадцать Геббельс устраивал совещание, в котором принимали участие руководители отделов, заведующие радиостанциями и главный директор имперской радиостанции. Допускались и примерно шесть журналистов, а также представитель полиции и заместитель гауляйтера Берлина. Кроме того, присутствовали представитель штаба Гесс, позднее Борман, представитель «Германского трудового фронта», представитель люфтваффе и офицер связи между ОКХ – министерством пропаганды, полковник М.

Зал заседаний располагался на первом этаже бывшего дворца принца Леопольда, Вильгельмштрассе, 8, творения Шинкеля[13]. В прямоугольном помещении, бывшем тронном зале, стоял очень длинный стол со столешницей, обтянутой рыжевато-коричневой кожей, вокруг которого располагалось около шестидесяти кресел. Пол был покрыт серым велюром. На Вильгельмсплац выходили три высоких окна с длинными свешивающимися занавесями и гардинами из тяжелой серой с золотой нитью камчатной ткани. У стены, противоположной окнам, располагался узкий буфет с мраморной стойкой.

Геббельс проходит через портал, отделанный древесиной ценных пород, и садится в кресло во главе длинного стола. По его правую руку садится полковник М., по левую – государственный секретарь Гуттерер. На остальных местах рассаживаются другие участники ежедневного совещания. Сначала обсуждаются животрепещущие вопросы дня. Геббельс раздает свои указания, и вскоре кажется, что заседание подходит к концу. Но тут поднимается полковник М.

– Герр рейхсминистр! По поручению господина адмирала Канариса я вынужден сообщить вам неприятную новость. Господин адмирал доводит до вашего сведения информацию, многократно подтвержденную по каналам абвера, что почти во всех шпионско-диверсионных актах замешаны берлинские евреи.

Геббельс с удивлением смотрит на полковника. Куда он клонит?

М. продолжает:

– Берлинские евреи все еще сидят в своих старых квартирах на Курфюрстендамм, Галензее и в Груневальде. Установлено, что в этих районах постоянно общаются с проживающими там евреями сотрудники иностранных пресс-служб и дипломаты. Происходят встречи, на которых евреи передают иностранцам иногда весьма секретные сведения. Донесения через этих иностранцев попадают в центры шпионажа противника. Далее, абвер установил, что в очередях у продуктовых и прочих магазинов часто стоят еврейки, которые вступают в разговоры с женщинами из очереди и распространяют пораженческие слухи. Адмирал Канарис усматривает в этом большую опасность; поэтому он обращается к вам с просьбой, герр рейхсминистр, как гауляйтеру Берлина, чтобы вы приняли меры хотя бы внешне выделить берлинских евреев. Возможно, подобно тому, как это уже сделано в Польше.

(Там Франк приказал евреям носить звезду Давида.) В большом зале установилась мертвая тишина. Все взоры устремились на полковника, которому явно было мучительно выступать.

– В дальнейшем, – продолжал он, – следует выяснить, нельзя ли сосредоточить столичных евреев в восточной части Берлина в бараках или каких-либо иных жилищах. (Вероятно, Канарис за образец брал Варшавское гетто.) Благодаря такому размещению за ними будет намного легче и проще наблюдать. Под страхом суровых наказаний евреи не должны появляться на улицах без опознавательных знаков. Легче всего их было бы контролировать, если бы они содержались где-нибудь в Восточном Берлине на относительно ограниченной территории…

Геббельс, который еще во время доклада понял все последствия подобных мер, стал несколько взволнован. Хотя можно было предположить, что он совсем не был против ужесточения курса относительно евреев, но он еще не забыл неприятных последствий берлинской «хрустальной ночи». Он перебивает полковника:

– Это невозможно! Это совершенно невозможно! Я знаю моих берлинцев! Как мы будем выходить из положения? Начнется сплошное сострадание и сочувствие. Повсюду только и будет раздаваться: «Бедные евреи!» – и эффект окажется прямо противоположным. Некоторые чувствительные евреи из-за этих опознавательных знаков покончат жизнь самоубийством, и мы еще больше утратим за границей кредит доверия.

Так как все молчали, Геббельс окинул взглядом общество за столом:

– Хочет ли кто-нибудь высказаться по предложению адмирала Канариса?

Некоторые из присутствующих попросили слова. Если они и остерегались проявить человечность, то отклоняли предложения по деловым, реально-политическим соображениям: утрата партией престижа, нежелательный эффект за границей…

На этом вопрос был исчерпан, заседание закончилось.

Примерно через две недели полковник М. на очередном совещании опять берет слово и снова объявляет о пожелании адмирала Канариса внешне пометить берлинских евреев и разместить их на казарменном положении в каких-либо «сборных пунктах» на востоке Берлина.

На этот раз полковник достает из своей желтой кожаной папки несколько документов и со значительным видом стучит по ним пальцем:

– Я принес достаточно материалов, из которых неопровержимо следует, что во многих делах по шпионажу и о государственной измене евреи выступали в качестве связных.

Геббельс подпирает подбородок правой рукой:

– Как я уже здесь говорил, введение звезды Давида привело бы не к чему иному, как усилению симпатий к евреям. Партии это нанесло бы значительный ущерб. Вы хоть понимаете это?

– Тогда я попросил бы господина рейхсминистра предоставить возможность после совещания поговорить в узком кругу.