Перепутье. Мистическая драма - Ульяна Михальцова

БАРМЕН: Зрение сохранить вам не удалось. А после инсульта шанс равен нулю.

НАТАЛЬЯ: Вот как? (надолго замолкает, встает с места, пытается перемещаться по комнате) Папа, папа, ты учил меня быть сильной. Хорошо. Предположим, судороги купируют, проведут профилактику отека мозга, другие реанимационные мероприятия — спасут, восстановят. Вернусь к жизни. Но без глаз. Что я в этой жизни без глаз? Я ведь больше ничего не умею! Я врач! Очень хороший хирург! Даже превосходный. Мои руки — это лучший в мире, самой тонкой настройки инструмент. Но кто будет руководить этим инструментом, если… Подведите меня к своей двери.

БАРМЕН: К своей не могу.

НАТАЛЬЯ: Чёрт с вами! К той, из которой я пришла!

БАРМЕН: А что у вас за нею?

НАТАЛЬЯ: Мое детство. Кочевое гарнизонное детство. Я ведь в бога не верю. Но я верю в жизнь. А жизнь живая, настоящая была у меня только в детстве. С тем последним глотком айрана в каждом папином стакане. Потом большой город, институт, мужья, дети, бесконечная работа, работа, работа. Это сейчас я Наталья Фёдоровна, а в детстве все меня звали Наташенька. Я, когда маленькая была, совершенно не хотела расти. Забиралась под табуреты, под стулья, под столы, кровати, диваны. Под шкаф один раз пыталась пробраться. Вернее, под буфет на высоких ножках. Только своими детскими ногами под него и пролезла, потом застряла. Плакать начала, кричать. Еле меня вытащили оттуда. А я думала, если помещаюсь под стул, значит, еще маленькая, еще ребенок, а буду так под ним сидеть, так и не вырасту никогда. Теперь только под стол помещаюсь. И то не каждый.

БАРМЕН: Лазаете под столы?

НАТАЛЬЯ: Вы в своем уме? Нет, конечно. Только если ручка закатится или документ какой-то упадет. Я же уже не ребенок. Поэтому за дверью вашей у меня детство.

БАРМЕН: За вашей дверью, Наталья.

НАТАЛЬЯ: Хорошо, за моей. Хотя хозяин здесь вы, значит, и все двери ваши.

БАРМЕН: Не скажите. Я здесь всё могу делать: ходить, сидеть, петь, плясать, под столами и по столам лазать, напитки разливать, стулья двигать, а вот двери ваши открыть не могу. Ни одну, ни вторую. Только вы сами. У меня такой власти нет.

НАТАЛЬЯ: А ты будто грустишь об этом?

БАРМЕН: Нет, я вам ситуацию объясняю.

НАТАЛЬЯ: Ишь, отзывчивый какой. Как ты выглядишь? Опиши себя.

БАРМЕН: Зачем? Зрение к вам здесь всё равно не вернётся.

НАТАЛЬЯ: Хочу знать! Что тебе, трудно что ли? Или ты урод?

БАРМЕН: Уродов на такую работу не берут. Мы ведь с людьми работаем. Должны располагать к себе. Вот я и располагаю.

НАТАЛЬЯ: То есть внешность у тебя приятная?

БАРМЕН: Вполне.

НАТАЛЬЯ: Голос у тебя хороший. Мне нравится. А если к жизни вернуться, так ведь теперь всё время о людях только по голосу судить?

БАРМЕН: Теперь да.

НАТАЛЬЯ: Но я так не хочу!

БАРМЕН: Подумайте, может, в этом есть что-то хорошее?

НАТАЛЬЯ: Давай я тебе глаза выколю, и ты будешь со мной рядом сидеть и об этом думать.

БАРМЕН: Зачем так жестоко?

НАТАЛЬЯ: А ты со мной не жестоко?

БАРМЕН: Я ваши глаза не трогал.

НАТАЛЬЯ: Ты предлагаешь человеку, лишившемуся смысла в жизни, ориентира, нет, ориентации, опоры, найти в этом «что-то хорошее»!

