Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин - Андрей Добров

–  Каких благородных? – удивился певец.

–  А есть такие…

–  Я вам потом расскажу, – пообещал я Шаляпину, опасаясь, что он сейчас собьет Блоху с мысли. – Видал ли ты того доктора?

–  Видал раза два, когда он шел.

–  И какой он с виду?

–  Какой?

Блоха снова наморщил лоб и развел руками:

–  Такой, высокий…

–  А шляпу он какую носит?

–  Такую… Господскую.

–  Цилиндр?

–  Во. Такую.

Мы с Шаляпиным переглянулись.

–  А палка у него есть? – спросил Шаляпин. – Трость?

Блоха кивнул.

Шаляпин снова взглянул на меня со значением. «Он!»

Я поблагодарил Блоху, еще раз пообещал ему помощь в освобождении, которую он, похоже, пропустил мимо ушей, и, позвав караульного, отпустил в камеру.

На обратном пути, когда мы шли длинным коридором, Шаляпин вдруг попросил у сопровождавшего нас к выходу капрала дозволения посмотреть в окошко камеры.

–  Не положено! – ответил служивый.

–  Ну пожалуйста. Отвори на минутку.

–  Так зачем вам?

–  А вдруг и я кого убью? Так хочется примериться – где сидеть придется, – хохотнул нервно Шаляпин.

Капрал посмотрел на него как на сумасшедшего. Но, видимо, вспомнив, что мы гости его непосредственного начальника, он все же остановился.

–  Только вы поаккуратней, – предупредил он. – Контингент у нас сами знаете, какой. Хорошо, если пошлют, а то и кинуть чем-то могут, если увидят, что это посторонний. Со мной-то такие шутки плохи, а вот вы – другое дело. Я крышку откину, вы гляньте, но недолго.

Он отодвинул засов с квадратной дверцы, через которую сидельцам передавали еду, и открыл ее. Из отверстия шибанула струя горячего перепрелого воздуха. Шаляпин приблизил к ней лицо. Несколько секунд он пристально вглядывался внутрь, а потом посторонился, уступив место. Мне было действительно любопытно, как выглядят камеры знаменитой Бутырки, и потому я тут же воспользовался возможностью.

Это была небольшая комната с оштукатуренными стенами, которые, впрочем, выглядели далеко не новыми из-за желтых высохших потеков и надписей, выцарапанных на штукатурке. Высокое маленькое оконце в толще стены, распахнутое наружу, было забрано изнутри толстой решеткой. По обе стены стояли трехэтажные нары, на которых сушилось белье – грязные подштанники, портянки и рубахи. И всюду сидели и лежали полуголые от духоты люди с бритыми головами. Кто-то курил «козьи ножки», отравляя, несмотря на отворенное окошко, и так спертую атмосферу. Несколько человек смотрели на дверь – заслышав звук щеколды, они пытались разглядеть, кто там. Один из них что-то прятал за спиной – вероятно, самодельные карты.

–  Ну, ты! – заорал вдруг небольшого роста преступник. – Папиросы давай! Тут тебе не зоопарк!

Я отошел от окошка, и капрал снова закрыл его на засов.

–  Ну все, что ли? – спросил он. – Пойдемте?

Когда мы вышли за ворота Бутырского замка, Шаляпин вздохнул полной грудью и приосанился.

–  Как хорошо на воле! Вот теперь я понимаю, отчего они с каторги бегут.

–  Не все, – возразил я. Образ покорного своей судьбе Блохи все еще стоял перед моими глазами. – Некоторым тюрьма – как дом родной.

–  Ну и дураки! – припечатал Шаляпин, а потом весело обернулся ко мне: – А что, Владимир Алексеевич! Теперь-то мы найдем этого убийцу? Вот только как бы вычислить этого доктора-латыша?

–  Это не так сложно, – ответил я. – Можно, конечно, обратиться к городовому Рудникову. Но связываться с ним не хочется. Да есть и другой путь. Как вы? Пойдете завтра со мной знакомиться с – врачом?

–  Конечно! Только с утра не смогу. Давайте в два?

Мы пожали друг другу руки и расстались.

По дороге домой я зашел в книжный магазин и купил справочник частно практикующих врачей Москвы – в прошлом году его выпустила Московская медицинская палата по требованию генерал-губернатора, чтобы приезжие знали, куда обращаться за врачебной помощью. Из всех врачей, записанных живущими возле Хитровки, мне подошел только один – с латышской фамилией.

Доктор Берзиньш Яков Карлович.

6

Доктор трущоб

– Эким вы щеголем! – сказал я, когда мы в два часа следующего дня встретились на прежнем месте с Шаляпиным.

Он и вправду выглядел щегольски – в английском новеньком коверкотовом пальто, серых брюках с тщательно отутюженной складкой. Наряд довершали оксфордский галстук и шляпа «хомбург», сдвинутая на затылок.

