Вдова Клико. Первая леди шампанского - Ребекка Розенберг

старинными гобеленами. До блеска отполированы мраморные полы. Под сверкающими люстрами, среди Деревьев Свободы, символов революции, танцуют пары. Оркестр исполняет «Патетическую» Бетховена, ту грустную мелодию, которую недавно играл на скрипке Франсуа.

– Франсуа тоже стоит в моей карте? – спрашиваю я.

Маман выдергивает розу из моей фероньерки и прикалывает снова, вонзая шпильку прямо в мой скальп.

– Забудь его, Барб-Николь. Он с большими странностями.

– У него пружинка лопнула. – Жан-Батист стучит по виску костяшками пальцев.

Я испепеляю его сердитым взглядом.

– Месье Фурно тоже стоит в твоей карте, – сообщает папá.

– Да он старше меня в два раза!

Маман показывает куда-то кончиком веера.

– Месье Сюйон здесь.

Уже при одном взгляде на него мне хочется зажать нос.

– Сегодня твой шанс, – говорит маман, – выбрать, за кого ты готова выйти замуж. Тогда в конце недели ты получишь предложение руки и сердца.

Папá удаляется в мезонин, а маман усаживает Клементину у противоположной стены.

Сильная рука берет меня за локоть.

– Вы выглядите изумительно, ma cherie[4]. – Фурно улыбается, кончики его пышных усов загнуты кверху, и я ощущаю приятный запах пчелиного воска. Золотой камзол, кюлоты и шелковые чулки вышли из моды десять лет назад, но по-прежнему излучают щегольство.

– Я первый.

– Простите, я не поняла.

Он показывает на мою бальную книжку.

– Я позаботился о том, чтобы танцевать с вами первый танец.

– Тогда что ж, давайте танцевать. – Я догадываюсь, что он будет наименее неприятным партнером весь вечер.

Фурно ведет меня в зал, и мы танцуем кадриль. Его уверенная рука на моей талии без усилий направляет меня через все фигуры, и это удивительно.

Музыка замолкает, и он ведет меня к столику.

– Не желаете ли выпить пунша?

– Да, охотно.

Он уходит, а я постукиваю веером по ладони в такт веселой музыке и гляжу на стариков, которые кружат в танце юных девиц. Молодые мужчины все на войне, но что будет с овдовевшими из-за войны женщинами? Для них не будет никакого бала.

К моему столику приближается Мелвин Сюйон, фигура у него скорее круглая, чем высокая, густые светлые волосы подстрижены, как у голландской куклы. А уж этот его загнутый кверху пятачок, боже милостивый, неужели доктора не могут как-то это исправить?

Он следующий в моей бальной книжке. Опираясь на перила бельэтажа, маман показывает на меня веером.

Мелвин протягивает пухлую руку. Волоча ноги, я тащусь за ним в зал, но вскоре его прыжки и подкрутки вытряхивают из меня душу, и я чувствую себя комочком масла в маслобойке.

– Мы перегнали свиней в овраг, – бодро рапортует он и тут же наступает мне на ногу. – Вы не увидите их из дома.

– Не забывайте про мою болезнь, месье. Я уже умираю. Я не могу выйти за вас.

Франсуа хлопает его по плечу – чудесное видение в белом фраке и панталонах, под подбородком – синий шейный платок.

– Полагаю, что я следующий в бальной книжке мадемуазель.

У меня дух захватывает от его преображения. Он свежевыбрит, остались только тонкие усы над красиво изогнутыми губами. Каштановые волосы причесаны и сияют, перевязанные кожаным ремешком в конский хвост. Никаких следов воспаления на высоких скулах и римском носу.

– Ведь вы не возражаете, месье Сюйон? – говорю я, высвобождаюсь из его хватки и беру Франсуа за руку.

– Когда вы приедете и еще раз посмотрите наш дом? – спрашивает Мелвин, подняв в воздух пухлый палец.

Франсуа тащит меня прочь, он пахнет дикой травой.

– Мошенник, тебя нет в моей бальной книжке.

Его волосы задевают мне щеку, послав по телу мурашки радости.

– Тсс. Сюйон не должен знать об этом.

Оркестр играет веселый контрданс, клавесин и скрипка дразнят друг друга. Франсуа подпрыгивает и кружится в нужном темпе, легкий на ногу – совсем другой человек, не такой, как неделю назад. Такой, как мой Головастик. Музыка наполняет мои уши, и мы движемся вместе и в полной гармонии. Контрданс заканчивается, звучит новая мелодия. Мы не возвращаемся к нашему столику, где сидит Фурно, наблюдая за каждым нашим движением.

– Мне показалось, что ты хотел, чтобы я забыла тебя, – говорю я, когда он кружит меня по старинному бальному залу. Белые платья с голубыми лентами и фраки сливаются в сплошную полосу за его красивым лицом. В уголках губ прячется улыбка, глаза искрятся, словно солнечный свет на поверхности пруда.

– Головастик превращается в лягушку, а если ему посчастливится и его поцелует любимая девушка, он станет принцем. – Он озорно улыбается, совсем как в нашем детстве.

Оркестр замолкает, и Франсуа ведет меня на террасу. Мои стопы сводит судорога, жесткие туфли на плоской подошве слишком узки для моих маленьких, пухлых ног.

– Ты хромаешь. – Он сажает меня на каменную скамью и садится на корточки. – Какая нога болит?

– Правая.

Он снимает с меня туфельку и нажимает пальцем на свод стопы, массирует его. Эти движения успокаивают боль и волнуют кровь. Я дрожу.

– Как теперь, лучше? – спрашивает он.

– Да, лучше. – Я надеваю туфельку. – Гораздо лучше.

Он накидывает на мои голые плечи свой шелковый платок, вынимает из нагрудного кармана сложенный листок бумаги и протягивает мне. Я с трудом разбираю его торопливый почерк при лунном свете.

Моя падающая звезда

Когда я лежал на каменистом поле сражения долгой, долгой ночью, звезда пронеслась по небу, такая яркая, что напомнила мне тебя. Я говорил той звезде о моем одиночестве и стыде, пока она не скрылась. Но когда я снова увидел тебя, наконец я понял, что никакая звезда не может светить ярче, чем ты.

Все эмоции, которые я пыталась укротить, забурлили и хлынули наверх подобно забродившему виноградному суслу, неистовые и неукротимые. Я боюсь глядеть на Франсуа, но когда наконец поднимаю на него взгляд, в разноцветных призмах его глаз сверкают эмоции, такие же глубокие и пугающие, как мои собственные. Мой Головастик вернулся ко мне.

– Барб-Николь Понсарден, маленькая плутовка. – В арке появляется Жан-Батист и встает в эффектную позу. – Маман послала меня сказать, что за твоим столиком тебя ждет месье Фурно.

– Ты что, стал ее сторожевым песиком? – спрашиваю я.

– Да. Зови меня Фи-Фи. – Жан-Батист поджимает руки и с умильной улыбкой скачет вокруг меня на цыпочках.

– Пойдемте назад. – Франсуа убирает листок в карман.

Когда мы проходим мимо моего брата, я с досадой щелкаю его в лоб.

Фурно сидит в одиночестве за моим столиком. Маман сердито смотрит на меня с бельэтажа.

– Ах, мадемуазель. – Он отвешивает поклон и предлагает сесть рядом с ним в позолоченное кресло.

Франсуа берет кресло от другого столика и