Родной угол - Георгий Николаевич Саталкин

Забудет Федор Филиппович даже то, что, сойдясь с Катей Подваловой, ты лишил отделение лучшей доярки. Ее точно подменили! Куда девалось ее прежнее рвение, страсть, ненасытность в работе? Угасли руки ее, перестала выступать на активах, собраниях, семинарах, вся ушла в себя — ты увел ее туда, Леня! — в горе, несчастье свое.

Всю черную наледь обид, оскорблений, тобой нанесенных, растопит в сердце своем Федор Филиппович и не отдаст тебя на произвол изломанной твоей судьбы. Раз человек не понимает, в чем состоит простое житейское счастье, нужно ему это разъяснить, раз не хочет пользоваться благами, которые даром ведь ему, сукиному сыну, даются, нужно заставить его пользоваться ими по-людски, а не по-свински, как пользуется он.

Окрылившись этими выводами, Федор Филиппович почувствовал особую приязнь к Лапшину. Он теперь видел высшую цель, и высшая эта цель наполняла сердце его неизбывным радостным чувством родственности. Не грехи Ленькины стали важны, да и не сам он, погрязший и заблудший в пороках, а тот образ добра, который витает над всякой человеческой личностью. Нужно уметь только ощущать, распознавать его в атмосфере чужой души.

Казалось, сама природа приуготовляла Федора Филипповича к планам его. Дожди, туманы, убойные зимние ливни, густым киселем разлившиеся дороги, подвальный сумрак декабрьских дней как бы свивали Серого и Лапшина в единый круг. В эту ненастную пору, в самый темный месяц года, редко кто отважится сорваться с обжитого места и ехать неизвестно куда. Будет ждать весну и Леонид, а до нее еще далеко и многое можно сделать для его пользы…

VI

Не разбирая дороги, по лужам, чтобы, значит, с брызгами, с удалью бежал Ленька в магазин. Распахнув охнувшую дверь, он, не спуская глаз с полки, где скалились водочные бутылки, махнул продавщице рукой: здорово!

— Чего тебе? — не стряхивая подсолнуховой шелухи с накрашенных губ, спросила она, с кичливой, застарелой злостью стекля глаза в стену напротив себя.

— А то сама не знаешь?

— Не знаю!

— Вдруг?

— Не вдруг, не вдруг! — закричала она, несколько раз смерив Лапшина презрительным взглядом, и как с цепи сорвалась: — Из-за вас проклятых нет никакого желания попадать в тюрьму. Тебе водка, а мне ревизия, сдохни, не дам! Все, кончилась лафа вашему брату, приехали, вокзал на пути.

— Я тебе за грузчика был. Хоть копейку я с тебя взял?

— Чего было, чего не было, а только есть правила торговли.

Отводя плечи несколько назад и вытягивая длинно шею, кожу которой обсыпали крупные мурашки, Ленька вышел на улицу. Вот и здесь Федор Филиппович опередил его: отказала продавщица в кредите. И везде он его опережает, словно знает, чего хочет Ленька, куда пойдет, с кем встретится. В кузницу завернет — там Федор Филиппович роется в груде железа, что-то ищет, а что — не говорит. Когда бы ни явился Ленька на ферму, а Федор Филиппович уже его встречает: то маячит его огромная фигура вдали, в самом конце коридора, то рядом с кормозапарником стоит, или самого его не видно, зато зычный, играющий грозной силой голос его слышен. Или же уткнешься, со сна не разобравшись, в тугой его живот, и он запоет по-детски радостно, тоненько: а-а, Леня! Ну что, как ты? И так тебя теплом своим обдаст, окутает, что ты в ответ должен радостно заулыбаться и закричать бодро: отлично, замечательно, лучше — нельзя!

Даже когда не было Федора Филипповича, он все равно присутствовал там, куда заглядывал Лапшин. Как-то он постучался к бывшему своему соседу скотнику Василию Голощапову, у которого не раз, сидя на корточках, курил перед жарко горящей голландкой, слушал веселую болтовню хозяйки Нины Ивановны, беготню детей их. И не узнал этих людей: сидят они и смотрят куда-то в пространство, как бы не замечая гостя своего. Почуяв недоброе, Ленька глянул на пустое место, приковавшее взгляды хозяев, и увидел там… Федора Филипповича: сидит, расставив бревенные свои колени и подмигивает с участием, дружески ему: Леня, я тут!

С первого знакомства, с первых шагов на новом месте не подпал Лапшин под обаяние Серого почему-то. Вот по этой самой улице вел его Федор Филиппович в дом, где ему предназначено было жить. Не кому-нибудь поручил, а сам, собственной персоной отправился управляющий устраивать квартиру новичку. Ничего в этом плохого, наоборот, факт обнадеживающий, обещающий многое, а Леньку он насторожил.

Сомнение его взяло, когда Серый принялся показывать поля, пустое общежитие, клуб, сложивший свои полномочия. Он не верил, что это все  е м у  показывают, он догадался: это Федор Филиппович демонстрирует себя, а не местные достопримечательности.

И что больше всего мутило душу: кто бы ни шел по улице, своим долгом считал управляющий остановить, подозвать и поздороваться. Зачем? А затем, чтобы показать: вот я здороваюсь с человеком.

Первым, кого таким вот образом задержал Федор Филиппович, был щуплый мужичишко с уныло-суровым лицом, серыми нависшими бровями, будущий сосед Леньки, скотник Василий Голощапов. И начал участливо расспрашивать его о детях: как старшенькая, Олечка? Это такая разумная девочка, такая уже самостоятельная, что удивление берет. А Витька, средний, не болеет? И меньшенький здоров?

Голощапов держал руки в карманах больших, точно пустых, штанов, смотрел в землю, но как-то избока, будто курица. Остро поблескивали его глаза. На все вопросы он отвечал с равнодушной важностью: ну да, конечно, ничего. А Федор Филиппович, не замечая ни равнодушия, ни нарочитой несколько важности, чуть не за плечи ласково брал его, чуть не в глаза наклонялся заглядывать. И, кончив расспросы, удовлетворенно распрямился во всю свою слоновую стать и вздохнул глубоко.

Потом им попалась женщина, в летах уже, но очень еще бойкая, яблочно-крепкая. Тут уже на Федора Филипповича посыпались замысловатые просьбы, и он все обещал их исполнить. После нее подвернулся какой-то сопливый малец, и его пальцем подманил управляющий и тоже спросил: не бьет ли мамка папку, когда тот домой пьяный приходит? «Не-а», — крикнул мальчишка, не приближаясь, впрочем, вплотную к управляющему. «А в сарае теперь не ночует папка?» — «Не-а», — еще дальше отбежав и еще веселее крикнул пацан и размашисто размазал сопли под носом.

Человек пять или шесть было остановлено, и всякий раз Федор Филиппович провозглашал, всей ладонью показывая на Леньку:

— А это — новый наш член коллектива. Ничего, освоится, еще как жить будет. Не может такого быть, чтобы у нас не понравилось, — тут следовал веселый взгляд исподлобья, движение плечами, точно была необходимость их ему еще больше распрямить, и вслед за этим, переходя на шепот, подмигивал: — Приказ такой есть, чтоб понравилось!