Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

Наши блуждания по холмам не приносили результата.

XII

Мы редко собирались за столом все вместе, за исключением суббот, поэтому, когда мать настояла, чтобы мы разделили трапезу, я поняла: есть новости. Однако большая часть ужина сопровождалась отцовскими рассуждениями о пропаже золотых чаш из дворца.

— Но что тебе в них? — недоумевала мать.

— Это чаши из библиотек. Ими пользуются писцы и другие придворные служители. Сначала исчезла одна, потом вторая. Теперь недостает уже четырех. Антипа недоволен. Он поручил мне найти вора. А я даже не знаю, с какой стороны взяться за дело — я же не дворцовая стража!

Вряд ли причиной нашего семейного собрания служили затруднения отца.

— Хватит с нас краденой посуды, Матфей, — заявила, вставая, мать. Ее так и переполняли чувства, готовые вот-вот выплеснуться наружу. — У меня важные новости, Ана. Церемония помолвки состоится во дворце!

Я вперила взгляд в рассыпанные по блюду гранатовые зерна.

— Ты меня слышишь? — повысила голос мать. — Сам Ирод Антипа устраивает пир по случаю твоего обручения. Тетрарх собственной персоной, Ана. Подумать только!

Нет, такого я не могла себе представить. Да, без публичного объявления не обойтись, но превращать помолвку в зрелище? Наверняка матушка постаралась.

Я никогда не бывала во дворце, куда мой отец каждый день отправлялся давать советы тетрарху и записывать его послания и указы, но мать как-то раз удостоилась приглашения на торжественную трапезу вместе с отцом, хотя, разумеется, сидела с другими женщинами. После она неделями без умолку трещала о том, что видела: о римских банях, об обезьянах, гуляющих по двору с цепочкой на шее, о плясунах с факелами, блюдах с жареным страусом и о том, что нет никого краше Фазелис, молодой жены Ирода Антипы, набатейской царевны, чьи блестящие черные косы доходят до самого пола. О том, как темные пряди обвивали ее руки, словно змеи, а она взмахивали ими, потешая гостей, которые сидели подле нее за трапезой. Так говорила мать.

— И когда назначено празднество? — спросила я.

— Девятнадцатого числа месяца мархешвана.

— Но это же… всего месяц остался.

— Я знаю, — ответила она. — Не представляю, как мне со всем управиться, — она заняла свое место подле отца. — Разумеется, все заботы о подарках для тетрарха и семьи Нафанаила лягут на меня, а ведь еще нужно подготовить приданое. Тебе понадобятся новые туники, плащи и сандалии. Придется покупать заколки для волос, пудру, стеклянную и керамическую посуду: нельзя допустить, чтобы ты вошла в дом Нафанаила со всяким старьем… — продолжал журчать ее голос.

Я почувствовала себя веткой, которую уносит бурлящий поток, и с мольбой посмотрела на Йолту.

XIII

Однажды утром, пока мы с Тавифой кусочек за кусочком клевали медовые пирожные, Йолта развлекала нас египетской историей — сказанием о боге Осирисе, убитом и расчлененном, а затем собранном из частей и воскрешенным богиней Исидой. Йолта не пропустила ни одной ужасающей подробности. Тавифа даже запыхтела, так поразило ее повествование. Я кивнула ей, словно подтверждая, что тетя еще и не такое знает.

— Это было на самом деле? — спросила Тавифа.

— Нет, дорогая, — разуверила ее Йолта, — это выдумка, хотя все же и правда.

— Ничего не понимаю, — пожаловалась Тавифа.

Я тоже была в недоумении.

— Суть в том, что подобное может произойти с каждой из нас, только внутри, — объяснила Йолта. — Только представь: твою привычную жизнь могут разорвать на куски, словно Осириса, а потом сложить заново из разрозненных деталей. Часть тебя может умереть, а потом возродиться в новом обличье и занять прежнее место.

Тавифа недоверчиво скривилась.

— Вот сейчас ты, девушка, живешь в доме своего отца, — продолжала Йолта. Но скоро эта жизнь закончится и начнется новая: жены в доме мужа. — Она перевела взгляд с Тавифы на меня: — Не следует полагаться на судьбу. Возрождение зависит только от тебя. Стань Исидой, возвращающей Осириса к жизни.

