Семидесятые (Записки максималиста) - Марк Поповский

В. Максимов попросил дать ему мою книгу о Вавилове. Очень оживился, когда я сказал, что перерабатываю рукопись, чтобы показать ВИНУ Николая Ивановича. "Это очень важно, показать вину крупнейших деятелей интеллекта. Это важнее, чем показать их как жертв режима", - сказал Максимов.

Рукопожатие у Максимова очень крепкое. Его рука сильная, твердая, хотя изуродована. Ее раздробили после очередного побега из лагеря.

19 августа

Слава Г., тридцатилетний биолог-генетик, беседует со старой, за 80, дамой, дама атеистка и материалистка, еще в студенческие годы порвавшая с верой. Ее нр. авственность, воспитанная, осознанная - нравственность интеллигента, получившего образование в Сорбонне. Слава Г., наоборот, простолюдин и верующий христианин. Нравственное чувство для него - дар Божий, нечто куда более высшее в человеке, чем простое воспитаниеДама Славу понять не может, но в силу природной доброты и воспитанности, пытается как-то осмыслить этот феномен. Она говорит:

- Мой знакомый, человек активно верующий, заставлял своих маленьких детей каждый день, как молитву, повторять: не делай другому того, что ты не хотел бы, чтобы сделали тебе. И это воспитание, кажется мне, лучше всяких религиозных наставлений.

- Ну что ж, - говорит Слава, - Ваш знакомый пытался создать у людей рефлекс совести, но как всякий рефлекс, этот будет подавлен другим, более сильным рефлексом самосохранения. А подлинно верующий человек никогда не покинет своих нравственных принципов. Совесть, дух для него нечто более высокое и более ценное, чем тело, материя. С верой можно и пострадать и перестрадать во имя духа...

И Слава улыбается своей светлой, детской и в то же время непобедимой улыбкой...

21 августа

С Э. Луцкер произошло то, что я и предсказывал: ее к архивам хавкинским просто не допустили. Сделали это просто. Оргкомитет конгресса по истории наук послал в Главное архивное управление письмо, где просто констатировал, что гражданка США Луцкер обратилась к ним с просьбой о допуске в архивы. Ни слова поддержки в этой бумаге не присутствовало. О Хавкине сказано было, что это микробиолог, чье детство и юность прошли в Одессе. (Это писалось за неделю до того, как Президент Индии торжественно открыл мраморную доску в честь Хавкина в Медицинском колледже в Бомбее, и все индийские газеты два дня писали о великом филантропе!) Конечно, в ответ на такую бумагу Архивное управление (ГАУ) не пожелало палец о палец ударить, чтобы допустить иностранку к архивам. Вчера из ГАУ ответили, что в Одесском областном архиве о Хавкине никаких материалов нет. Цинизм этой истории абсолютно обнажен.

27 августа

Приехали в Коктебель. Постепенно красота и безмятежность этого места успокаивает, уводит от Москвы, от борьбы и тягостных мыслей, в которых мы жили весь этот год.

Стрекочут цикады, месяц проложил дорожку вдоль моря, благоухают табаки под окнами нашей комнаты, красиво одетые люди фланируют по набережной. То ли я ухожу в какой-то чудесный сон, то ли, наоборот, просыпаюсь после кошмара столичного бытия. С Коктебелем связано более десяти лет жизни. Много милых и грустных, но всегда светлых воспоминаний. В далекую "дописательскую" эпоху мы, молодые и холостые парни, приезжали "дикарями", снимали комнату в деревне подешевле, пили вино, пели про Льва Николаевича Толстого, который жил в имении Ясная Поляна. Теперь та пора кажется прекрасной, хотя живу я в удобном номере и питаюсь в хорошем ресторане Дома творчества, но как-то нет той удали, радости, нет желания озоровать как тогда.

Навестили и вечную святыню здешних мест - дом Волошина. Там работает ленинградский текстолог и литературовед Виктор Андроникович Мануйлов, человек добрый и бесконечно преданный литературе. Живет в Ленинграде, в коммунальной квартире, один, живет кое-как, но всегда в волнениях и бегах как бы сохранить бесценные страницы того, что никто сейчас не хочет печатать. Здесь он спасает от забвения волошинское литературное наследие. Макса Волошина ведь в советское время почти не печатали. Волошин-художник тоже забыт. В мастерской его, как всегда, 4-5 человек, списывают волошинские стихи. Молодежь. Прекрасная школа для молодых - Волошин, Цветаева. Эти чувствовали эпоху обнаженными нервами. Им не верить нельзя. Не удивительно, что их не публикуют в советской России. Слишком многие мифы рассеялись бы при одном соприкосновении с их поэзией.

