Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин - Андрей Добров

Старик поднял голову:

–  Я не говорил, что, кроме меня, там больше нет врачей. Хотя и утверждать не могу, но, вероятно, там есть какие-то свои лекари, которых я не знаю.

–  Вот как?

–  Я же упоминал – ко мне идут только с теми заболеваниями и травмами, которые они не могут вылечить сами. Но иногда я сталкиваюсь со следами медицинского вмешательства – пусть и не часто. Несколько раз я наблюдал раны, зашитые ровно, умелой рукой. Но самыми простыми нитками. А два или три раза больные говорили, что не смогли получить помощи у своего местного доктора.

–  Они не говорили – кто этот доктор?

Берзиньш медленно покачал головой:

–  Они вообще очень скрытны. Я для них – иностранец, человек из другого мира. Колдун. Они не делятся со мной своими тайнами – даже те пациенты, которых я знаю уже давно. Да и мне, честно говоря, их тайны не интересны. Это профессиональное – интересна болезнь, а не пациент.

–  Значит, надо поискать этого доктора там, в ночлежках… – сказал я.

Шаляпин закатил глаза.

–  Вот еще что, – продолжил Берзиньш. – Есть еще одно подтверждение существования этого самого лекаря. Кто-то же готовит им настой кокаина и хлороформа, которым они опаивают людей, чтобы ограбить. А для этого надо понимать дозировку.

–  Да-да, спасибо, Яков Карлович, – сказал я. – Вы нам очень помогли.

Мы встали со стульев. Берзиньш тоже поднялся, опершись на палку.

–  Вы собираетесь выследить этого человека? – спросил он.

–  Надеемся, – ответил Шаляпин.

–  Что ж… Даже не знаю, пожелать вам успеха или неудачи.

–  Почему? – удивился певец.

–  Ведь если я умру, у местных обитателей вообще не останется никакой помощи. Впрочем… всего доброго, господа.

Распрощавшись, мы вышли на улицу.

–  Какой чудесный старик! – воскликнул Шаляпин. – Сухой, умирающий, как древний тополь на берегу старого пруда. А все равно – каждый четверг берет свою трость, надевает цилиндр и идет принимать этих оборванцев, до которых никому нет дела! Вот уж – живая клятва Гиппократа!

–  Да-да, – рассеянно кивнул я. – Точно так. Тополь и Гиппократ. Ну что же, Федор Иванович, пора нам расставаться.

–  Пора! – вздохнул Шаляпин. – Жаль, не нашли мы убийцу, но зато познакомились с таким замечательным человеком.

Я видел, как он уже примеривает на себя образ старого доктора Берзиньша – вероятно, для какой-либо из будущих оперных ролей.

–  Может быть, поужинаем сегодня, Владимир Алексеевич? – спросил меня Шаляпин. – Поедем в «Эрмитаж», например?

–  Сегодня не смогу.

–  Что так?

–  Пойду вечером на Хитровку искать нашего убийцу.

Шаляпин помрачнел. Я уже понимал, что история с мальчиком, не разрешившаяся быстро и эффектно, стала его тяготить. Но я и сам не собирался больше эксплуатировать Шаляпина – все просьбы его я выполнил, на Хитровку сводил, а дальше – это уже его дело.

–  Я ведь вас с собой не зову, – сказал я певцу как можно более мягче, чтобы не обидеть его чуткую натуру. – Ведь теперь будет опасно. Придется лезть под землю. Давайте сделаем так. Если я этого доктора отыщу, то обязательно дам вам знать на Долгоруковскую. Хорошо?

Шаляпин поджал обидчиво губы и кивнул. Потом попрощался со мной сухо и ушел в сторону центра.

Я заехал на Охотный Ряд в трактир Егорова, где в нижнем зале подкрепился блинами и выпил рюмку водки. Прочитав несколько газет, я на извозчике доехал до Певчевского переулка. Отпустив «легкового», я направился вниз, к Хитровке, но не успел пройти и нескольких шагов, как услышал за спиной:

–  Барин, глянь, что у меня есть!

Обернулся – Шаляпин! Шаляпин, снова одетый как казанский сапожник Федька Косой, собственной персоной! Все-таки не утерпел! Подкараулил меня.

–  Федор Иванович, – сказал я строго. – Останьтесь здесь. Шутки кончились. Там, куда я пойду, мне будет не до вашей безопасности.

–  Глянь! Глянь!

Я посмотрел на цилиндр, который мне протягивал переодетый и загримированный певец. Небольшой тубус, свернутый из черного картона, заканчивался выпуклым стеклом. На тубусе – латунный переключатель.

–  Что это?

–  Это, Владимир Алексеевич, – ответил он своим нормальным голосом, улыбаясь, – штукенция, чрезвычайно полезная во всяких темных помещениях. Я его по случаю купил в Нижнем Новгороде. Американский фонарь «Эвер Реди». Работает от гальванической батареи. Но при этом компактный и легкий.

