Семидесятые (Записки максималиста) - Марк Поповский

Когда я спросил В. М., что он пишет для издательств, он ответил, что вообще больше не собирается писать для них. Похоже, что он пишет за каких-то бездарных драматургов пьесы и сценарии, и это позволяет ему оставаться свободным. Жениться не собирается - чувствует себя в одиночестве очень хорошо. Я, зная о его запоях, предложил за обедом выпить рюмку водки. Он отказался, говорит, не пью. "Я только напиваюсь, - совершенно спокойно признался он, - но делаю это у себя дома". У него вообще какая-то удивительно раскованная, свободная манера говорить обо всем и о себе в том числе. На мое замечание о трудной жизни некоторых литераторов, очень резко стал говорить о склонности наших коллег стенать и жаловаться, хотя дела их не так уж и плохи (Аксенов, Ю. Казаков и др.). Он вообще очень подозрительно относится к интеллигенции, особенно творческой. Остро, зло говорит о нашей общей вине.

Интересным был его рассказ об отношениях с Евтушенко. Однажды тот дал Максимову сборник своих только что вышедших сугубо политических стихов. Потом встретились они в ресторане ЦДЛ. Евтушенко подошел к столику, за которым сидел с друзьями Максимов, и спросил, понравилась ли его книга. "Некоторые страны не имеют права на политическую публицистику", - ответил Максимов. "А как же "Стансы" Пушкина?" - обиженно завопил Евтух. "Ты не Пушкин, - рявкнул Максимов, - и валяй отсюда, пока я тебя не ткнул вилкой в глаз". Теперь, в спокойной обстановке нашей квартиры, он объясняет: "Пушкин жил в обществе, где все они, дворяне, уважали первого дворянина - царя. И царь, в общем-то, был достоин уважения. Поэтому Пушкин в "Стансах" не лгал, не подличал. Стансы же Евтуха - гнусная, корыстная ложь, лакейство".

1 декабря. Дубулты. Латвия.

Великолепная комната на 8-м этаже нового здания с видом на залив, сосны, реку Меелупе. Тепло, тихо, письменный стол, величиной чуть поменьше Красной площади. Отличные условия для работы. Впрочем, условия эти и хорошо оплачены - 130 рублей за 24 дня. Писателей в доме почти нет - они ездят сюда только летом нежиться на пляже. Дом сдан донбасским шахтерам. Шахтеры тоскуют, их раздражает отдых без гармошки, без культурника, без танцев. Они пьют водку, таскают баб к себе в комнаты и очень обижаются, когда их пытаются урезонить.

Завтра начну работать. Сегодня изгонял из себя Москву, поездную усталость.

2 декабря

Тихая, теплая, сырая погода. Море почти белое, бессильно, едва-едва шевелит мелкой волной у плоского песчаного берега. Москва, московские мысли, всю ночь липнувшие ко мне во сне, отходят тут, как короста под теплою влагою компресса. Мягчает душа, успокаиваются нервы.

Как голодный набросился на работу. В результате к вечеру завершил пятую страницу. Для меня это - рекорд производительности. Пишется и думается хорошо. На душе спокойно, пришло ощущение внутреннего комфорта. Дай Бог, чтобы это блаженное состояние не проходило до конца моей работы в Дубултах. Ни с кем почти не разговариваю, кроме соседа по обеденному столу, поэта Ю. Левитанского. И то разговоры о пустяках. Главное должно происходить за столом письменным.

12 декабря

Живущие в Риге знакомые привезли добротно изданный в 1942 году Московской патриархией (?) том "Правда о религии в России". Давно не видывал более лживой книжонки. После того как в лагерях, тюрьмах погибли десятки тысяч священников, после того как были закрыты и взорваны тысячи церквей, сочинители книги утверждают: "Нет, церковь не может жаловаться на власть". Для меня более достоверной правдой о судьбе церкви были рукописные четыре тома об иерархии русской православной церкви (подготовленные М. М. в Куйбышеве, 1964 г.), где почти после каждой биографии епископа и священника стояло: "С такого-то года епархией не управлял, где умер и похоронен неизвестно".

Снова гляжу на великолепно исполненную на отличной бумаге фальшивку и вспоминаю слова арх. Луки Войно-Ясенецкого. Когда во время войны в Красноярском крае он прочитал эту книгу, то сказал доктору Клюге с сарказмом: "Вот за эту правду я и пошел в ссылку..."

15 декабря

Приехал Ст. Рассадин. Молодой (35) критик. Подарил свою книгу, которая, по его словам, "выходила" шесть лет. Сказал: "В ней нет ничего такого, чего я не думаю, но, Боже, сколько же выброшено того, что я думал..." Книжка о Смелякове. И как всегда у Рассадина - интересная.

16 декабря

Работа над книгой о Войно-Ясенецком замедлилась. Материалов много, но не все идет в дело. Думаю. Сегодня думаю целый день. Жаль дня без строчки, но и без мысли строки не идут. Впрочем, грешно жаловаться: за две недели 38 моих страниц на машинке. Нормальных - это верных два листа! А мой герой все еще не окончил университет...

