Москва, г.р. 1952 - Александр Колчинский

Однако ни в хрущевские, ни в позднейшие времена главный герой рассказа не мог быть евреем – такое вряд ли пропустила бы цензура. Писателю Илье Звереву, родившемуся Изольдом Юдовичем Замдбергом, это было хорошо известно.

Таким образом, имя Владимира Львовича Россельса появляется только в посвящении, а фамилия «Седов» возникла скорее всего потому, что у дедушки была красивая серебристая шевелюра.

В конце 1980-х годов, в разгар перестройки, по этому рассказу был снят короткометражный черно-белый фильм, также называвшийся «Защитник Седов», убедительно воспроизводивший атмосферу эпохи. Он получил ряд престижных наград – главный приз Всесоюзного кинофестиваля, премии нескольких международных кинофестивалей.

Одним из наиболее известных клиентов дедушки был Кирилл Семенович Симонян, ближайший школьный товарищ Солженицына. Симонян стал хирургом и, когда бабушка заболела, принимал участие в ее операции. Так они познакомились с Россельсом.

В разгар травли Солженицына КГБ заставило Симоняна публиковать порочащие Солженицына истории, которые затем, в середине 1970-х, были изданы отдельной брошюрой. Главным рычагом давления на Симоняна были, как он сам деликатно выразился позднее, «некоторые психобиологические особенности, связанные с половым выбором», а попросту говоря, гомосексуализм. Гомосексуализм в СССР был уголовным преступлением, и этим умело пользовались органы для шантажа и вербовки нужных им людей.

Отвечая через много лет на брошюру Симоняна, Солженицын писал: «А к 1952 ты, Кирилл, влип во что-то совсем другое в Москве (я этого не знаю, может, когда узнается)». Это «другое» был уголовный процесс по обвинению в гомосексуализме, на котором Симоняна защищал дедушка. Дело это сохранилось в бумагах Россельса со всеми малоаппетитными свидетельскими показаниями об интимных эпизодах в уборных московских вокзалов. Владимиру Львовичу удалось продемонстрировать суду, что показания нескольких свидетелей не согласуются между собой, и он добился условного приговора.

Симонян оставался близким приятелем бабушки и дедушки, приходил на семейные торжества, помогал, что было особенно для них важно, в решении медицинских проблем. Я, разумеется, не знал о нем ничего компрометирующего, не представлял, что он выступает против Солженицына, но и без этого он мне никогда не нравился, казался пошловатым, циничным человеком.

Адвокатская практика Россельса, какой бы успешной она ни была, его отнюдь не обогатила. Он был человеком прежнего века, брал деньги только с тех, кто мог заплатить, и они с бабушкой жили даже по тогдашним меркам достаточно скромно. Единственная роскошь, которую они себе позволяли, – домработница Шура и долгий летний отдых в Паланге, на берегу Балтийского моря, где они каждый год проводили пару месяцев.

Они узнали про это место раньше многих других благодаря профессии и репутации Владимира Львовича. Дело в том, что оккупация Литвы Советским Союзом была делом сравнительно недавним, и многие литовцы еще пытались заниматься той или иной формой частного бизнеса. Они преуспевали в этом нелегальном занятии, строили себе роскошные дома, а потом их, разумеется, начинали судить за «нарушения социалистической законности» и дома конфисковывали. В надежде вернуть себе собственность они нанимали именитого московского адвоката Россельса, который, по-видимому, вполне успешно их защищал.

Когда мы ходили по Паланге, бабушка время от времени показывала на тот или иной дом и говорила: «Это Володя отсудил». Она, очевидно, считала, что хозяева этих домов им по гроб обязаны и могли бы предложить жить бесплатно. Дедушке эти разговоры были неприятны, он не считал, что ему кто-то что-то должен после того, как процесс завершен и клиенты расплатились, так что он бабушку мягко останавливал. Комнаты в этих домах они, конечно, снимали за деньги.

О том, что у Россельса не было особых богатств, говорил и тот факт, что бабушка постоянно работала. Она шила, научившись этому ремеслу в начале 1930-х, когда в семье стало труднее с деньгами. Бабушка шила, главным образом, очень сложные вечерние платья для светских дам и актрис. Жившая в Тель-Авиве сестра подписывала ее на иллюстрированные журналы французских мод, из которых бабушка черпала идеи, так что обычной портнихой назвать ее было нельзя.

