Инженер Петра Великого – 3 - Виктор Гросов

это война. И мои, с точки зрения классической тактики, «негуманные» методы давали результат. Мы выигрывали драгоценное время, нанося врагу тяжелейшие потери.

Но война — баба капризная и непредсказуемая. В тот самый момент, когда казалось, что мы сумели переломить ход событий, когда шведское наступление захлебнулось в дыму и крови, грохнул новый, еще более чудовищный взрыв. Меня швырнуло на мостовую, как какую-то куклу. Перед глазами полыхнуло оранжевое пламя, и последнее, что я успел сообразить, прежде чем померк свет, — это сокрушительный удар чего-то тяжелого по голове и нарастающий рев. Похоже, какой-то шальной снаряд, или искра от наших же пожаров, угодил в один из пороховых погребов, который мы не успели полностью опорожнить или как следует укрыть.

Ирония судьбы, чтоб ее… Накрыло своим же добром.

В себя я приходил медленно, рывками, будто из какой-то липкой жижи выныривал. Башка трещала, в ушах звенело, а во рту стоял мерзкий привкус гари вперемешку с кровью. Кое-как продрав глаза, увидел над собой закопченное небо, сквозь которое пробивались огненные языки. Вокруг громыхало, трещало, орали люди. Я валялся на чем-то твердом и бугристом, присыпанный какими-то обломками.

Первая мысль — живой. Вторая — где я, и какого лешего тут вообще творится? Память нехотя подкинула картинку: взрыв, слепящая вспышка…

Пороховой погреб. Наш погреб. Вот же угораздило!

Кое-как, морщась от острой боли в затылке и плече, я попытался подняться. Огляделся. Картина была — хоть кино снимай про конец света. Часть улицы, где я очутился, превратилась в дымящиеся развалины. Несколько домов полыхали вовсю. В воздухе висела такая плотная завеса из дыма и пыли, что солнечный свет едва пробивался. Но самое главное — бой не прекращался. Сквозь грохот и треск пожара доносилась ружейная пальба, лязг железа, яростные вопли.

Кое-как выбравшись из-под завала, я почувствовал, что правая рука болтается как плеть, а по лицу течет что-то теплое и липкое. Голова шла кругом, мысль, что надо что-то делать, гнала вперед. Опираясь на стену полуразрушенного дома, я доковылял до угла и выглянул на соседнюю улицу.

То, что я увидел, заставило сердце замереть. Наши солдаты, остатки гарнизона, дрались как черти, но их теснили. Шведы, оклемавшись от первого шока, который им устроили наши фугасы да взрыв погреба (он, похоже, и нашим, и чужим поддал, но и шведское наступление в этом секторе спутал, вызвав пожары уже у них в тылу), снова лезли вперед, как одержимые.

В этот момент я заметил Якова Вилимовича. Он, со шпагой наголо, почерневший от копоти, пытался сколотить оборону у какой-то полуразрушенной церквушки. Вокруг него сбилась горстка солдат — преображенцы, семеновцы, кто уцелел.

— Яков Вилимович! — гаркнул я, стараясь перекричать шум боя.

Он обернулся, увидел меня, и на его лице промелькнуло что-то похожее на облегчение.

— Петр! Жив! А мы уж тут грешным делом… Ну, как ты?

— Не дождетесь, — попытался я сострить, хотя вышло так себе. — Но еще повоюем. Что у нас?

— Худо, — коротко буркнул Брюс. — Шведы прут. Резервов почти шиш. Если сейчас не переломим, сомнут.

Я посмотрел на измученных, окровавленных солдат вокруг.

— Яков Вилимович, — сказал я. — Надо контратаковать. Всеми, кто еще может оружие в руках держать. Другого шанса у нас не будет, это как пить дать.

Брюс посмотрел на меня, потом на своих солдат.

— Контратаковать? Этой кучкой? Против целых полков? Это безумие…

— Безумие — сидеть сложа руки и ждать, пока нас поодиночке перебьют! — я хмыкнул. — Мы должны им показать, что русские не сдаются! Даже когда кажется, что все, приплыли! За Царя! За Отечество! Вперед!

Не знаю, что на меня в тот момент нашло. Может, контузия так сказалась, может, отчаяние сил прибавило. Но я выхватил из-за пояса шпагу (левой рукой, правая не слушалась) и, шатаясь, попер вперед, прямо на шведов, которые уже подбирались к церковной ограде.

— За мной, братцы! За Нарву!

И они пошли. Сначала несколько человек, потом еще и еще. Солдаты, видя, что их «кондуктор», раненый, еле на ногах стоит, а прет в атаку, будто забыли про усталость и раны. С криком «Ура!» они ринулись за мной. Яков Вилимович, чертыхнувшись, тоже кинулся вперед, увлекая за собой остатки своих офицеров.

Это была атака отчаяния, атака смертников. Мы врезались в шведские ряды, работая штыками, прикладами, всем, что под руку попадалось. Боль в руке и голове отошла на второй план. Была только ярость и дикое желание выжить, победить и отомстить за все.

И в этот самый момент, когда казалось, что наши силы вот-вот иссякнут, когда шведы уже начали было давить нас своей массой, со стороны реки донесся гул — сначала неясный, потом все громче и громче. И этот гул перерос в такое раскатистое «Ура!», что, казалось, даже камни Нарвы задрожали.

Подмога! Сам Государь не забыл про нас! Свежие полки, похоже, гвардейские, с развернутыми знаменами, ударили шведам во фланг и в тыл.

— Успел собрать армию, царь-батюшка, — прошептал Брюс.

Это был перелом. Шведы, измотанные многодневными боями, понесшие огромные потери от наших «сюрпризов» и этой последней, яростной контратаки, не выдержали удара свежих сил. Их строй дрогнул, смешался, и они побежали. Сначала это было отступление, но очень быстро оно превратилось в паническое бегство, кто куда. Русские гвардейцы гнали их по улицам Нарвы, не давая опомниться.

Я опустился на землю, чувствуя, как силы окончательно меня оставляют. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Но я видел, как бегут шведы, как наши солдаты, еще минуту назад бывшие на краю могилы, теперь с победными криками гонят врага. Нарва устояла. Мы победили.

Оклемался я уже в какой-то наспех сколоченной лазаретной палатке. Голова перевязана, правая рука на лубке примотана. Рядом суетился полковой лекарь, от которого несло сивухой. Первое, что я увидел, разлепив глаза, — встревоженная физиономия Якова Вилимовича.

— Ну, слава Богу, очнулся, Петр Алексеевич! — он расплылся в широченной улыбке, и морщинки у глаз собрались в такие добрые лучики. — А то мы уж тут с лекарем целый консилиум собрали, как твою буйную голову на место прикручивать. Шучу, конечно. Говорит, жить будешь, и даже на своих двоих топать. Контузия знатная, да ключица треснула, но кости молодые — заживет как на собаке.

— Что со шведами? — прохрипел я, чувствуя, как во рту все пересохло, будто наждачкой протерли.

— Драпают, голубчик, драпают, аж пятки сверкают! — Брюс прямо-таки расцвел. — Гвардейцы их до