Москва, г.р. 1952 - Александр Колчинский

Быт на Третьей Мещанской был организован особым образом, с приятной «дореволюционной» размеренностью.

В доме всегда царил идеальный порядок, нигде ничего не валялось. Ели, как правило, в определенное время, за тщательно накрытым столом. В тех немногих случаях, когда я жил у бабушки несколько дней подряд, я должен был следовать определенному ритуалу. Это означало, в частности, что утром я должен был встать, сказать «доброе утро» и пойти умываться. Потом я должен был одеться, причесаться, выйти к завтраку, за которым уже сидели бабушка и дедушка, и еще раз – уже более формально – сказать «доброе утро». После завтрака дедушка неторопливо собирал бумаги и отправлялся в коллегию адвокатов или в суд. Он принципиально никогда не носил часов, никогда никуда не торопился и не опаздывал.

Россельс был знаменитым адвокатом, а также необычайно обаятельным и красивым человеком, сохранившем свою импозантность и в старости. Он происходил из ассимилированной еврейской семьи, давно жившей в Москве. Владимир Львович окончил юридический факультет Московского университета и стал присяжным поверенным, то есть адвокатом, еще до революции. После того как в СССР был восстановлен институт адвокатуры, отмененный в первые революционные годы, Россельс снова стал «защитником» (само слово «адвокат» надолго исчезло из официального советского языка).

Дедушка много времени работал дома: сидел с папками за столом, а чаще неторопливо, в глубокой задумчивости ходил взад-вперед по комнате, заложив руки за спину, обдумывая свои речи; я, конечно, не должен был при этом ему мешать.

В такие минуты мне бывало скучновато. Я листал многотомную темно-синюю энциклопедию, которой у нас дома не было, выбирая статьи о войне, военной технике, кораблях, самолетах, географии и тщетно пытаясь найти какие-нибудь сведения о таинственной женской анатомии.

Владимир Львович часто защищал людей, совершивших страшные преступления, и не только я, но и взрослые приставали к нему с вопросами, как это он может защищать таких злодеев. Он объяснял мне роль адвоката в суде, говорил, что в любом преступлении есть хоть какие-то смягчающие обстоятельства, что справедливость невозможна, если у обвинителей нет оппонентов. На полках стояли дореволюционные издания речей выдающихся русских адвокатов – Кони, Плевако, Андреевского, которые я, повзрослев, с увлечением читал. Дедушкину книгу об адвокатуре, изданную в 1960 году, до сих пор цитируют в юридической литературе, а в 1966 году он стал первым советским адвокатом, речи которого были опубликованы отдельной книгой.

Недавно я перечитал эту книгу, которую, как ни удивительно, нашел в библиотеке Иллинойского университета, рядом с которым сейчас живу. Перечитал я ее со смешанным чувством: в своих судебных речах Россельс был вынужден постоянно маскировать свои убеждения дореволюционного адвоката-гуманиста терминами советской юридической казуистики. Для него, как и для каждого хорошего адвоката, главным было добиться результата – оправдания или хотя бы минимального приговора.

Суд в Советском Союзе состоял из трех человек: судьи и двух так называемых народных заседателей. Судья имел юридическое образование, а народные заседатели выдвигались «из народа» и, как правило, делали то, что им говорил судья. Советский «защитник», то есть адвокат, фактически имел дело с одним человеком – судьей, психологию которого он должен был знать до тонкостей и ни в коем случае не настроить его против себя и своих подзащитных. Дедушкины речи показывают, как он выбирал стратегию, приспосабливаясь к обстоятельствам дела и, по-видимому, к личным особенностям судьи и прокурора.

В большинстве своих речей Россельс был вынужден так или иначе спекулировать на советских идеологических штампах. Один из наиболее ярких примеров такого рода – защита молодого парня, который в порядке самообороны ранил ножом пьяного хулигана, напавшего на него на улице. Советский закон относился к правам индивидуума с таким пренебрежением, что дедушке пришлось выдвинуть совершенно абсурдный силлогизм: обороняющийся – часть советского общества; оборона советского общества – священная обязанность каждого советского человека; поэтому, защищая себя, человек защищает часть советского общества, то есть выполняет свою общественную обязанность. Парню дали короткий срок, который он уже успел отсидеть, и его освободили прямо в зале суда.

