Год порно - Илья Мамаев-Найлз

class="p1">Это было приятно, и Марк на радостях упустил тот факт, что общение у них особо не заходит. Теперь он сидел на матрасе, на плите шипел газ, а Женя ходил из комнаты в комнату в поисках темы для разговора.

Это мой траходром, сказал он. Бабам нравится.

Почему ты их так называешь?

Как?

Бабами.

А че не так? Слово как слово. Есть бабы, есть мужики. А ты как баб называешь?

Девушки. Женщины.

Бля, ну то же самое, что бабы. А ты же любишь, да, читать? — сказал Женя, переворачивая угли.

По дороге Марк неосторожно поделился, что хотел бы переводить художественную литературу, хотя и сам уже сомневался. Тогда это было в тему, он рассказывал про перевод порно, и в таком контексте перевод литературы вроде как оправдывал Марка в глазах малознакомого человека. Но сейчас, узнав Женю поближе, он понял, что заморачиваться не стоило.

Ага.

Обожаю этого, который писал, как бухает и ебет баб.

Буковски.

Да-да, этот.

Марк приложился к бутылке и глотал пиво, пока у Жени не выветрился интерес к теме. Так же глухо они поговорили, покуривая кальян. Потом Марк ушел. День вполне мог забыться, если бы потом по неведомой причине Женя снова не пригласил Марка, а Марк снова не согласился.

На этот раз они прогулялись по городу, остановились на недостроенной части набережной, достали литрушки пива и траву. Воздух был морозный, трава — плохая. У Марка разболелись голова и горло.

Они сидели, пришибленные, на бетонных плитах, подложив под себя рюкзаки, и обсуждали карьерные возможности. Женя собирался продавать свои работы за миллионы в криптовалюте. Для этого он активно сидел на мете и спал по паре часов раз в два-три дня.

Это мои лучшие годы, сказал он, я не хочу их просрать.

Ну, это ведь может отразиться на твоей психике, сказал Марк и даже сморщился от того, как нелепо это прозвучало.

Да-да, мозги плавятся пиздец.

Тебя это не напрягает?

Река зарастала ледяной коркой от берегов. На открытых участках вода текла густой темно-коричневой жижей. Поток был настолько медленный, что, если бы не проплывающие черные ветки и мусор, можно было бы и вовсе решить, что это не река, а пруд или болото.

Наверное, мне нравится литература, сказал Марк, потому что там все это говно обретает смысл.

Женя не отвечал. Марк продолжал смотреть на Кокшагу, но думал уже об Илети. Элнет[2]. Марк все повторял это слово, отслеживал ощущение во рту. Язык лодочкой. Марк прежде думал, что марийские слова — те же русские, только с — ыште на конце. Так в городе пародировали марийскую речь. А оказалось, там есть такая красота.

События книги Марк проживал, как будто припоминая. Только не так, как вчерашний день или знакомого человека, а как самые ранние воспоминания. Это была память о физическом ощущении, гигантская эмоция, обрушивающаяся всем небом.

Нечто похожее он чувствовал, когда мама показывала его детские фотографии. Вот они всей семьей в лесу, Марк стоит в центре в смешной шапке с длинными помпончиками и красными воспалениями вокруг рта. Как ни старался, Марк не мог вспомнить ни тот лес, ни молодого папу с густыми волосами, ни худощавую маму в светлом дождевике. Но тело помнило жжение на лице. Сладко-терпкий аромат папиного одеколона. И какое-то всеохватное предчувствие жизни. Бесконечный поток света, ослепивший глаза. И теперь тоже, размышляя о тексте, Марк словно припоминал в себе что-то давно забытое. Ощущал легкость. И слабость. Может, трава была не такой уж плохой.

Женя уставился куда-то вбок, где, кажется, были люди. После переводов у Марка испортилось зрение.

Ща я приду, сказал Женя.

Его не было полчаса. Даже чуть больше. Когда Женя ушел, Марк написал Коле, что пьет кофан — так они шифровали траву от спецслужб в соцсетях, — и было все это в 16:43, если верить мессенджеру. А вернулся Женя в 17:15. Марк специально проверил время, потому что был очень злой.

Долго ты.

Пойду сегодня с той бабеной тусить. Еле уломал. Целка.

М.

Женя достал телефон и стал вслух зачитывать, что пишет той девушке.

Где желаете, барышня, сегодня откушать?

Марк заглянул в телефон: Женя действительно так написал, еще и добавил кринжовый смайлик с точкой с запятой и кучей скобок. Сказал, что бабам такое нравится.

Они все виделись и виделись, хотя ни тому, ни другому общение не приносило особого удовольствия. Один раз Женя привел Марка в клуб и, выпив, уже традиционно стал убеждать его, что им нужны либо наркотики, либо шлюхи. За это время у Марка накопилось много невысказанного в адрес Жени, да и он нормально выпил, так что нагнал на него в ответ занудными расспросами, зачем это все тому нужно.

Угораешь, что ли?

Женя сказал, что под веществами открываются настоящие ощущения. Обычная жизнь — хуйня в сравнении с ними. Марк не понимал, потому что не пробовал.

Ты просто настолько на все это дело подсел, что теперь только под наркотой можешь чувствовать то, что люди чувствуют в обычной жизни.

Не, блядь. Ни хуя. Не.

Женя затерялся где-то в клубе. Марк видел, как он пытался сесть за столик к компании девушек, большинство из которых отворачивались или смеялись, а одна, кажется, наехала на него, закачала головой и показала, чтобы тот уходил. Женя постоял, а потом побрел дальше и скрылся. Марку стало неловко, и он ушел.

По дороге домой оказалось, что он очень пьян. Марк шел нараспашку, но все равно было жарко. Наверное, он шатался, потому что прохожий странно на него посмотрел. И плевать. Марку было хорошо. Он разговаривал сам с собой, разговаривал вслух, обращаясь к Лесе, разговаривал со скамейками, машинами и со всем, что попадалось на пути. Кажется, он втирал что-то про счастье. Он ощущал себя юным, и от осознания этого испытывал радость. Наутро, заблевывая унитаз, он вспоминал об этом и думал, что у Жени прошлый вечер прошел так же. Так же, скорее всего, у него сейчас проходило и утро. А если все у них так похоже, то почему Марку казалось, что он чем-то лучше.

Унитаз покрывали засохшие капли мочи и кучерявые лобковые волосы. Они были даже на той скрытой, максимально защищенной части, на которую физически ничего не стряхнуть и не пролить. Марк сидел на забрызганной плитке, но было поздно исправлять ситуацию. Он откинулся назад и запрокинул голову. Холод стены притуплял боль. Плечи, ноги и локти дергались в мелкой приятной судороге. Когда холод распространился