Он передвинул рычажок, и стекло неярко засветилось.

–  Хватит ненадолго, потому как батарея уже прилично старая. Но на крайний случай – пойдет, – сообщил Шаляпин и, выключив фонарь, спрятал его в карман своего пальтишка. – Ну что, пошли?

–  Ох, смотрите, Федор Иванович, – встревоженно сказал я. – Сгинете под Хитровкой – меня потом публика на кусочки порвет.

–  Так и вы там сгинуть можете! – отозвался Шаляпин. – А вдвоем нам не так уж и страшно будет!

И мы начали спуск в хитровский ад.

Как оказалось, там нам были совсем не рады.

Первым нам встретился городовой Рудников. Он стоял, привалившись плечом к будке у ворот. Увидев нас, Рудников выпрямился и направился в нашу сторону.

–  Господин репортер, – выговорил он с плохо скрываемой антипатией, – снова к нам?

–  Да.

На Шаляпина он, казалось, не обращает внимания. Возможно, моя шутка про «знакомого генерал-губернатора» все еще работала, и Рудников, не зная, как к ней относиться, просто решил вычеркнуть Шаляпина из своего поля зрения.

–  Ну что же… Воля ваша. Однако имею вас предупредить. – Рудников набычился: – Как здешний городовой я не могу отвечать за вашу безопасность. Особенно теперь.

–  А что такого теперь случилось? – спросил я встревоженно.

–  Брожения насчет вас.

–  Какие брожения?

Рудников помолчал, а потом усмехнулся:

–  Разлюбили вас голодранцы.

Он развернулся и ушел, оставив нас с Шаляпиным перед входом в Хитровку.

Вечерний туман, смешанный с дымом, все так же лежал толстой грязной подушкой на этой площади. Мы все так же шли мимо торговок, но я заметил, что при нашем появлении голоса их сбиваются, они начинают говорить тише и провожают нас взглядами.

–  Что-то не то, – пробормотал Шаляпин. – Чувствуете?

–  Да уж, – откликнулся я.

Мы прошли мимо кучки сидящих и лежащих прямо на земле поденных рабочих, как вдруг я увидал знакомого.

–  Эй! Солома! Ну-ка, поди сюда!

Молодой лопоухий «свистун», то есть попрошайка, воровато огляделся и сделал вид, что зовут не его. Тогда я решительно подошел к нему, схватил за рукав чрезвычайно грязного матросского бушлата и оттащил к опустевшим уже прилавкам.

–  Ты чего не откликаешься?

Гринька Солома был моим информатором – одним из многих. Я ему приплачивал за наводки на новых людей с новыми историями. Но теперь он сначала постарался вырваться из моих рук, а когда понял, что это бесполезно, быстро поднял воротник бушлата и оглянулся – не смотрит ли кто.

–  Пусти, дядя, – зашептал он. – Пусти, а то меня пришьют.

–  Да кто тебя пришьет? – спросил я удивленно.

Шаляпин подошел к нам и встал так, чтобы загородить Солому и меня от наблюдателей.

–  А кто хочешь пришьет теперь. Тебя теперь тут не любят. Тебя на нож посадят. И меня тож.

–  Да за что?

–  А ты полиции Блоху выдал.

–  Что-о-о-о?

–  А что слышал.

Я опешил:

–  Кто же такое сказал?

–  Сам Рудников.

–  Ру-у-удников?

Сволочь Рудников отомстил мне за то, что я заставил его оформить убийство мальчика и тем самым влез в дело его собственной компетенции. И отомстил мне очень коварно. Я несколько лет завязывал отношения с самыми опасными и дикими бандитами Москвы. При всей своей дикости они все же имели некий кодекс чести. И доносительство считалось в нем одним из самых страшных грехов. Наверное, даже самым страшным.

Я отпустил Солому, который быстро юркнул в хитровский туман. Теперь мне предстояло надеяться только на себя. И на Шаляпина – если, конечно, на него можно было надеяться.

Когда мы проходили мимо «Каторги», дверь кабака отворилась и в ней показался пьяный мужичина с бритым лбом. Он, прищурившись, всмотрелся в нас, а потом, видимо, узнав, харкнул, демонстративно сплюнул и захлопнул дверь.

Ну что же. Обстоятельства наши теперь настолько ухудшились, что спуск в ад им уже нисколько не повредит.

7

Подземная Хитровка

Трехэтажный дом на окраине рынка, стоявший в ряду других таких же, снаружи казался бы неживой развалиной, если бы не дым из полуразвалившихся печных труб на крыше.

–  Что это? – спросил Шаляпин остановившись.

–  «Утюг», – ответил я. – Ночлежка. А вон те дома сзади него – это уже «Сухой овраг». А все вместе называется «Свиной дом», потому как владелец – коллекционер Свиньин.

–  Нам в него? В «Утюг»?

–  Вернее будет сказать – под него, – отозвался я.