Близкие люди - Татьяна Устинова

— Ну, не сплошные, — сказал Никоненко, изучая ее спину с водопадом платиновых волос, — и не всегда трупы…

Зазвонил телефон, и Клаудиа кинулась к нему, как будто ей должны были сию минуту сообщить о выигрыше в «Русское лото».

Никоненко тихонько попрощался и вышел из вагончика прямо в весну. Некоторое время он постоял на крылечке, жмурясь и вдыхая запах апреля, а потом пошел в сторону будки прораба, увязая ботинками в грязи.

Он понял наконец, что было не так в окружающем его мире.

Тишина.

Тишина была такая, что слышно было, как кричит ошалевшая от весны птица в ближайшем лесочке. Из-за тишины громадная стройка казалась совершенно мертвой. Неизвестные капитану Никоненко машины, оранжевые, желтые и красные, с черными иероглифами, шедшими сверху вниз поперек мощных металлических тел, казались великанами, которых наказал за что-то всемогущий волшебник, лишив голоса и способности двигаться. Не было видно людей, никто не перекликался под синим бездонным небом, и только мерно поскрипывал трос гигантского крана, который раскачивал теплый апрельский ветер.

Капитану стало не по себе.

Черт знает что тут происходит. Может, и прав местный активист и правозащитник, по совместительству электрик с молочной фермы, может, и не надо тут ничего строить. Вон тишина какая… странная. Оказывается, даже шума шоссе отсюда не слышно.

У Никоненко уже давно чесалось между лопатками — верный признак того, что за ним наблюдают. Он перешагнул лужу и, старательно удерживая равновесие, оглянулся.

Ему показалось, что кто-то внимательно смотрит на него через тонкую штору, которой было завешено оконце прицепа. Кажется, он даже различил контур головы и лица. Кто это? Мастерица варить кофе по имени Зина? Или кто-то еще?

И еще эта чертова тишина, совершенно не подходящая для такого индустриального пейзажа!

«Зачем я теряю здесь время? — мысленно возмутился капитан Никоненко. — Да еще раздумываю над всякой ерундой, как будто мне нечего делать! А меня, между прочим, работа ждет. Вся эта бодяга выеденного яйца не стоит, а я тут полдня проковырялся!»

Он потопал ногами по сухой и твердой земле, сбивая с ботинок комья песка и глины, и решительно постучал в хлипкую дверцу прорабской будки.

«Два вопроса, — пообещал он себе. — Два вопроса, и я уеду. Делать мне здесь совершенно нечего, несмотря на всех платинововолосых красавиц, вместе взятых».

Впервые в жизни интуиция подвела капитана Никоненко.

Степан в окно видел, как закрывается за капитаном дверь, и представлял себе, как он сейчас входит в вагончик к прорабу, как осматривает все вокруг ленивым, но очень внимательным взглядом, как Петрович поднимается ему навстречу, неловко прижав к уху вечную телефонную трубку, как протягивает ему огромную мозолистую лапищу, как жестом приглашает сесть и тут же выбегает из-за стола, волоча за собой телефон, чтобы расчистить место на стуле, и скидывает бумаги прямо на пол, и задевает головой оранжевую каску, которая висит очень неудобно, над самым столом, так что все непрерывно ее роняют.

— Ну что? — Пульсация в голове набирала обороты. Запустилась она во время разговора с этой идиоткой из школы, и — Степан знал это по опыту — запустилась всерьез и надолго.

— Что «что»? — спросил Чернов. — В каком смысле «что»?

— Без всякого смысла «что», — пробормотал Степан и потер затылок. — Спрашиваю, что будем делать?

— А что нужно делать? — подал голос Белов.

— Вы дурака-то не валяйте! — прикрикнул Степан. — Работать мы не можем, и хрен его знает, когда сможем. Я, конечно, этому Никоненко позвоню сегодня сорок раз, но боюсь, ничего не поможет… Я, блин, даже не знаю, как денег ему предложить!..

— А за что предлагать-то? — не понял Чернов. В стратегических вопросах он был наивен, как выпускник духовной семинарии. — Чтобы дело закрыл? Так мы ведь даже еще не знаем…

— Денег ему сейчас предлагать нельзя, Паш, — задумчиво перебил Белов. — Ты ему денег сунешь, а он еще сочинит невесть что, подумает, что мы тут какие-нибудь миллионы в землю зарываем или нефтепровод кладем.

— Какой еще нефтепровод? — удивился Чернов.

Белов посмотрел на него и усмехнулся.

Несмотря на то что они — все трое — дружили уже лет сто или двести, между заместителями существовала некая конкуренция за близость и доверие шефа.

«Строительные технологии» принадлежали Степану, это, было его детище, его пот и кровь, его бессонные ночи, его риск и его ответственность. Чернов и Белов делили с ним повседневные дела и заботы, но отвечал за все он один. Они оба находились приблизительно на одинаковом уровне и — ниже Степана. Иногда их глупая конкуренция Степана забавляла, иногда — как сейчас — она его раздражала.

— Руднев так и не позвонил, — сказал Степан, наливая себе холодного кофе. — Боюсь, приедет он и вместо работы застанет тут… ментов.

— Не приедет. Что ему тут делать, Паш? Он на прошлой неделе был. Кроме того, он никогда без звонка не приезжает. Боится врасплох застать. Ему ведь тоже перед своим начальством отвечать неохота.

— Как не вовремя этот Муркин сдохнуть вздумал! — вдруг выпалил Чернов. — И что бы ему где-нибудь в другом месте сдохнуть!

— Да не в Муркиие дело! — вдруг взбеленился Степан. — Дело в том, что наша охрана все про… проспала! Уволю к едрене фене всех до одного!..

— А может, и не было никого, Паш, — сказал Белов успокаивающе. — Мы же не знаем. Может, он гулял, гулял, да и упал.

— Гулял, блин! Ночью по объекту гуляет человек. Поди в потемках разгляди, наш он или не наш! У нас только один фонарь горит, остальные переколотили! Ну хоть для порядка они должны были высунуть рыла из своей конуры или не должны?! Кстати, Черный, я сорок раз говорил, что фонари должны гореть! Все! Все до единого!

— Да бьют же, сволочи!

— Значит, надо один раз поймать и по шее дать — и перестанут! А пока не перестали, пусть Петрович лампы каждый день меняет! Это что? Непонятно?

— Понятно, — буркнул Чернов.

Степан был не слишком крикливый начальник. Как правило, замов он жалел — или просто так уважал — и голос на них повышал редко. Сейчас он был слишком раздражен, чтобы думать о таких пустяках, как то, что через тонкие стены вагончика его крик разносится, наверное, по всей стройке, не говоря уж о том, что Саша в предбаннике сидит, навострив свои хорошенькие розовые ушки.

Отбойный молоток в голове стучал неистово.

«У тебя вполне аристократические головные боли, Паша», — говорила ему мама, а он злился. Мама умерла, а головная боль осталась.

Да еще эта идиотка из школы добавила энергии молотку, который дробил его череп. Чем Иван мог так уж ей не угодить? Что такого сложного и судьбоносного в литературе для второго класса?! Или это намек на то, что он и ей должен заплатить?