Набоков отбивает у меня желание писать. Если взять его за стандарт в литературе, то все наши писания - просто мусор. Я давно уже заметил, что книги просто талантливые усиливают во мне желание работать. Но гениальные убивают.

18 декабря

Радиостанция Би-Би-Си сообщила, что вчера умер Александр Трифонович Твардовский. У нас ни радио, ни газеты еще ничего не говорят: идет согласование. Серьезно надо подумать, прежде чем положить тело поэта для прощанья в Колонном зале или в зале ЦДЛ.

Чего больше было в этом человеке: друга или врага системы? Крестьянский парень, он пел дифирамбы колхозам, в то время как раскулачивали его отца, крестьянина-кузнеца. И в 1937-м, и в 1952-м он продолжал славословить власть, Сталина, а во время войны и вовсе стал первой поэтической трубой славящего оркестра. Но при всем том - большой поэт, талантливый, где-то в чем-то и тогда уже честный. И вот, едва началась послесталинская оттепель, этот поэт задним числом, через четверть века после колхозной эпопеи, увидел вдруг беду российского села. В журнале "Новый мир", который он возглавил, появились повести и рассказы о страшной, разоренной, выморочной деревне. Но главная эволюция ждала А. Т. впереди. Окружающие его интеллигенты между водкой и очередным партсобранием втолковали ему наконец (после 50 лет это не дается легко), что судьба мужицкая - часть общей судьбы, и главное сейчас не там, в деревне, а здесь, в мире духовного прояснения и общественного самосознания. Этот личный для А. Т. процесс прозрения совпал с хрущевским дуро-ренессансом. Твардовский, мужицкий поэт, оказался близок, понятен Хрущеву. Твардовский воспользовался этим, сугубо личным благоволением власти, чтобы создать отличный журнал, восстановить критику, дать дорогу честной прозе. И, как апофеоз его деятельности, на страницах "Нового мира" возник Солженицын - дитя глупой случайности для одних и дитя первой необходимости для всего честного в России. Для Европы Твардовский - это тот, кто опубликовал Солженицына. Но мы знаем долгий и горький, сугубо русский путь Александра Трифоновича к высшей правде и преклоняем головы перед человеком, который не прельстился погремушками официального признания, перед человеком, который, увидевши луч света, смело пошел вперед навстречу солнцу правды. Его смерть тоже результат этого пути. Рак легкого вспыхнул сразу вслед за разгоном редколлегии "Нового мира".

Сам я видел его только дважды в редакции "Нового мира", куда ходил вести переговоры о "Тысяче дней академика Вавилова", и в магазине на Аэропортовской, возле писательских домов. В магазине А. Т. покупал водку. И если первый разговор почти не оставил у меня воспоминаний, то встреча в магазине отпечаталась очень ясно. Запомнились совершенно пустые глаза хронического алкоголика, глаза белые, мертвые и в то же время алчущие. В толпе алкашей у прилавка он решительно ничем не отличался. Разве что ростом. Очень горькое воспоминание. То, что Твардовский не вышел весь через водочные разговоры, говорит об огромной духовной потенции этого человека. Недаром говорят: "Кто пьян, да умен - два угодья в нем". В Александре Трифоновиче было более чем два угодья.

21 декабря

В Дубулты приехал Булат Окуджава, человек, которого я давно и безотчетно люблю, хотя мы с ним никакие не друзья, и даже не товарищи, просто знакомые. Он мил мне двумя своими чертами: независимостью и скромностью. Независимость его чувствуется во всем, начиная от стихов и романов - до манеры сидеть, ходить, беседовать с людьми. Он остается независимым без шума, крика, позы, несмотря на огромную популярность. Великая сила должна быть в человеке, сила самоуважения, чтобы не поддаться разлагающему влиянию всеобщей любви и всеобщего преклонения. Я боюсь проявить свое чувство к нему.

30 декабря

Радио сообщило об исключении из Союза писателей Александра Галича и рязанского поэта Маркова. Росийскому писателю всегда приходилось несладко на родимой земле, но почему-то особенно горька судьба людей с гордым именем Александр. Вспоминается Рылеев, Грибоедов, Пушкин, Радищев, Герцен, Полежаев, Блок. А ныне - Солженицын, Твардовский, и вот теперь - Галич.

31 декабря

Новогодний вечер. Шум, бестолковщина, душевный лед, который люди пытаются растопить вином и шутками. Наш стол как будто самый пристойный и приятный - Булат Окуджава, Вл. Корнилов, Ю. Левитанский, Эдлис, Ю. Абызов, Хмелик. И жены. За соседними столами - какие-то благородные дамы в сногсшибательных туалетах. Жены наши тоже не в лаптях (кстати, все очень миловидные), но без шику. Куролесили (впрочем, очень пристойно) до 4-х утра. Кажется, главное приобретение этого вечера - две шутки Левитанского: "Вся наша фронда за счет Литфонда" и "Будем лживы - не помрем!"