Восточная миссия (сборник) - Сергей Бортников

Артиллеристы что-то исправляли в расчетах, чистили пушки и подвозили боеприпасы. Кавалеристы – драгуны, гусары, казаки – первым делом обиходили лошадей, ремонтировали сбрую, поправляли упряжь.

«Царица полей» пехота в основном была занята собой. Винтовками. Обмундированием.

Оренбуржцы обосновались неподалеку 6-й батареи капитана Веверна. После недавнего боя они стали относиться к «пушкарям» с еще большим уважением. Федулов привязал коня, подошел к наблюдателю Ивану Чухломину, которого знал лучше остальных, и почтительно похлопал по плечу:

– Здорово, братец!

– Здорово…

– Молодцы! Ей-богу, молодцы… Если бы не вы, они б нас всех здеся положили…

– Не все вам отличаться!

– Теперичя тебе точно крест на грудь прилепят.

– Лучше на грудь, чем на могилку…

– И то правда… Вот, скажи мне, ради чего все это? Ну, возьмем Перемышль…

– Перейдем Карпаты – и ударим сначала на Будапешт, а затем на Вену! После чего двинем дальше – на Берлин!

– Ладно! Ударим… Двинем… А что потом? Присоединим Германию с Австро-Венгрией к Рассее?

– А ты, Гриня, сильно не напрягайся по этому поводу… У начальства голова поболе будет. Вот возьмем Берлин и посмотрим, что с ним делать!

– Ну-да, ну-да…

Увлекшись разговором, приятели не заметили, что за ними со стороны пристально наблюдает уральский казак. Приглядевшись, Иван признал в нем Семена Зырянова, с которым недавно ходил в разведку.

– Здорово, братец! Чего ты стоишь, как неродной? Подходи, присоединяйся, так сказать, к беседе…

– А это кто с тобой?

– Старший урядник Федулов…

– Что-то мне его голос больно знаком… Уж не ты ль это, братец, намедни на чаек нас звал?

– Я!

– Давай знакомиться. Семен.

– Гриня.

– Назвался груздем – полезай в кузов!

– Тебе из фляги плеснуть аль из самовара?

– Самовара, братец, самовара…

– Бери коня – пехом шагать далече!

– Пошли ко мне в блиндаж, – ближе будет! – нашел выход Чухломин.

Сказано – сделано.

Они вышли на узкую тропку, ведущую под гору, и, следуя друг за другом, начали подниматься туда, где находился наблюдательный пункт русских артиллеристов. Навстречу им шел поджарый молодой человек.

Чухломин вытянулся в струнку, приложил руку к козырьку фуражки: «Здравия желаю, ваше благородие», – и отпрянул в сторону, освобождая путь. То же самое проделали его спутники.

– Здорово, братцы! – бодро ответил незнакомец и, не задерживаясь, «полетел» вниз.

– Кто это? – спросил Федулов.

– Его благородие Николай Александрович Тиличеев. Добрейшей души человек. Он даже жалованье себе не оставляет – раздает солдатам.

– Да ну! – удивился Григорий. – Я и не думал, что среди господ-офицеров есть такие порядочные люди!

– Есть! – подтвердил Зырянов. – Наш командир – полковник Бородин – на привале тоже человек! А в бою – зверь. Попробуй ослушаться или, не дай боже, прекословить, самолично на куски порубит…

– А впрочем, зачем они на войне, деньги-то? Ничего ценного на них не купишь. Ни дружбы, ни любви, ни здоровья, ни, тем более, жизни.

– А ты философ, брат! – восхищенно пробасил Семен.

После неудачной попытки прорвать блокаду среди осажденных резко возросло число дезертиров. В их числе оказывались главным образом русины, но попадались и лица других национальностей: сербы, поляки, румыны. Не было только мадьяр и австрийских немцев…

По вечерам русские солдаты, вполне доброжелательно относившиеся к перебежчикам, часто затевали такие разговоры:

– Ну, сейчас полезут… Они, как только оказываются в окопе, первым делом руку тянут, – здороваются, значить, а затем ждут хлеба. Видно, с провизией в крепости того, не густо… Дают им галеты, и то понемногу, да что толку с ихних галет? Супротив нашего ржаного сухаря – никуды!

О мадьярах перебежчики говорили с явным недоброжелательством, даже со злобой. Тех лучше кормили, лучше одевали и лучше с ними обращались. Кроме того, именно венгерские части в гарнизоне крепости исполняли обязанности жандармерии.

Однажды Веверн без всякого оружия, лишь с перекинутым через плечо биноклем, шел лесной дорожкой на свой наблюдательный пункт. Внезапно из лесной чащи перед ним выросли пять вооруженных винтовками солдат противника. От неожиданности капитан оторопел. Он был уверен, что оказался с глазу на глаз с австрийскими разведчиками, и не знал, что предпринять. По всей вероятности, его состояние сразу стало понятно австрийцам, потому что один из них поспешил сообщить:

– Извините, господин офицер, мы пришли сдаваться в плен.

– Как же вы прошли незамеченными через наши пехотные линии?

– Да тут есть много разных переходов. Вы их не знаете, а мы знаем.

После того случая артиллеристы перестали полагаться исключительно на выдвинутую вперед пехоту и усилили собственное охранение.

На Восточном фронте, как и на Западном, установилось шаткое позиционное равновесие. Правда, здесь его пытались нарушить обе противоборствующие стороны…

Уже в то время главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Иванов стал вынашивать планы наступления через Карпаты на Будапешт, чтобы окончательно добить австрийцев. Но Ставка не соглашалась, считая по-прежнему главной целью Берлин.

Однако Николай Иудович не собирался отказываться от своей затеи.

Вскоре командующий 8-й армией генерал Брусилов получил приказ: овладеть хребтом Карпатских Бескид от Лупковского до Ростокского перевалов.

Мороз достигал минус двадцати градусов, снежная метель заволакивала лощину и слепила глаза. Дорог через горы не было – одни козьи тропы, крутые, скользкие…

Начальник Железной бригады генерал Деникин пошел на риск: оставил под прикрытием одного батальона артиллерию и обоз; часть лошадей солдаты распрягли и взяли с собой, навьючив их мешками с сухарями и патронами. Преодолевая огромные трудности, двигаясь по обледенелым, заросшим мелким кустарником склонам гор, русские полки, опрокидывая австрийцев, ворвались в город и станцию Медзилаборце[23].

Войска 24-го корпуса проникли глубоко в расположение противника и захватили главную питательную артерию его фронта – железнодорожную линию Медзилаборце – Гуменное.

Но австрийцы перешли в контратаку и отбросили россиян далеко назад…

Только к концу года армии Юго-Западного фронта вновь заняли линию Карпат.

Католики, среди которых особым фанатизмом отличались бойцы легионов польских, воевавших в составе Австро-Венгерской армии, праздновали Рождество Христово. Но особых признаков веселья в осажденном Перемышле не наблюдалось. А в окрестных селах вообще было тихо.