Мы с Лилей привезли двухтомник Волошина, напечатанный на машинке с какого-то самиздатовского издания. Мануйлов сразу определил, что первоисточник - те тома волошинских стихов, что лежат в Доме с 1923 года. Предстоит сверить строку за строкой оба наших тома и выправить текст, дурно перепечатанный машинисткой. Какое это диво: в стране, где издательское дело контролируют сотни и тысячи чиновников, где типографии, бумага, редакции в руках правительства, где цензура недреманным оком глядит за каждым словом люди вновь и вновь от руки переписывают стихи опального поэта, перечитывают, переплетают, хранят как величайшую ценность. И так вот уже 180 лет, с Радищева. Кажется, нет ни одной страны в мире, где бы так долго и упорно народ, совершенно неспособный добиться свободы печати, хранил и лелеял печать тайную, подпольную. И в том числе главную гордость России ее литературу (Волошин, Гумилев, Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Замятин, Булгаков, Бердяев, Набоков, Платонов, Ходасевич, Д. Самойлов и многие др.).

Мастерская в доме Макса Волошина. Высокая каменная призма с узкими, вытянутыми окнами на море. Стены увешаны картинами самого Макса и его современников. Полки с книгами до самого потолка. А на одной из стен белая голова египетской богини Тамах, которой поэт посвятил немало стихов. Тут музей, но музей, полный жизни. Каждый день в 11 утра по внешней деревянной лестнице поднимаются к дверям мастерской люди. По одежде тут никого не различить: все в легких сарафанах, джинсах, майках. Обувь оставляют у входа. Хозяйка стара и больна, гостей принимает Виктор Андроникович Мануйлов. Я с каждой встречей проникаюсь к нему все большим уважением. Это он выверил по оригиналам 4 тома стихов и 4 тома статей М. В. Мы рассаживаемся на скамьи за деревянный некрашеный стол, за которым когда-то работал Волошин, и каждый получает от Виктора Андрониковича по тому. Одни просто читают, другие списывают стихи.

Моя соседка, женщина лет 40, явно торопится дочитать том с биографией поэта. Ей надо бежать покормить ребенка, а завтра она уезжает. Наш разговор отрывист, но я успеваю узнать, что она из маленького городка в Казахстане. Она нашла в библиотеке какое-то упоминание о Волошине и нарочно приехала сюда, чтобы прочитать его стихи. В свои сорок она заочно заканчивает институт в Ташкенте (очевидно, филологический факультет). Работает в учреждении, о котором нельзя говорить. Тюрьма, очевидно, или воинская часть. Мне хочется понять психологию этой малоинтеллигентной и малообразованной дамы, которую стихи официально преданного забвению поэта заставили совершить столь далекий вояж. ("А Ленин ничего не писал о Волошине? Ведь писал же он о Толстом. Может быть, дал какую-нибудь опенку?..")

В перерывах между чтением, охами и ахами дама успевает сказать: человек рождается дважды. Вот и она делает попытку родиться второй раз. Но где взять книги, которые бы объяснили ей, что и почему нехорошо в ее жизни (что НЕхорошо - она уже поняла). Она с удивлением слышит новые для нее имена: Цветаева, Мандельштам, Ахматова. Я советую ей прочитать некоторые стихи Волошина, и она буквально потрясена "Россией" и "Государством". Назавтра она уедет к себе в Казахстан, и узкая щель, через которую пробил я к ней луч правды, сомкнется опять. Сумеет ли она найти дорогу к истине? И как это интересно, что общественные закономерности в наш, такой материалистический век, открывает людям поэт, поэзия.

Вторая женщина, которая читает стихи рядом со мной, - инженер из Луганска. Она прочитала воспоминания Миндлина о Волошине и тоже специально приехала в Коктебель познакомиться с Волошиным. Она решила задержаться на 10 дней тут, чтобы успеть переписать его стихи. Давно уже дела людские так меня не радовали. Человек едет за словом, ищет слова правды. Это почти недостоверно прекрасно.

5 сентября

Я выступил в доме Волошина с чтением глав из книги о Вавилове. Слушало человек 20, в основном люди мне неизвестные, вероятно, друзья вдовы Волошина Марии Степановны. Сама она сидела в кресле прямо напротив меня. Никогда прежде не бывал в доме Волошина ночью. Свет погашен и только на столе передо мной - яркая лампа. Мастерская в таком освещении выглядит особенно волнующей, таинственной. Слушали два с половиной часа, затаив дыхание. Но разницу в восприятии все-таки уловить удалось. Одни взволнованно жали руку, говорили, что это им важно, нужно. Виктор Андроникович Мануйлов, сам историк с большим опытом собирания и сохранения духовных богатств, сказал мне: "Это значительно!" Но были и такие, кто постарался показать во время чтения, что книга им не интересна, позиция автора чужда (поэт Хрустов и др.). Ну, что ж, обнажая столь жгучие и драматические страницы Истории, было бы странно не встречать врагов правды. Горькая, неприятная, обвиняющая, она, эта правда, воистину колет глаза кое-кому. Особенно резко разошлись слушатели, когда я в конце стал говорить о вине поколения Вавилова, и о его собственной вине. Пожилые, вслед за Марией Степановной, заявили, что о вине Н. И. говорить нельзя, но молодежь соглашалась со мной. Да, то поколение не сможет уже признать себя виноватым. Всегда хочется думать, что зло вне нас. Надо родиться потом, чтобы эту трагическую вину увидеть, понять и спокойно взвесить на исторических весах.