–  Так ведь нам сегодня в «Каторгу» не идти, – сказал Шаляпин весело. – Отчего и не принарядиться? Значит, вы узнали, кто таков – наш доктор?

–  Узнал, – ответил я. – Ну-с, нанесем ему визит?

–  С удовольствием! Готов!

Идти оказалось недалеко – Яков Карлович Берзиньш жил в квартале от места нашей встречи – в Большом Трехсвятительском переулке в старом здании на первом этаже.

–  У вас есть револьвер? – спросил Шаляпин, когда я собирался уже позвонить в звонок с фамилией доктора.

–  Нет. А у вас?

–  Откуда!

Я убрал палец от звонка и повернулся к Шаляпину:

–  Знаете, Федор Иванович, вы посмотрите сначала на себя, а потом на меня. Как вы думаете – нужны нам револьверы?

Шаляпин широко улыбнулся:

–  А пожалуй, что и нет!

Я нажал кнопку звонка.

Дверь открыла горничная лет сорока, аккуратно одетая и в белом полотняном фартуке. Узнав, что мы пришли переговорить с доктором, она провела нас в небольшую гостиную с мебелью старого коричневого дерева и, усадив на венские стулья с полосатыми круглыми подушками, ушла докладывать.

–  Боюсь, мы с вами промахнулись, Владимир Алексеевич, – скучно произнес Шаляпин.

–  Да уж…

Ни горничная, ни эта гостиная никак не вязались с образом высокого злодея, нарисованного мальчиком на картонке. Но еще больше я в этом убедился, увидев самого Якова Карловича Берзиньша.

У него действительно была трость. Но трость эта служила только для того, чтобы высокий и тощий старик не упал – он отчаянно опирался на нее, сжав рукоятку сухими белыми пальцами, более похожими на паучьи лапки. Кроме того, профессор носил на лице седую эспаньолку, а вовсе не короткие усы, как на рисунке.

–  Чем обязан, господа, – спросил он без какого-либо акцента, с трудом опустившись в кожаное кресло и поставив трость рядом с подлокотником.

Я представил себя и своего спутника. При фамилии «Шаляпин» доктор и бровью не повел – вероятно, он не был меломаном.

–  Яков Карлович, – обратился я к старику. – Мы пришли к вам, как к врачу, который, насколько нам известно, периодически принимает больных с Хитровского рынка. Это так?

–  Так, – кивнул Берзиньш. – Так.

–  Скажите, – вмешался Шаляпин. – Зачем вам это?

Берзиньш недовольно посмотрел на моего спутника.

–  У меня хорошая практика, – ответил он, постучав своими паучьими пальцами по подлокотнику. – И я мог бы пренебречь. Да. Много лет назад меня попросили городские власти время от времени устраивать прием для местных пациентов. И даже положили определенные выплаты. Правда, потом эти выплаты прекратились, но я не перестал. Нет.

Вошла горничная и предложила чаю. Мы с Шаляпиным отказались, отказался и Берзиньш. Кивком головы он отпустил женщину и, когда она ушла, продолжил:

–  Видите ли, молодые люди, причина проста. Другие доктора на Хитровку не ходят. Я уже стар. Когда и я перестану принимать тамошних пациентов, все эти люди окажутся без медицинской помощи. Вот и все, что я могу вам сказать.

В глазах Шаляпина появилось уважение.

–  Яков Карлович, – продолжил я наудачу. – Не попадались ли вам на Хитровке юноши, которым хирургическим путем удалили голосовые связки?

–  Нет. Впервые слышу. Ко мне обращаются с теми болезнями, которые они не могут вылечить сами. Застарелый сифилис, плохо сросшиеся переломы, экземы, воспаления, непроходимость кишечника – я могу перечислять очень долго. Но вот удаленные связки… Нет. Никогда. А что случилось?

–  Видите ли, несколько дней назад мы с Федором Ивановичем обнаружили мертвого мальчика. Его зарезали. Но вот что странно – у него предварительно кто-то удалил голосовые связки. Причем сделал это хирург.

–  Вы уверены? – удивился Берзиньш.

–  Точно так! Операцию провели аккуратно и с соблюдением стерильности. Мальчик был тщательно вымыт и одет в больничную одежду.

Доктор задумался.

–  Нет, – решительно сказал он. – Я не представляю себе, чтобы где-то на рынке могли провести такую операцию. Нет! Вы ведь бывали там?

Я кивнул.

–  Значит, вы представляете себе, что творится в ночлежках вокруг рынка? Раньше я частенько ходил туда, но со временем это стало для меня тяжело. Я принимаю в комнате, которую мне выделяет местный городовой.

–  Рудников?

–  Да.

–  Понятно… – задумался я. – Значит, на Хитровке такую операцию провести нельзя, и, кроме вас, никаких врачей там больше нет.

Старик поднял голову:

–  Я не говорил, что, кроме меня, там больше нет врачей. Хотя и утверждать не могу, но, вероятно, там есть какие-то свои лекари, которых я не знаю.