Перепутье. Мистическая драма - Ульяна Михальцова

в неоплатном долгу». Но лежа на больничной койке, я всех своих должников распугал, никто мне должный уход обеспечить не может.

БАРМЕН: А как же Рада?

ВЕНИАМИН: Рада мне всегда рада. Но это только потому, что я её не сильно привечаю, жить с собой не позволяю. Она же давно у меня в ухажерках. Как заболел, она так обрадовалась! Получила повод и возможность трепать мне нервы, прикрываясь заботой и участливостью. Тьфу! Ненавижу таких. У них все вокруг прекрасные, жизнь сама прекрасна, ты прекрасен, даже если пукаешь громко и при всех. Любит она тебя любого: толстого, худого, лысого, волосатого, бородатого, с плохим запахом изо рта.

БАРМЕН: Но ведь любит!

ВЕНИАМИН: Что это за самоуничижение?! Любить увечного человека?! Разве нормальная женщина может любить мужчину, который уже ничего из себя не представляет и ничего мужского не может? Это патология какая-то? А зачем мне любовь сумасшедшей? Мне и нормальных женщин любови не сильно-то были нужны. Одни проблемы от их любовей. Лучше проще: пришла, всё сделала, ушла. Ну, там цветочки подарить, конфеты, вино хорошее, в театр сводить, на выставку, на экскурсию вместе съездить — это я могу. Мог. Это хлопотно, конечно, но вполне мне под силу. А любовь здесь причем? Чего на ней все помешались?

БАРМЕН (пожимает плечами): Ещё кофе?

ВЕНИАМИН: Нет, хорошего понемножку. Да и всё равно во рту горчит.

БАРМЕН: У меня тут есть холодненький компот из алычи. Может, хотите?

ВЕНИАМИН: Из алычи? Холодненький? Обязательно! Из алычи я люблю.

БАРМЕН: Вот (ставит стакан перед Вениамином).

ВЕНИАМИН (пьёт): Такой бабушка моя варила. А саму алычу ей соседка давала. Внучка соседки, Вика, приносила нам целый таз. Мы потом сидели вместе и перебирали алычу. Мыли, по банкам раскладывали. Вика любила моей бабушке помогать. Или она просто со мной побыть хотела. Нравилась она мне. Очень. Я даже ей стихи писал. Глупые такие, восторженные. «У тебя глаза глубже, чем небеса. У тебя коса — не коса, полоса, что уходит вдаль. Догоню, обниму. Я тебя одну не отдам никому».

БАРМЕН: И что потом?

ВЕНИАМИН: Она сказала, что стихи хорошие, я хороший, но целоваться не умею. Я ей всё лето доказывал, что умею целоваться. Я тем летом целовался лучше всех. Я только этим и бредил. Мне такие сны снились! Мне больше никогда столько таких снов не снилось. А потом всё случилось. Только как-то быстро слишком получилось. Слишком быстро, понимаешь?

БАРМЕН: Не очень. Но стараюсь.

ВЕНИАМИН: Стыдно было ужасно. И ей, и мне. Приходить к нам она перестала. Я тоже не пытался с ней объясниться. Что я мог ей сказать? Что в моем возрасте и при силе моего желания иначе быть не могло? Что она должна меня понять, простить и дать второй шанс?

БАРМЕН: Как вариант.

ВЕНИАМИН: Так я тогда всего этого и сам не понимал, и поговорить было не с кем. Я просто решил, что влюбляться вредно, писать стихи — вообще зло, а мечтать о девушке слишком долго нельзя категорически. Ни одна женщина дольше полугода рядом со мной не задерживалась. Я всех тихо из своей жизни выпроваживал. Почти всех. Одна или две ушли с криком. Но вот эта Рада пришла, уселась на стул и сидит при мне уже два года. И зовет меня этим дурацким английским именем…

БАРМЕН (изображая Раду): Бенджамин.

ВЕНИАМИН: Я, когда хочу её позлить, говорю: «Женщина Рада вышла из ада. Темная сила всех искусила». Вот, строчки начал рифмовать. Это плохой признак. А она сидит и сидит. Надоела мне до чертиков.

БАРМЕН: Чем же?

ВЕНИАМИН: Бесит меня ужасно. То она в такой яркой кофте придет, что у меня глаза болят. То оденется так, что сливается с обстановкой комнаты, и я не понимаю, где она. То выльет на себя весь флакон дурно пахнущих духов. А еще она просто обожает опаздывать или слишком рано приходить. Невыносимая женщина! Мне ее очень не хватает. Долго мне еще тут сидеть?

БАРМЕН: Две двери в вашем распоряжении. Та, что слева, вернет вас к жизни, а та, что справа, приведет к её окончанию.

ВЕНИАМИН: Вот как? Я думал, что просто пережидаю, пока действие лекарств не ослабнет.

БАРМЕН: Нет, на этот раз всё серьезней. Вы находитесь между жизнью и смертью. И выбирать вам.

ВЕНИАМИН: То, что у меня за этой дверью, это уже не жизнь. Это подобие какое-то. Карикатура. Издевка. Замедленная съемка действия гильотины, которая не отменяет остроту ножа.

БАРМЕН: И что, совсем ничего хорошего нет?

ВЕНИАМИН: Есть. Воспоминания. Я помню запах свежескошенной травы. Помню хор вечерних цикад. Речку ночную, теплую, как парное молоко. Я знаю, что такое лежать на песчаном берегу, ходить по перилам набережной, скатываться со снежной горы. Зачем я занялся программированием? Я так здорово рисовал и сочинял фантастические истории. Сам придумывал цельные рассказы и делал иллюстрации к ним. Я старался делать свои истории захватывающими.

БАРМЕН: И получалось?

ВЕНИАМИН: Вполне! Я мог бы книжки писать. И рисунки к ним рисовать. Сам! Этим программированием весь мозг себе выел. Нельзя ведь так зацикливаться на одном, а то вырастет опухолью, разрастется так, что черепная коробка всё вместить не сможет. Родничок ведь давно зарос, сигналы из космоса уже не пропускает. Или ещё пропускает?

БАРМЕН: А как это проверить?

ВЕНИАМИН: Я не знаю. Но ведь я сейчас здесь с тобой разговариваю. Я ведь могу о тебе написать! Чем не история? Расскажу, как к тебе люди приходят, сидят, о жизни и смерти размышляют. Напитки разные пьют. Что у тебя есть из фирменного?

БАРМЕН: Коктейль желаний!

ВЕНИАМИН: Коктейль желаний? Прекрасно! Хорошее название — и для напитка, и для истории. Жизнь, смерть, а посередине ты. Эдакая перевалочная база.

БАРМЕН: У нас это называется Перепутье.

Звучит «Вальс цветов» Чайковского

ВЕНИАМИН: Пусть будет Перепутье. Мне даже нравится.

БАРМЕН: А для Рады твоей там место найдется? Вон, она тебе уже Чайковского включила.

ВЕНИАМИН: Тоже мне, спасательница щелкунчиков! Зачем она мне? У меня ведь жизненная стратегия только начала выстраиваться. Мне в ней лишние элементы не нужны. Рада эта найдет себе очередного калеку и побежит его спасать, а я уже спасенный, я ей теперь неинтересен.

БАРМЕН: А как же благодарность?

ВЕНИАМИН: Благодарность? За что?

БАРМЕН: За спасение.

ВЕНИАМИН: За спасение?! Бахом, Чайковским и Агатой Кристи? Хорошо, как на ноги стану, свожу её в кафе или в ресторан, поблагодарю за всё и… попрощаюсь. Отметим с ней в торжественной обстановке день