Семидесятые (Записки максималиста) - Марк Поповский

Поповский Марк

Семидесятые (Записки максималиста)

Марк Поповский

Семидесятые

записки максималиста

Тысяча девятьсот семидесятые чумные годы...

Мыслящие люди изгонялись из активной жизни.

Или уходили, кто как мог и умел. Кто в прикладные

сферы, в науку с сидением в библиотеках, кто в любовь,

кто в запой, кто в петлю. Кого с а ж а л и, кого л о ж и л и (в психушку), кого выгоняли из отечества насильно,

кто сам отряхивал прах с ног своих.

И все-таки самый густой поток изгнанников катился

не на Запад и не на Восток, а как бы завихрялся водоворотом, замыкаясь в самом себе.Внутренняя эмиграция. Духовное подполье.

"Московские новости", март 1990

ОТ АВТОРА

Это - дневник. Личный дневник московского литератора, которому в начале семидесятых годов исполнилось пятьдесят. Все, что вы прочитаете в нем, представляло собой каждодневный разговор автора с самим собой. Что-либо скрывать в таком разговоре резона не было. Разве что имена других собеседников, чтобы в случае чего не подводить их. К сожалению, сегодня не всегда удается расшифровать то там, то здесь мелькающие на страницах дневника инициалы. Все чистая правда, разумеется, в том виде, в каком она виделась десятилетия назад.

Из сегодняшнего далека я вижу, что нарушаю историческую оценку, которую давала и дает тем годам московская интеллигенция. Большинство левонастроенных литераторов моего поколения видят как наиболее радостные для себя годы шестидесятые, эпоху публичных протестов, писем "наверх", эпоху "Нового мира" и чтения стихов у подножия памятника Маяковскому. Семидесятые, наоборот, почитаются временем крушения надежд. Я на поэтическо-политические сборища не ходил, писем почти не подписывал, и хотя помогал диссидентам, всегда считал их деятельность безнадежной. Жизнь моя профессиональная и общественная достигла, наоборот, самого большого накала именно в семидесятые, когда писались самые главные для меня книги, совершались самые важные встречи и находки.1

Когда власти начали наступление на либералов, я не собирался ни эмигрировать, ни менять свои политические симпатии и антипатии. То была, может статься, наиболее опасная позиция. В любую минуту можно было ожидать запрета на печатание в журналах, запрета книг, принятых в издательствах, атаки "компетентных органов". Дневник в этих условиях становился единственным другом, которому и выплакаться можно было в случае нужды, на страницах которого случалось подчас и выругаться.

В течение многих лет я вел двойное существование. Оставаясь членом Союза писателей, публикуя очерки в газете "Правда", разъезжая по стране с командировочными удостоверениями почтенных советских и партийных учреждений, я тайно делал собственное, по тогдашним представлениям противозаконное дело: я собирал материалы к биографиям людей, подвергшихся преследованиям. К началу семидесятых завершена была вчерне первая подлинная биография академика Николая Вавилова (1887-1943). Для нее удалось отыскать уникальные документы из архива КГБ, получить свидетельства от людей, сидевших с великим биологом в камере смертников. Затем началась работа над биографией еще одного мученика, блестящего ученого-медика, хирурга и одновременно епископа русской православной церкви В. Ф. Войно-Ясенецкого, принявшего в монашестве имя Луки. Вместе с тем, чтобы прокормить семью, мне приходилось писать очерки и книги, пригодные для печати.

Звонила помощник (Минздрав СССР) Петровского Б. В., которому я 17 декабря оставил рукопись своей книги "Рецепт на бессмертие". Рукопись была запрещена начальником отдела внедрения новых лекарств Минздрава Бабаяном Н. Единственное утешение состоит в том, что за 25 лет, с тех пор как я занимаюсь литературным делом, из дома в Рахмановском переулке пять раз вычищали Бабаянов всех мастей и рангов. Авось дождусь и шестого...

8 января

Получил предложение от завотделом науки "Правды" написать статью "В жизни и в книге", где на примере нескольких книг о людях науки поразмыслить о том, достоверный ли образ ученого возникает на страницах, вышедших за последнее время книг.

9 января

Работаю над III-й главой очерка об эстонском хирурге Сеппо. Условное название очерка "Доцент Арнольд Сеппо в трех измерениях". Три измерения это высота нравственного уровня, ширина (широта) натуры и глубина научных идей. Хочу показать нераздельность всех этих "измерений" в делах настоящего исследователя. Сеппо мне очень симпатичен своей непреклонностью. Прислал новогоднее поздравление с эпиграфом из Бетховена:

"Кто хорошо и правдиво поступает, тот может терпеть и несправедливости за это" (из письма). К этому Сеппо добавляет: "В этой классической истине сказано все, что нас с Вами ожидает". Невеселое предсказание...

