Родной угол - Георгий Николаевич Саталкин

порхают друг к другу под железобетонным потолком. И он быстренько смекнул, какие события здесь происходили. С постным, тихим лицом он подошел к дояркам.

— Вы чего тут, девчатки? — заговорил он нежно, как с больными детьми отец. — Отдыхаете? А я думаю, чего это они тут сидят.

Доярки молчали.

— И порядок у вас тут, и коровки кушают хорошо, — продолжал он, оглядываясь вокруг себя. — А вам и уходить неохота.

Он засмеялся ласково, хитренько, но никто ему в ответ не улыбнулся. Вот Маруся Золотова — глядит сквозь него, так задумалась женщина. Вот Толкунова Аннушка — эта и на дойку губы красит, покажи ей пальчик — упадет животом на ясли и зальется, заверещит даже, и она в сторону смотрит строго. Вот Люба Могиленко, такие плечи, как у нее, мужику впору, и работает она, как мужик — что ж она-то не улыбается? Вон Красникова Нина Федоровна, скоро ей на пенсию, а вот и Екатерина Семеновна — реснички остро слиплись от слез, в глазах — задумчивость, глубокий даже вопрос. А что это? Кажется, синяк на скуле Екатерины Семеновны расцветает.

— Был? — вдруг спросил Федор Филиппович доярок.

Кто-то вздохнул, кто-то с ноги на ногу переступил, кто-то в молчаливой досаде отбросил вилы, — и ни одного встречного взгляда! Да они что — сговорились, что ли, в молчанку играть? Хорошо! Екатерина Семеновна! — позвал он сожительницу Леньки и кивнул ей на красный уголок: айда, поговорим. Но та медленно, все так же глядя в пустоту серыми, точно звездочки, глазами, покачала головой.

— Да вы что думаете? — повысил голос управляющий, но вдруг нотка оправдания какого-то подсекла его. — Мне самому… вот тут, — он указал пальцем на свою левую часть груди, — у меня что, сердце не болит? Болит! Катя, ты пойми: нельзя ему волю давать, пусть он почувствует… Да не глядите вы на меня так, не враг я ему, хоть и прыгал он на меня с крыши!

Еще докончить не успел он фразы, а знал уже, что напрасно ввернул насчет легендарного того прыжка: то ли было это, то ли нет, но сегодня не на его стороне доярки. Эх, знали бы они, что в душе творится его! Но в душу их не пустишь, туда им нельзя, ведь он управляющий: как сомнениями делиться с народом, как признаваться в своей слабости? Веры ему не будет! Вот ведь в чем дело, вот в чем тяжелейший крест его.

Горько махнув рукой, Федор Филиппович пошел вслед за Ленькой, глядя зачем-то вверх, где на железобетонных ребрах потолка исподволь собирались и долго висели крупные, прямо-таки с вишню, капли воды.

VIII

В доме, где с таким участием обставлена и убрана была комната для Леньки, постоянно жила только одна семья Голощаповых. Остальные квартиры то заселялись командированными, то армяне на лето здесь размещались, то пустовало жилье, и тогда ребятня бегала в них, писала на стенах слова печатными буквами. Тут их любил иногда накрыть Федор Филиппович. Как крикнет, как гикнет, как засверкает страшно глазами, так малышня, трепеща от ужаса, который внушала им великанская фигура управляющего, сыпанет мимо вон из дверей, пулями разлетаясь по пустырю, а потом, в кустах где-нибудь, поглядывают друг на друга оторопелыми глазенками: неужели спаслись? Иной сопливец, путаясь в братниных штанах, и упадет и заревет всем животом своим: ма-ма! «Ага! — гремит над ним голос. — Попался?!» И вылупляются с блюдце людоедские глаза. Ну, тут уж и реветь нельзя. В беспамятстве подхватывается пацан и улепетывает со всей серьезностью, на какую только способно потрясенное его естество.

Эта детлашня в первый же вечер, отбросив все свои опасения, стайкой вилась у крыльца Ленькиной комнаты, блестя любопытными глазенками, сияя чумазыми щеками, прыгая, толкаясь, хохоча перед новым жителем Пятки. Вскоре они были с ним запанибрата.

На третий вечер, когда Лапшин пришел с работы и поднимался на ступеньки, какая-то худенькая, белобрысенькая девочка, с заплетенными туго косичками, вдруг подскочила и плюнула в него. Ленька растерянно заморгал, а девчушка, с каблука на носок ступая, пошла прочь с гордым, даже надменным видом, задирая головку и вертя ею по сторонам — подражала кому-то.

Лапшин глупо улыбался, ища способ всю эту сценку обернуть в шутку, но ничего не находил. На выручку ему пришла Оленька Голощапова, старшая дочка соседей его. Она сердито приблизилась к белобрысенькой, дернула ее за изогнутую косичку и молча, в самый курносый нос ее, погрозила ей пальцем. Затем повернулась к Леньке и сказала ему:

— Дяденька, а вы к нам приходите.

С черными шелковыми бровками, черными густыми ресничками, зеленоглазая, смуглая, с алыми щеками и алым ртом, она в доме своем как бы главную роль играла. И ответственно относясь к этой роли, очень аккуратно одевалась, всегда была причесана, ходила спорым шажком с лицом озабоченно-радостным. Все ее слушались: взрослые любовно-снисходительно, а младшие братья — те на нее смотрели с раскрытыми ртами. Она и в магазин ходила, и на ферму за молоком, и везде ее с удовольствием встречали: Оля, Оленька к нам пришла!

Лапшин, поближе сойдясь с этим семейством, подмигивая матери ее, Нине Ивановне, часто спрашивал Оленьку: пойдешь за меня замуж? Та отвечала совершенно серьезно, потупив реснички: нет, не пойду, ты куришь много и голос у тебя хриплый. Просто удивительная была эта восьмилетняя девчушка, особая, ни на кого из домашних своих не похожая.

Нина Ивановна, например, откровенно расписывалась в лени, покушать и поспать любила больше всего на свете. И, ложась в кровать или же на диван, чудом каким-то в мгновение ока производила вокруг себя пестрый и веселый беспорядок: чулок оказывался на зеркале, кастрюля под столом, тряпка на комоде, стул поворачивался спинкой к столу и на нем, рядом с платьем, то молоток, то веник, то поломанная детская игрушка укладывалась.

Муж, отличаясь от нее во всем, тем не менее настоящей ей парой казался. Он точно над чем-то глубоко, терпеливо и равнодушно думал. Работал — думал, курил — думал, разговаривал сквозь свою задумчивость и все как бы в укромном уголке с мыслями своими стоял. Только иногда, подвыпив, выходил на улицу перед казармой, как называл он щитовой свой дом, сжимал кулаки, битым стеклом блестели его глаза под косым навесом серых мужичьих бровей. Выйдет, посжимает кулаки и удалится с глаз долой — незаметный был человек.

Вот к этим людям безотчетно, машинально и пошел потихоньку Лапшин, когда в горячке, после горького скандала на ферме, сбежал он в балку и здесь остановился, пораженный вдруг тем, что дальше ему идти совершенно некуда. Он остановился в кустах волчьего лыка