Любовь без границ - Джоанна Троллоп

Джулия, улыбаясь, подошла к Кейт.

— Мы здесь не случайно, — объяснила она. — Роб прямо-таки бредит Италией и без ума от тамошней кухни.

— Вот как?

Больше ничего не пришло в голову, потому что на Джулии были шикарные брючки, элегантный пиджачок и сережки с настоящим жемчугом. Кейт сразу ощутила все пятна от соуса на своем переднике, не говоря уже о жжении вокруг многострадальных ногтей.

— Роб — режиссер, — сияя, сообщила Джулия.

Тот адресовал Кейт дружелюбную улыбку. Он вообще был подчеркнуто дружелюбен, слегка помятый и не снимал темных очков.

— Где хотите сесть?

— Только не возле туалета, — сострил Роб.

— Ха-ха. Сюда, пожалуйста. — Кейт провела их к столику у фронтальных окон. — Сьюзи вот-вот будет здесь.

— А ты не хочешь нас обслужить? — спросила Джулия без малейшего подтекста.

— Мне пора на кухню. У нас сегодня катастрофический недостаток рабочих рук. И потом, даже в пиццериях существует иерархия.

— Постой! Что нам лучше взять?

— Ньокки. Их только что приготовили.

— Как дела у Джосс?

— Хуже некуда. А у близнецов, конечно, все отлично?

— Само собой.

Тут Кейт почувствовала, что пора испариться, и испарилась, но время от времени (крадучись, как вор) поднималась по лестнице и выглядывала, чтобы убедиться, что Джулия и ее режиссер погружены в оживленную беседу. Роб то и дело открывал блокнот и делал заметки.

Уходя, Джулия чмокнула Кейт в щеку и попросила передать Джеймсу привет. Роб при этом дружелюбно улыбался. Они вышли, оставив Кейт в каком-то нервическом напряжении. Набивая моечную машину тарелками, она думала: с чего вдруг такая реакция? Это не было романтическое свидание за спиной у Хью. Чем ее так задели обед Джулии с режиссером (во всех отношениях деловой обед) и интерес Джеймса к мисс Бачелор (во всех отношениях невинный и наверняка мимолетный интерес)? Джеймс становится все старше и чудаковатее, а Джулия входит в пору, когда стоит задуматься о карьере. Все это так естественно. Она ведь всегда знала, что Джеймс когда-нибудь по-настоящему состарится и что это вызовет в нем определенные перемены, точно так же как зрелость изменит ее. Она ничуть не возражала, это даже как-то умиляло — знать, что между ними двоими все останется по-прежнему, что важна суть, а внешние детали не имеют значения. Что бы ни случилось, Джеймс должен был остаться Джеймсом, а она, Кейт, собой. Что касается Джулии, они это обсуждали и пришли к выводу, что с такими исключительными данными она, конечно, не засидится дома, и Хью надо благодарить за это судьбу. Когда талант стареет, он неизбежно сходит со сцены, и просто здорово, если в семье есть кому занять место кормильца. Кто, как не Джулия, сумеет проделать это с нужным тактом?

Теперь, когда Джулия поступает так, как от нее и ожидалось, и когда Джеймс к кому-то тянется от души, со всем сердечным теплом, которое как раз и привлекло ее годы назад, ей бы следовало возрадоваться. Но рада ли она? Ничуть. Она, которая всегда умела радоваться за других, у которой это было лучшим, всеми ценимым качеством. Почему же, стоя над разверстой машиной, под завязку забитой грязной посудой, она вся дрожит от яростного негодования и от ужаса на собственные чувства?

…Закрыв воду, Кейт вытерла и оглядела руки, которые Джеймс называл «мои маленькие руки», потому что они терялись в его огромных ладонях. Сейчас на руки было страшно смотреть. Следовало обратиться к Леонарду за кремом, прописанным еще зимой, когда его свалил жестокий бронхит и доктор опасался насчет пролежней. Кейт тогда за ним ухаживала — вернее, пыталась, насколько возможно.