10 января

Сегодня отправил завотделом очерка "Сибирских огней" Виталию Ивановичу Зеленскому письмо:

"Получил из редакции "Сибирских огней" верстку, на которой типографским шрифтом обозначено мое имя. Но я отказываюсь признать это сочинение своим. Год назад я оставил Вам научно-художественный очерк "Народ-целитель" объемом 68 страниц. Теперь же передо мной некая популярная статейка объемом около листа, содержащая лишь клочья и обрывки моих мыслей. Многие места вообще заменены безграмотным пересказом, в ряде мест мне навязаны чуждые для меня выводы. Такого безграмотного и, не побоюсь сказать, наглого "редактирования" я не упомню за всю свою жизнь, хотя и занимаюсь литературным делом 25 лет... Конечно, не может быть и речи о том, чтобы я разрешил публиковать свою работу в таком виде. Я автор более десятка книг, и мне нельзя позорить себя подобными публикациями, так что выбирайте одно из двух: либо публикуйте то, что я Вам оставил (можно и с некоторыми сокращениями), или как можно скорее вышлите оба экземпляра моей работы. Я не сомневаюсь, что в самое ближайшее время смогу опубликовать свой очерк в журнале, где уважают труд писателя".

Тут все верно, кроме того, что меня никогда так не "редактировали". И похлеще бывало. Неуважение к литератору - стиль современной прессы.

В театре на Таганке смотрели с Лилей "Галилей" Брехта. Отличный спектакль, подчеркнуто современный. Непременно перечитать пьесу. Важные мысли о долге ученого. Как гром ударил диалог: Ученик Галилея: Несчастная страна, лишенная героев... Галилей: Несчастна та страна, которая нуждается в героях.

13 января

В Москву приехал вызванный на Ученый Совет Минздрава СССР Арнольд Сеппо. Вернувшись после заседания в гостиницу, он позвонил мне и первые его слова были:

- России не нужны ученые, не нужна наука.

Вот уже 15 лет изобретает этот человек великолепные вещи. Он совершил теоретический и практический переворот в травматологии: научился создавать живые суставы! Наша страна взяла международные патенты на его изобретения не только в медицине, но и в машиностроении. А медицинские канцелярии ничего не делают, чтобы дать идеям этого ученого хоть какое-нибудь продвижение за пределы маленькой таллиннской больницы "Тынисмяэ". Очередное решение Ученого Медицинского Совета опять оставило все в области добрых пожеланий. Сеппо нужен институт, кафедра, но хотя о делах его знают везде, до ЦК включительно, не видно и намека на признание, а главное - на распространение его идей. 13-го я весь вечер провел в гостинице у Сеппо. Говорили о его работах. Прелестный человек, остроумный, веселый. Остроумны его идеи, его конструкции. Это высшее достоинство научного открытия остроумие.

15 января

Выступление на заводе. Это мое обычное выступление от Бюро пропаганды Союза писателей. Проходная, Красный уголок в цехе. Обеденный перерыв. Люди в черных халатах и спецовках, в основном молодые. Начинается с того, что я объявляю тему - о совести. Молодая рыжеволосая красавица с ходу парирует: "А кому она сегодня нужна, эта совесть? С ней не проживешь!.." Начинаю рассказывать о важности нравственного ингредиента в хирургии, селекции, в науке вообще. С огромным усилием заставляю рабочих слушать. Меньше теоретических рассуждений, больше берущих за душу примеров (Вавилов Лысенко). Постепенно вижу, что люди заинтересовались. Как гвоздь, несколько раз вгоняю обобщение - без нравственности нет нормальных человеческих отношений, нет прогресса. Слушают хорошо. Но когда кончаю, начинают рассказывать (в основном женщины), как много несправедливости вокруг. Вот и Лысенко не выгнали, живет-поживает, а Вавилов-то в могиле. Трудно говорить с людьми, не отделяющими общий философский тезис от частных обстоятельств собственной судьбы. Ушел с завода очень утомленный, как будто выдержал какой-то лютый натиск. Очевидно, это от того, что интуитивно чувствовал противодействие зала, слушателей. Противодействие, в котором много горькой правды.

16 января

Сегодня приехал в Дом творчества в Голицыно. Лиля меня провожала. Старый, дряхлый, в чем-то жалкий дом, где живут старые больные писатели, потому что здесь жить дешевле и спокойнее, чем в Переделкино или в Малеевке. Этот дом полон для меня воспоминаний. Начиная от самых давних (1934), когда я мальчиком жил здесь с отцом и с отвращением учил древнееврейский язык (отцовская причуда), и кончая зимой 1966-го, когда в крещенский мороз сюда впервые приехала ко мне Лиля. Завтра ровно пять лет с тех пор. И мы снова будем в той же первой комнате...