Грибница - Дикий Носок

заметила. Зато он ее видел преотлично. Остолбенел на мгновение, а потом дернулся, словно ужаленный, и рысью помчался за угол ближайшего к помойке барака. Там он и томился, бедолага, пока упорная Женька сначала долго стучалась в его дверь, потом топталась в коридоре, затем тянула время, куря на крыльце сигарету за сигаретой и, наконец, убралась восвояси. Изрядно промокший Юрик, вид имевший донельзя жалкий, выждал для верности еще немного, а потом мышкой прошмыгнул к себе и запер дверь. Но света зажигать не стал, благоразумно опасаясь привлечь свою ночную бабочку назад. Притаился.

Усмотрела она, как водитель водовозки справлял малую нужду прямо за задним колесом своей машины. Не мог дойти до туалета, пакостник. Тут уж она не стерпела. Выскочила на улицу в чем была и откостерила молодого засранца на чем свет стоит на всю улицу. Наглец лениво отбрехивался и перекладывал шланг из бочки в бочку так быстро, что не успевал залить их доверху. Спешно закончив свои дела, он предпочел скорее убраться.

Наблюдала, как маялся со своей собачкой Михаил Иванович – ответственный партийный работник, приехавший из самого Ленинграда и живший один, если не считать это кудрявое недоразумение – королевского пуделя по имени Клепа. Пес, похоже, съел что-то не то и заставлял хозяина выводить его чуть ли не ежечасно. Что за придурь, вообще, такая – держать собаку дома? У всех собаки, как собаки – сидят в будках на цепи. Домой их запускают только ночью в сильные морозы, да и то лишь в коридор на какой-нибудь половичок, брошенный у двери. Здесь не Ленинград, чтобы пуделей на поводке по проспектам выгуливать.

Михаил Иванович был одним из немногих ее здешних знакомых, кто Аполлинарии Семеновне импонировал солидностью, занимаемой должностью, чистыми ногтями и служебной машиной. Квартира Михаила Ивановича была заполнена книгами, пластинками, ароматом кофе и мокрой псины. Поскольку слышимость в бараках была прекрасной, то все соседи знали, что предпочитает он классическую музыку. Непонятным для Аполлинарии Семеновны оставался лишь один момент. Он то зачем подался на этот проклятый БАМ? Чего ему не жилось в Ленинграде?

Да и жил он так, будто все еще находился в культурной столице: ботинки всегда начищены (совершенно бессмысленное занятие при здешней грязи), стрелки на брюках наглажены, аромат одеколона благоухает вокруг. Здешние мужики никогда так не заморачивались, предпочитая кирзовые сапоги и рабочие спецовки. Вот такого бы мужа её Светочке.

«Мама, ты что-нибудь ела сегодня?» – тихо прошелестела за спиной дочь. Аполлинария Семеновна лишь досадливо поморщилась и отмахнулась. Уйди, мол, не отвлекай. Начиналось самое интересное. Смирнов выскочил из квартиры Тоньки-поварихи с ящиком в руках. Тем самым, что девка сперла у него с утра. Тут надо было не только видеть, но и слышать. Поэтому язва опрометью бросилась к дверям и высунула нос наружу. До нее долетели обрывки фраз: «Да ты с ума сошла! Как тебе это в голову пришло? Да, сестра. Что значит докажи? С какой стати я должен что-то доказывать? Что за бред?» Тоня в ответ выла нечто нечленораздельное и упирала руки в бока на манер буквы «Ф». Разругавшись в пух и прах, полюбовники разошлись, дружно хлопнув входными дверями.

Аполлинария Семеновна просидела у окна до полуночи, пока не погасли все окна в домах и только потом, оторвав взгляд от уличного фонаря, почувствовала, что зверски проголодалась. Света и ненавистный зять уже легли. В доме было темно. Аполлинария света зажигать не стала, уличного фонаря вполне хватало. Она порылась в кухонном шкафчике, вытащила банку рыбных консервов, торопливо взрезала её ножом и стала жадно пожирать содержимое банки, не замечая, как капает маслом на теплый байковый халат.

***

Сегодня история была последним уроком. Почему Ксюха ее просто не заколола? Ответ был очевиден. Хотела позлить Нину Петровну. Но все пошло не по плану.

Класс, как водится, поприветствовал учителя стоя и, дружно громыхнув партами, сел по её разрешению. На уроках Нины Петровны всегда царила мертвая тишина. В начале урока ученики, уткнувшись носами в учебник, молились всем богам «только не меня». Потом, не дыша, внимали педагогу, скучно и монотонно объяснявшему новый материал. Попытка перекинуться парой слов с соседом по парте или отвлечься, заглядевшись в окно, считались попыткой побега и карались расстрелом на месте.

Нина Петровна положила на стол классный журнал и обвела притихший класс придирчивым взглядом.

«Родионова, встань.»

Представление началось. Класс облегченно выдохнул, снаряд пролетел над головами и нашел свою цель. Ксюха поднялась. Нина Петровна молчала, оглядывая ее с ног до головы. Какие-то ужасные ботинки на толстой тракторной подошве, вроде как мужские, и совершенно точно уличные, а не сменка, черные колготки, форменное коричневое платье, едва прикрывающее задницу, белого воротничка и вовсе нет, на ногтях яркий лак, на голове – птичье гнездо, на лице – боевая раскраска американских индейцев. Да еще имеет наглость ухмыляться и пялиться на нее в ответ. Молчание затянулось на несколько минут.

«Иди за мной, Родионова,» – царственно молвила, наконец, завуч и поплыла прочь из класса, не оглядываясь и будучи точно уверенной, что девица следует за ней в кильватере. Ксюха и шла, предполагая, что ведут ее на очередные разборки к директрисе. Однако у коварной мегеры были другие планы. Поравнявшись с дверью в женский туалет, Нина Петровна замедлила шаг, дождавшись Оксану, схватила не ожидающую подвоха девушку за руку, и втолкнула внутрь.

В туалете, не медля ни секунды, она подволокла слабо упирающуюся от неожиданности Ксюху к раковине, включила воду, и, пригнув жесткой рукой голову девушки вниз, другой, набирая полные пригоршни воды, стала тереть её лицо.

«Ты советская школьница, Родионова, а не проститутка. Намажешься так в школу еще раз, буду умывать тебя каждое утро,» – сурово и совершенно спокойно приговаривала Нина Петровна во время экзекуции.

Ксюха так оторопела от нереальности происходящего, что и не сопротивлялась почти. Даже холодная вода из-под крана не привела её в чувство. Размокшая, стекающая ручейками по щекам тушь разъедала глаза, тени размазались траурными кругами, помада бесформенным масляным пятном алела на подбородке. Нина Петровна была упорна в достижении цели, точно носорог, вступивший в брачные игры, и воды не жалела. Она остановилась только тогда, когда Оксанино лицо стало чистым, розовым и испуганно-детским, а пол вокруг был залит водой.

«Вот так, хорошо,» – оценила медуза Горгона плоды своих трудов. – «Осталось только расчесать.»

Пристыженная, опозоренная Ксюха вернулась на свое место в классе под уничижительные смешки одноклассников. Она чувствовала себя так, будто прошлась по кабинету голой. В голове оформилась и пульсировала только одна мысль: «Ненавижу!