В другом деле группа комсомольских активистов отправилась домой к отстающему однокласснику, чтобы поговорить с его отцом, который – как выяснилось на суде – за малейшие проступки сына порол. Несчастный двоечник подкараулил группу в подъезде и побил главного активиста. Россельс защищал «обидчика», используя те же спекулятивные рассуждения о воспитательной роли советской школы, что и прокурор. Процесс закончился победой защиты.

И все же, как свидетельствует сборник, Владимир Львович иногда обходился без советской демагогии. Например, в одном из дел он защищал милиционера, которого оговорила в предсмертной записке психически неуравновешенная девушка, покончившая с собой. До этого девушка инсценировала вторжение в дом насильников, а когда поняла, что разоблачение неизбежно, бросилась под поезд. Разбирая поступки этой девушки, Россельс продемонстрировал высочайший уровень психологического анализа, свойственный дореволюционным классикам адвокатуры, и добился оправдания подзащитного.

Конечно, не случайно, что этот сборник был издан в относительно либеральное хрущевское время. Но даже тогда дедушка не смог включить в него свои наиболее политически уязвимые речи. На одном из процессов конца 1930-х годов он защищал человека, укравшего мешок гнилых яблок из колхозного сада. Этот поступок Владимир Львович объяснял на суде тем, что человек украл яблоки не ради наживы, а от голода. Даже намек на то, что в Советском Союзе возможен голод, был недопустим, и Россельса арестовали. Как ни странно, через несколько месяцев его освободили без каких бы то ни было для него последствий. Деталей этой истории я не знаю, в частности потому, что это было еще до того, как Россельс соединился с бабушкой.

Другой процесс, характерный для сталинских времен, стал основой для рассказа известного в свое время писателя Ильи Зверева. Этот рассказ – «Защитник Седов» – был посвящен дедушке.

В небольшом провинциальном городе местные органы по приказанию сверху сфабриковали дело о вредительстве в сельском хозяйстве. Трое невинных людей приговорены к расстрелу, и их отчаявшиеся жены приезжают к известному столичному защитнику Седову за помощью; Седов едет в этот город и подает апелляцию.

По тем временам это был почти самоубийственный поступок: подавать апелляции по политическим делам считалось антисоветским (или контрреволюционным, как тогда говорили) поступком. Жена героя умоляет не совершать этот безумный шаг, начальник пытается воспрепятствовать поездке, сослуживцы, в свою очередь, всячески отговаривают. В материалах дела содержатся совершенно абсурдные показания, вроде того, что один из приговоренных натравливал племенного быка, чтобы он насмерть забодал передовую колхозницу. Составленная Седовым апелляция каким-то чудом приводит к пересмотру дела и освобождению осужденных, и сам адвокат Седов не подвергается репрессиям, хотя аресты невинных людей, естественно, продолжаются.

Рассказ «Защитник Седов» был также опубликован во времена хрущевской оттепели. Показательно, что писатель не просто заменил реальное имя героя на вымышленное, а выбрал подчеркнуто русское имя «Владимир Николаевич Седов», а вовсе не еврейское, как это было бы логично в данном случае. Количество евреев среди сотрудников «защитника Седова» по коллегии, упомянутых в рассказе, тоже строго дозировано – один из пяти сослуживцев, включая начальника. В действительности среди адвокатов было очень много евреев, если не большинство. Этот факт нашел отражение в фольклоре. Герой известной блатной песни, осужденный за убийство из ревности, повествует: «Зашел ко мне Шапиро, мой защитничек-старик, / Сказал: не миновать тебе расстрела…»

Однако ни в хрущевские, ни в позднейшие времена главный герой рассказа не мог быть евреем – такое вряд ли пропустила бы цензура. Писателю Илье Звереву, родившемуся Изольдом Юдовичем Замдбергом, это было хорошо известно.

Таким образом, имя Владимира Львовича Россельса появляется только в посвящении, а фамилия «Седов» возникла скорее всего потому, что у дедушки была красивая серебристая шевелюра.

В конце 1980-х годов, в разгар перестройки, по этому рассказу был снят короткометражный черно-белый фильм, также называвшийся «Защитник Седов», убедительно воспроизводивший атмосферу эпохи. Он получил ряд престижных наград – главный приз Всесоюзного кинофестиваля, премии нескольких международных кинофестивалей.

Одним из наиболее известных клиентов дедушки был Кирилл Семенович Симонян, ближайший школьный товарищ Солженицына. Симонян стал хирургом и, когда бабушка заболела, принимал участие в ее операции. Так они познакомились с Россельсом.