БАРМЕН: Говорят же: «Не было бы счастья, да несчастье…».

НАТАЛЬЯ: Рационалисты чёртовы! Нет, я не согласна! Всё должно быть по-моему или никак. Если нельзя жить так, как я хочу, тогда и жить вовсе незачем.

БАРМЕН: Это ваше решение?

НАТАЛЬЯ: Это мои размышления. Налей мне еще кизиловки и оставь меня одну. Я хочу подумать.

БАРМЕН: Кизиловка закончилась.

НАТАЛЬЯ: Не думала, что она здесь пользуется спросом.

БАРМЕН: Может, предложить вам что-то ещё?

НАТАЛЬЯ: Глюкозы внутривенно? Спасибо, не надо. Я же понимаю, что ты и твой бар — это действие реанимационных мероприятий, препаратов, которыми ребята меня сейчас, как ты говоришь, спасают. Только мне компания твоя не нужна! Уйдёшь ты, в конце концов?

БАРМЕН: Уже ухожу (отходит в сторону и садится).

НАТАЛЬЯ: Ты громко дышишь. Я знаю, что ты здесь. Ты ведь здесь! Я сейчас расколочу все твои склянки! Неужели ушел? И этот ушел. Все уходят. Глаза б мои их не видели. Господи! Господи! Так они же и не видят! Не видят! Почему так?! Почему нельзя было просто убрать из моей жизни всех подонков? Почему нужно было лишать меня зрения? Нет-нет, это не окончательно. Что он может знать? Он всего лишь бармен. Я приду в себя. Восстановлюсь после инсульта. Это ишемический инсульт, я быстро восстановлюсь. Ребята знают свое дело. И по зрению найду лучшего специалиста. Пока у меня еще есть связи. Я еще авторитетное лицо. Меня все знают. Мне помогут. Всё еще можно исправить! Бармен! Эй, бармен! Я приняла решение! Я хочу жить! Где дверь? Где эта дверь?

Наталья мечется по сцене, находит дверь, за которой смерть.

БАРМЕН (сидя в углу комнаты): Это не та дверь.

Наталья падает на колени, плачет. Бармен подходит к ней.

БАРМЕН: Держитесь за меня. Я вас проведу.

НАТАЛЬЯ: Ты где был? Я тебя звала!

БАРМЕН: Вы велели мне уйти. Сказали, что вам нужно побыть одной. Вот я и ушел. Чтобы не мешать вам.

НАТАЛЬЯ: Ты думаешь, я боюсь смерти? Нет. Всё не так. Я боюсь жизни, вот этой новой жизни без глаз. Без возможности видеть.

БАРМЕН: Но вы можете слышать, ощущать, чувствовать.

НАТАЛЬЯ: Чувствовать? Беспомощность и никому не нужность? Нет, я не хочу. Я верну себе зрение!

БАРМЕН: А если вернуть его не удастся?

НАТАЛЬЯ: Чего ты добиваешься? Ты хочешь, чтобы я выбрала смерть?

БАРМЕН: Вы там уже были, но вернулись. Вы что-то не завершили, не выпили последний глоток?

НАТАЛЬЯ: Я не хочу, чтобы мой последний глоток айрана был здесь с тобою. Лучше поехать к бабушке Арминэ, научиться доить горных овец, разбавлять скисшее молоко водой, растирать в руках листья мяты и стебли укропа, и никогда больше не знать похмелья от этой трудной жизни, когда ты в ответе за всё. Я хочу отсюда уйти. В ту дверь, за которой жизнь.

БАРМЕН: Ваше решение окончательное?

НАТАЛЬЯ: Конечно! Там ведь люди борются за мою жизнь. Нужно им помочь.

БАРМЕН: Верно! (подводит Наталью к двери в жизнь). Вот ваша дверь.

НАТАЛЬЯ: Спасибо! Теперь я по голосу и по руке твоей поняла, что ты хороший человек. Знаешь, доверять людям сложно, но я попробую.

Уходит