Бабушкина работа была, пожалуй, единственным источником конфликтов с дедом Володей. Во-первых, он всячески жалел и берег свою «Симочку», считая, что она перерабатывает. Во-вторых, я думаю, у него были традиционные представления о ролях супругов в браке, и он воспринимал бабушкино стремление шить как свидетельство того, что он недостаточно зарабатывает. В-третьих, бабушка часто шила что-нибудь для моей мамы, и к этому Владимир Львович относился особенно ревниво. У него была своя дочь Инна, мамина ровесница, и он хотел, чтобы, если уж бабушка шьет что-нибудь для своих, то пусть она делает это не только для Наташи, но и для Инны. При этом он неизбежно должен был углубляться в совершенно чуждые ему детали – а для кого предназначен этот халатик в горошек? А кому это платьице в синюю полоску? От этого он, естественно, раздражался, а бабушка все равно шила для мамы тайком.

У бабушки и Владимира Львовича были ближайшие друзья – Лифшицы, Женя и Миша. Женя была кузиной моего дедушки Аркадия Сигизмундовича, и бабушка сблизилась с ней и ее мужем еще до войны, а потом с ними подружился и Россельс. Эта дружба длилась до конца жизни. Михаил Осипович Лифшиц был старый большевик родом из Баку, еще с дореволюционных времен сподвижник Анастаса Микояна, ставшего при Сталине членом Политбюро и правительства. До 1937 года Лифшиц занимал какой-то относительно крупный партийный пост в Министерстве пищевой промышленности. В годы большого террора он чудом выжил: его исключили из партии, посадили на несколько месяцев, но выпустили и даже дали возможность вернуться на партийную работу.

Многие годы бабушка с дедушкой проводили воскресные вечера с Лифшицами, по очереди то у одних, то у других. Помимо дружбы было еще кулинарное соревнование между бабушкой и Женей. Формально силы были неравны: Лифшицы были профессионалы в вопросах «высокой» кухни, вместе писали на эту тему книги. Ими были написаны, в частности, несколько глав знаменитой толстенной «Кулинарии», главного пособия всех советских ресторанных поваров и кондитеров. Кроме того, Михаил Осипович участвовал в создании необычайно популярной «Книги о вкусной и здоровой пище», которая издавалась миллионными тиражами. У Лифшицев в доме целые полки были заставлены иностранными кулинарными книгами, главным образом французскими. И тем не менее бабушка готовила, на мой взгляд, вкуснее.

Но основным содержанием вечера был нескончаемый спор между дедушкой и Михаилом Осиповичем на политические темы. Лифшиц, несмотря на все, через что он прошел и чему был свидетелем, оставался верным ленинцем. Даже мне, маленькому мальчику, казалось, что «Михал-Ович», как называли Лифшица за глаза, проигрывал эти споры вчистую. Владимир Львович был весьма прозападным, продемократическим человеком. Сама его способность вести эти споры и в то же время поддерживать дружбу с Мишей свидетельствовали о его открытости и уважении к чужому мнению. Теми же качествами обладал и Лифшиц.

Владимир Львович почти каждый вечер слушал западные радиостанции, выше всего ценил американскую политическую систему и очень не любил советскую власть. После убийства Кеннеди советские газеты и журналы охотно муссировали всевозможные альтернативные версии преступления, перепечатывали более или менее параноидные сочинения о заговорах, пропавших уликах, убитых свидетелях и т. д. Дедушка настаивал: «Америка – открытое демократическое государство. Была создана комиссия Уоррена, которая пришла к определенным выводам: Кеннеди убил Освальд, он действовал в одиночку. Заключение имеет юридическую силу судебного решения. О чем еще говорить?»

В августе 1968 года, когда советские войска вошли в Чехословакию, я был вместе с бабушкой и дедушкой в Паланге. Пляж по вечерам представлял собой любопытное зрелище: тут и там стояли группы людей, в большинстве своем москвичей и ленинградцев, сгрудившихся вокруг коротковолновых радиоприемников «Спидола» и слушавших западные радиостанции. В полной растерянности я спросил деда Володю, что он считает по поводу ввода советских войск, еще не решаясь назвать это событие оккупацией. Дедушка напомнил мне о праве народа Чехословакии самому решать свою судьбу. Для меня все встало на свои места.

Году в 1967 у дедушки был инфаркт, появилась одышка, ему стало трудно подниматься на четвертый этаж без лифта. В подъезде было всего три квартиры (нижние этажи занимала организация с комическим названием «Главбумснабсбыт»). Тем не менее домоуправление под сильным давлением Московской коллегии адвокатов старалось что-то предпринять: сначала на каждом этаже плотник поставил скамейку для отдыха, а вскоре к дому был пристроен наружный лифт. Несмотря на немощь, дедушка продолжал работать практически до самого конца.