Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

Лицо девушки засияло, и комната наполнилась нежными звуками песни, которую женщины исполняли, встречая жениха перед свадьбой:

Я считала Тавифу пустой, но, возможно, она была всего лишь простодушной. Юной девушкой, только и всего. Девушкой, которая хотела бить в тимпан и петь. Той, кем не была я. И тут мне открылась истина: я ненавидела в Тавифе то, чего не хватало мне самой.

«Ты слишком серьезная», — сказала она.

Позабыв о ноющей лодыжке, я вскочила и запела с ней вместе, мы кружились по комнате, пока у нас не потемнело в глазах и мы с хохотом не повалились на пол.

План вернуть Тавифу в мою жизнь сработал, хоть и не так, как задумывала мать. Ничто не отвратило бы меня от занятий или прогулок, но пела я теперь с гораздо большим удовольствием.

X

Тавифа часто приходила к нам по утрам, мешая моим вылазкам в холмы. Я постоянно боялась, что Шифра или мать обнаружат свитки и чашу в комнате Йолты, и все же присутствие новой подруги радовало меня. Ее посещения были яркими вспышками, которые хоть немного скрашивали унылое ожидание брака с Нафанаилом. Она помнила бесчисленное количество песен, которые по большей части слагала сама гекзаметром и триметром. В одной рассказывалось о безумной женщине, которая, стоит ей начать смеяться, никак не может остановиться. В другой говорилось о крестьянине, запекающем червяка в хлеб, предназначенный для тетрарха. Моя любимая песня повествовала о девушке, которая притворилась мальчишкой и сбежала из гарема.

Даже Йолта вставала с постели раньше обычного послушать новые творения Тавифы. В такие дни тетя приносила с собой египетский музыкальный инструмент под названием систр и встряхивала им в такт мелодии. Тавифа расплетала темные косы и, нисколько не смущаясь, в танце показывала историю, о которой пела. У нее было ладное, гибкое тело; брови на красивом лице изгибались крутой дугой. Движения Тавифы завораживали, словно перед нами извивалась струйка дыма, от которой невозможно было отвести взгляд.

Однажды утром Тавифа напустила на себя заговорщицкий вид.

— Сегодня мы станцуем вместе, — весело объявила она.

Я запротестовала, но она лишь фыркнула в ответ:

— Выбора у тебя нет: я сочинила песню, которую нужно исполнять вдвоем.

Раньше мне не случалось танцевать. Ни разу.

— О чем твоя песня? — спросила я.

— Мы будем двумя слепыми девушками, которые притворяются зрячими, чтобы не потерять женихов.

Мне затея показалась дурацкой.

— А нельзя нам быть слепыми и притворяться зрячими, чтобы удержать своих учителей?

— Ни одна девушка не станет разыгрывать столь изощренное представление ради какого-то наставника.

— А я бы стала.

Подруга закатила глаза, но я видела, что она скорее удивлена, чем рассержена.

— Тогда представь, что ты помолвлена с учителем, — предложила она.

Мысль о том, что две дороги — путь долга и путь желания — могут сойтись воедино, показалась мне невообразимо прекрасной.

Пока мать хлопотала во дворе, мы проскользнули в ее спальню и открыли окованный медью сундук, чью дубовую крышку украшал узор из переплетенных кругов. Тавифа выудила оттуда шарфы рубинового цвета и повязала их нам на бедра. Порывшись в мешочках, она нашла палочку сурьмы и нарисовала мне поверх закрытых век два вытаращенных глаза, а когда настала моя очередь сделать то же самое, меня разобрал такой смех, что я случайно прочертила подруге темную полосу до виска.

— Станем танцевать с закрытыми глазами, словно мы совершенно слепые, но вид у нас будет как у зрячих.

На дне сундука Тавифа наткнулась на материну деревянную шкатулку с драгоценностями. Неужели мы посягнем даже на украшения? Я боязливо оглянулась на дверь, а Тавифа тем временем выбрала себе ожерелье из сердолика. Мне досталось другое — из ляпис-лазури. Еще она водрузила нам на головы золотые диадемы с аметистами и унизала пальцы золотыми кольцами:

— Мы слепы, но это не значит, что мы должны выглядеть уродинами.

