Диана - Олег Валерьевич Куратов

на связи. Обещаю, я позвоню первой. И подберите заранее, пожалуйста, самые простые, доходчивые книжки и статьи о синтезаторах голоса, мне это так необходимо! Ведь всё же будет продолжаться, надо держаться на уровне. А то Пётр только обещает, он так занят!

Мы расстались, и мне показалось, что встречи вообще не было, так ничтожно мало я успел ей сказать. Не сказать, нет, а перевалить с себя часть груза, готового меня окончательно раздавить. Ведь в этом заключается наша подлая человеческая солидарность, – не тащить одному непосильный груз своего мандража, а как можно больше переложить его на любимого человека! Как только она отошла, я сразу оторопел: а голос? Какой у неё был голос? Конечно, похожий на мою мечту, но всё же другой, совершенно земной, без налёта мистики и волшебства. Зато во мне навсегда осталось острое ощущение его гипнотического обаяния, сопряжённого с жёсткой силой и проницательностью, – всего того, что так красиво отражалось на её необыкновенном лице. Сразу же стал понятен и выбор ПЕКа, который, образно выражаясь, при выборе смертоносного кинжала не забыл об изумительных инкрустациях на его рукояти и клинке. Раздумывая об этом, я опорожнил все находящиеся поблизости сосуды, и когда появился снова куда-то спешивший ПЕК, поблагодарил его и попросил вывести меня сквозь эти запутанные проходы. Он передал меня какому-то знакомому, добродушному, но тоже занятому чем-то другим парню. Парень послушал меня по дороге к раздевалке (я продолжал рассуждать о прекрасных дамах), спросил, смогу ли я сам добраться домой, и посоветовал вызвать такси. Я согласился, и в нашем дворе в какой уже раз забился за мусорку и там снова грезил этим новым лицом, новым голосом, пока окончательно не протрезвел. Какая у неё была фигура, я, погруженный в свои бредни, вообще не рассмотрел.

И закружилась новая бешеная карусель! Она и сейчас вертится передо мною. Вот я встречаюсь с Катериной в кафе, и мы чинно пьём только кофе, вот я в гостях у неё дома – я с кипой книг и бумаг по синтезаторам и заодно с книгами Розанова, о котором она до встречи со мной вообще ничего не знала. Вот я в театре, на спектакле, где она играет главную роль, а вот – на телевидении, за стеклом студии звукозаписи с её участием. Вот мы с ней в университете, куда затащил нас ПЕК, чтобы продемонстрировать ей воочию кое-какие новые приборы и "показать" их звучание. Вот мы в кино, на сверхмодном английском фильме о семье, измене и возмездии. Вот мы в её постели – упоённые любовью, обессиленные, счастливые. Вот растерянное, всё в слезах лицо Ники – с ней случилась жуткая истерика прямо на уроке, и никто не знал, почему. Знал один я – она переносит из-за меня такой же шок, какой перенёс я совсем недавно, и мне жаль её, как жаль было себя – перерезанную трамваем визжащую собаку. Но я не могу оторваться от Катерины, вырваться из пут облака, образованного её голосом, а теперь ещё и её звериной ненасытностью.

Не надо быть провидцем, чтобы не догадаться, чем всё это кончилось: она съела меня целиком. Проглотила, как огромная акула на ходу, мельком, не затрудняя себя, глотает очередную мелкую рыбёшку. Прошло совсем немного времени, и как-то раз у неё дома (она жила в одиночестве), она спросила меня, смотрел ли я фильм "Чтец". Да, смотрел.

– И чем же мы от его героев отличаемся?

– Ну, прежде всего тем, что вы вдвое моложе героини.

– Ах ты, льстец! А ещё?

– Эээ..Тем, что вы не мыли меня в ванной.

– Правильно. Исправим?

И мы исправили. И исправляли, пока примерно через месяц не наступил момент истины, момент беспощадного откровения. Она встала, чтобы попить, в затемнённой спальне и протянула свою гибкую, изящную руку к заварочному чайнику. Я видел, как красивый чайник бесшумно проплыл в полутьме к губам обнажённой точёной фигурки, и… вдруг с ужасом услышал гулкие, медленные животные глотки, а после каждого – зычные утробные рыки утоляемой жажды. Это был истинный голос её сути, скрытные признаки которой я, как мелкие уколы, ощущал с самого начала нашего с ней общения. От ЭТОГО ГОЛОСА я закрыл глаза и замер от срама ни жив, ни мёртв, притворившись спящим. А через час она проснулась и деликатно отправила меня домой, сказав, что пока её не посадили за совращение малолетних, нам лучше больше не встречаться:

– Хватит, малыш, я и так многому тебя научила. Хорошего помаленьку.

Глава 9

Что нам делать?

(Дианы не существует?)

Итак, моя незабвенная "Caelestis femina" подложила бомбу под волшебное, загадочное облако, под именем Диана и взорвала его на части, непригодные к восстановлению. Обладательница божественного голоса с мимолётной жадностью обглодала все косточки моей души, рыгнула, сплюнула и забыла обо мне навсегда. Врачи сказали, что у меня длительная депрессия, и вылечить меня могут только время и антидепрессанты.

Ника долго отказывалась говорить со мной, потому что так же, как и я, прошла через психушку и после этой психушки, не получив от меня никакой поддержки, пустилась во все тяжкие: снова шмотки, марафет, порнуха, дискотеки. Только однажды мы с ней всё же встретились, покаялись друг перед другом, но она сказала, что не будет верить ни мне, ни кому-либо другому теперь уже всю жизнь. Говорила она со мной грубо и презрительно. Хватит с неё, она увидела, что хвалёная любовь это просто слабосилие, кабала. Именно так её мама "любит" своего мужа, Никиного папу, – просто она страшно боится его, то есть боится, что он может уйти. А он ей почти открыто изменяет, и знает, что она знает, и пользуется её страхом. Ты заставил меня полюбить себя только для того, чтобы качать права и потом со смаком изменить. Нет у тебя никакой совести, одна случка на уме. И ты такой же сучий потрох, как все, прохрипела она осипшим от травки голосом мне прямо в глаза.

Она уверилась, что никакой другой правды нет, и главное: чем плоха эта жизнь, которой она снова живёт? Может, это единственный способ выжить – никому не доверять, быть всегда начеку, следить, чтобы тебя не обули, а при возможности развести кого-то на бабки, если только дело верное, – почему бы и не развести? И если тобой кто-то увлёкся, почему бы не выжать из него всё, что можно, а потом кинуть? (здесь я вдруг вспомнил Лермонтова). ВСЕ ТАК ЖИВУТ! Тогда почему не выпить, не загулять, не ширнуться? Я слушал её, и меня снова начинала бить дрожь. Я был во всём согласен с ней, и мне становилось стыдно и