Тетя кивнула мне, и я поняла. Если супружеству суждено растерзать мою жизнь, нужно попытаться собрать ее заново согласно моим желаниям.

В ту ночь я лежала в постели, полная решимости расторгнуть помолвку, не дожидаясь заключения брака. Это было трудно, почти невозможно. Женщина не имела права подать на развод, если только муж не откажется выполнять супружеский долг — а если бы Нафанаил и правда отказался, я сочла бы себя самой счастливой женщиной в Галилее, а то и во всей Римской империи. Мужчине же, напротив, дозволялось отказаться от жены до или после свадьбы едва ли не из-за любой малости. Нафанаил мог легко развестись со мной, если я ослепну, охромею, подцеплю кожную болезнь или окажусь бесплодной, а также в случае беспутного поведения, непослушания или другой причины, вызвавшей его неудовольствие. Что ж, я не собиралась слепнуть или хрометь, но любые другие поводы готова была обеспечить. А если они не сработают, придется вывернуть песню Тавифы наизнанку и стать зрячей, которая притворяется слепой. Даже такие нелепые идеи меня утешали.

Когда я уже балансировала на грани яви и сна, меня вдруг посетила тревожная мысль: допустим, мне посчастливится и Нафанаил расторгнет помолвку еще до свадьбы — но тогда я вряд ли обручусь с другим. На тех, кого заранее отвергли, не женятся: даже у разведенных больше шансов. Раньше я бы блаженствовала от одной мысли о подобном исходе, но после встречи с юношей на рынке что-то во мне изменилось.

XIV

Мы с Лави пересекали город на рассвете, когда розовеющие лучи пробегали по улицам, словно замирающий пожар. Я не теряла надежды найти укромное место для своих записей, но терпение мое подходило к концу. Это была наша седьмая вылазка в холмы.

Когда перед нами предстали стены дворца, сложенные из сияющего белого камня, и красные сводчатые крыши, я остановилась. Присутствие тетрарха на нашей помолвке привлечет к ней внимание всей Галилеи, ведь этот союз заключается едва ли не с одобрения правителя. Подтолкнуть Нафанаила к разрыву станет еще труднее. Я боялась, что мне уже никогда не избавиться от бен-Ханании.

Мы подошли к восточным воротам, названным по имени жены римского императора Ливии. Ворота, по обеим сторонам которых стояли кедровые столбы, недавно посекли топорами и мечами. Я решила, что это зелоты оставили следы в знак своего презрения, и задалась вопросом, был ли среди них Иуда. Рассказы о Симоне бар-Гиоре и его людях быстро распространялись по городу. Лави приносил их из кузницы, с мельницы, возвращаясь с винодельни, и с каждым разом сюжеты становились все страшнее. Двумя ночами ранее я собственными ушами слышала, как отец кричал матери, что если Иуда окажется среди бунтовщиков, то Антипа прикажет его казнить, и он, отец, не сможет этому помешать.

Прежде чем спуститься в долину, я задержалась у Ливиевых ворот, наблюдая за путниками на дороге в Назарет далеко внизу. С этой высоты белые домики в деревне, видневшейся в отдалении, выглядели стадом овец.

Первая обнаруженная нами пещера служила, очевидно, логовом какому-то зверю, и мы поспешно покинули ее. Свернув с тропинки, мы углубились в заросли бальзамической рощи, направляясь к просвету среди ветвей, где виднелась полоса известняка. Сперва я услышала низкий, глухой голос. Потом увидела и его самого, а за ним — темный вход в пещеру. Человек стоял спиной ко мне, словно обрамленный в камень, воздев руки горе, и что-то бормотал. Видимо, молился.

Я осмелилась подкрасться поближе, однако держалась на таком расстоянии, с которого меня нельзя было заметить. Рядом с молящимся на камне лежал кожаный пояс с шилом, молотком, зубилом и еще каким-то изогнутым приспособлением. Его рабочий инструмент.

На поверхности камня предзнаменованием вспыхнул луч солнца. Человек слегка повернул голову, и я убедилась в том, что и так уже знала: это был тот юноша с рынка, Иисус. Я пригнулась к земле, жестом приказав Лави последовать моему примеру.