Дерзкие руки моей подруги нашарили флакон духов, она открыла его, и резкий запах тысячи лилий заполнил комнату. Нард, бесценный аромат.

— Не трогай, — остановила я ее, — он слишком дорогой.

— Разве мы, бедные слепые девушки, не заслужили каплю нарда? — Она моргнула, и глаза, которые я нарисовала ей на веках, умоляюще воззрились на меня.

Я уступила без боя. Тавифа смочила палец ароматным маслом и дотронулась до моего лба, как делают матери, когда дают имена своим детям:

— Нарекаю тебя Аной, подругой Тавифы. — Она хихикнула, так что трудно было понять, шутит она или говорит всерьез, но потом она посмотрела мне прямо в глаза и снова повторила: «Подругой Тавифы», — и я поняла, что это не просто шутка.

— Теперь твоя очередь, — сказала она.

Я погрузила палец в нард и коснулась ее лба:

— Нарекаю тебя Тавифой, подругой Аны.

На этот раз она не засмеялась.

Мы вернули все обратно в сундук и поспешили вон из комнаты, возбужденные и благоухающие, оставляя позади себя очевидные обонянию следы своего преступления.

Йолта поджидала нас в моей спальне. Она встряхнула систром, мелодично зазвеневшим. Тавифа запела и кивнула мне, приглашая последовать за ней, а потом закрыла глаза и закружилась в танце. Я тоже сомкнула веки, но стояла как истукан. «Ты слишком серьезная», — мысленно сказала я себе, а потом позволила рукам и ногам делать все что заблагорассудится. Я раскачивалась, словно молодой побег ивы, плыла по небу облаком, превратилась в ворона, стала слепой, которая притворяется зрячей.

Когда я случайно налетела на Тавифу, она взяла меня за руку и больше не отпускала. Мне ни разу не вспомнился Нафанаил. Я думала лишь о юноше с рынка, который помог мне подняться. Думала о своих свитках и чернилах. В темноте за прикрытыми веками я была свободна.

XI

В те дни, когда Тавифа не навещала меня, мы с Лави выходили из дома пораньше. Наш путь лежал через Сепфорис к южным воротам, где я останавливалась полюбоваться долиной. Это был настоящий ритуал: сначала я смотрела вниз, на облака и птиц, потом поднимала взгляд кверху, туда, где терялись в синеве острые кромки гор и вольный ветер приветствовал меня. Затем я спускалась по тропинке, петляющей между холмами, твердо намереваясь найти пещеру, где можно спрятать мои свитки и чашу для заклинаний. Время поджимало, хотя пока что мать не спешила учинить обыск в тетиной комнате. Возможно, ей просто не приходило в голову заподозрить нас в сговоре, но это могло случиться в любую секунду, и очень скоро. Каждое утро я в тревоге бросалась разыскивать Йолту, желая удостовериться, что сверток цел.

Мне и самой было непонятно, почему перспектива утраты тринадцати свитков, двух флаконов чернил, пары тростниковых перьев, трех чистых листов папируса и чаши вызывает у меня такое отчаяние. Лишь с течением времени я начала понимать, как много значили эти вещи. Они не только служили символом ускользающих из памяти историй, которые я жаждала сохранить; в них сосредоточилась вся сила моего стремления выразить себя, возвыситься над собственной ничтожностью, вырваться из привычного круга жизни и познать мир за его пределами. У меня было столько желаний.

Поиск подходящей пещеры превратился в навязчивую идею. Лави тоже рьяно взялся за дело, хоть и выказывал признаки беспокойства, когда я сворачивала с тропинки в глухие уголки, где в безлюдных зарослях водились барсуки, кабаны, дикие козы, гиены и шакалы. С каждым разом я забиралась все дальше и дальше от дома. Мы проходили мимо рабочих с известняковых каменоломен, женщин, стиравших одежду в быстрой воде, пастушков, которые сражались на посохах, воображая, будто это мечи, и молодых назаретянок, снимавших поздний урожай оливок. Время от времени нам попадался благочестивый человек, молившийся вдали от чужих глаз за скалой или под сенью акаций. Мы обошли десятки пещер, но ни одна из них не годилась: либо слишком доступная, либо уже кем-то занята, либо служит гробницей и вход запечатан камнем.