— У меня нет ни волос, ни зубов, но еще осталось кое-какое достоинство, — ворчал Леонард. — Когда смотрю на себя в зеркало после душа, то думаю: дружище, на тебе столько складок, что не мешало бы хорошенько отгладить! Не желаю, чтобы еще кто-нибудь это видел, особенно женщина.

Проходя через холл, Кейт покосилась на дверь в кабинет мужа. Оттуда доносился до ужаса монотонный голос ученика, читавшего очередное эссе. Это был сутулый угрюмый парень, впустую бившийся над английской классикой (Джеймс, как было ему свойственно, всячески поощрял этот бессмысленный труд). Тяжелым медленным шагом Кейт поднялась по лестнице. Прореха на покрытии седьмой ступеньки заметно увеличилась, открывая прежнее, старомодное. По обыкновению, за дверью Джосс били низы, а за дверью Леонарда что-то вещал диктор новостей.

Кейт постучалась.

— Подожди!

Она подождала. Голос диктора оборвался, послышалось шарканье и пыхтение.

— Можно!

— Смотри. — Она со вздохом вытянула руки.

— А, так ты пришла за моим кремом для задницы! Хм. И от чего такое бывает?

— Резала чили.

— Жуть! — Леонард захлопал ящиками стола. — Ты бы намного больше заработала на панели.

— Сегодня мне это тоже пришло в голову.

— Джеймс уже дома?

— Да.

— А ты знаешь, куда он ходил?

— Знаю, — очень ровным тоном ответила Кейт.

Наконец из ящика была извлечена объемистая банка с надписью «Мазь масляная. Фармакологическое средство».

— Как думаешь, почему его туда тянет? — спросил Леонард, протягивая крем Кейт.

— Из-за чувства вины… ну, и интересно.

— Тебе это не по душе, верно?

— Не знаю, — буркнула она.

— Знаешь, еще как знаешь.

— Я ужасно устала. В январе всегда так. — Кейт открыла крышку и взяла на палец порцию крема. — Фу, какой жирный! Похоже на слизь.

— Кейт!

Она сделала вид, что целиком погружена в заботу о руках.

— Кейт! Черт возьми, выйди наконец за него замуж! Тогда у тебя будет право на протест.

Джулия вернулась домой даже раньше, чем обещала, на целых десять минут. Вторники у Хью были нерабочие, и он согласился (вернее, вынужден был согласиться, без особого рвения) присмотреть за близнецами на время ее делового обеда с Робом Шиннером. Джулия намеревалась позвать Хью с собой ради него, но отказалась от этой мысли ради себя самой и ради их совместного будущего. В духовке она оставила картофельную запеканку, в морозилке — пакет овощной смеси, а на столе — большую упаковку белого йогурта с запиской, что близнецам в него добавляется только по одной ложке меду.

Хью ради творческого подхода сказал, что совсем не обязательно добавлять именно мед. Возможность выбора поначалу обескуражила близнецов — до сих пор никто не спрашивал их мнения. Чтобы немного поощрить их мыслительный процесс, Хью предложил джем, разрешенный только по большим праздникам. Воображение Джорджа и Эдварда сразу разыгралось. Один сказал: мармелад, другой — арахисовое масло. Один сказал: шампунь (это уже было куда забавнее), другой — какашки (это было так забавно, что от смеха оба повалились со стульев и начали кататься по полу, дрыгая ногами). После этого уже ничто не могло остановить взрыв дикого возбуждения. Джордж и Эдвард носились по кухне, во все горло вопя «какашки, какашки!», натыкаясь на предметы и опрокидывая все, чему недоставало устойчивости. Каждый хотел быть самым остроумным. Джордж нахлобучил на голову подушку с кресла, Эдвард начал ее отнимать и уронил йогурт, открытый, но так и не съеденный. Все свалилось на пол, причем йогурт вылился на подушку. Это всех сразу отрезвило. Мокрые и липкие подушки почему-то сразу наводили на мысль о маме, хотя одно никак не рифмовалось с другим.