В дни торжества сатаны - Вячеслав Куликовский

— Ну? — услышал я снова. — Я жду.

Искорки в ее глазах перестали сверкать. Снопы света стали ровнее и потускнели. Женщина превратилась в девушку.

Это вернуло меня к действительности. Какие глупости! Вот что значит почти три года не знать женщин. Я отвел свой взор, пыхнул сигарой и равнодушно сказал:

— Вы спрашиваете, почему я не думаю этого сейчас? По очень простой причине: если в молодости никто не находил меня красивым, то теперь, когда мне под пятьдесят лет, смешно говорить о том, что я могу возбуждать в женщинах какой-либо интерес как мужчина.

Она серьезно посмотрела на меня.

— Милый мистер Джон, — разве красота — это все? Одно из двух: вы или большой лицемер, или человек, стоящий очень далеко от истинной оценки самого себя. Слышите?

— Сомневаюсь, — иронически улыбнулся я.

— Вы напрашиваетесь на комплимент? Тщетная надежда. Но неужели женщины никогда не говорили вам, что в вас есть то, перед чем физическая красота — полнейший нуль. Вы знаете, какое понятие означает французское слово charme.

Я вздрогнул, как от удара хлыста. Опять этот charme. Неужели и она? Это будет тридцать девятое разочарование. Деланно рассмеявшись, я поцеловал ее маленькую ручку и сказал:

— Дорогая мисс Мэри — если бы вы знали, сколько огорчений и тяжелых минут доставило мне в жизни это маленькое французское слово — вы, наверное, не произнесли бы его. А теперь идемте гулять на морской берег. Воспользуемся временем, пока солнце еще не раскалило все на этом клочке земли.

Мэри быстро взглянула на меня, отвела взор и, подымаясь с кресла, сказала…

Как вы думаете, что она сказала? Держу пари — вы никогда не угадаете. Она сказала:

— Какой вы глупый!

Через четверть часа мы шли по мягкому прибрежному песку, слушали ленивый шелест зыби и со смехом болтали о всяком вздоре.

Вот и все, досточтимый мистер Джон Гарвей. Вот и все, что было сказано девушкой. Согласитесь, что у вас не было ни малейшего основания приходить в телячий восторг. Еще меньше основания выкидывать антраша и дарить камердинеру и повару по сто долларов.

Наоборот, дорогой сэр, на вашем месте я пролил бы несколько слез над тем, что вы стоите на границе тридцать девятого разочарования.

Да, тридцать девятого. Ибо тридцать восемь женщин, нити жизней которых были переплетены с нитями вашей жизни, находили в вас этот проклятый charme. При ближайшем же исследовании каждый раз оказывалось, что charme скрывался не в вас, а в ваших семи миллиардах. Правда, теперь их у вас не семь, а пять, но увы, — я почти уверен, что и этого количества вполне достаточно для того, чтобы еще раз обнаружить присутствие charme.

Глава VIII

Вот уже неделя с лишним, как я или совсем не появляюсь в партере или захожу туда очень ненадолго. В последнем случае я всегда стараюсь совместить свой визит с приходом других посетителей. Это очень удобный предлог, чтобы не оставаться наедине с мисс Мэри. Если же встречаюсь с ней случайно во время прогулки, то уже издали принимаю вид человека, который очень спешит и которому некогда тратить время на пустую болтовню.

Я решил, во чтобы то ни стало, подавить мое чувство и выбросить из головы праздные мечты. Раз дело дошло до charme, это совершенно необходимо. И чем скорее, тем лучше. Я не хочу, чтобы Джефферсон оказался прав. Ах, да — вы ведь еще не знаете, что сказал этот достойный человек. Тысяча извинений — сейчас вам все станет понятным.

Вчера после утреннего завтрака мне пришла странная фантазия. Вместо того, чтобы отправиться на обычную прогулку, я взял книгу и прошел в беседку. Беседка эта тонула в гуще небольшого, но очень тенистого сада, примыкавшего к тыльной стороне коттеджа. Рано утром, когда солнце не успело еще нагреть воздух, или вечером, когда с моря начинал тянуть прохладный ветерок, в этой беседке было удивительно приятно и уютно.

Темные тона густой тропической зелени, не пропускавшей ни единого луча солнца, успокоительно действовали на нервы и давали возможность глазам отдохнуть от яркого, все пронизывающего собой солнечного света. Решетчатые стены беседки, сплошь обвитые плющом и диким виноградом, непроницаемой изумрудной стеной отделяли этот уютный уголок от внешнего мира. Тишина нарушалась только птичьим щебетом, да изредка звуком упавшей с большой высоты сухой ветки. В беседке стояли два удобных кресла и столик. Пол был устлан ковром.

Словом, лучшего места для любителя одиночества трудно было сыскать.

Я сидел, курил и читал Джека Лондона. Я очень люблю этого писателя. Его произведения уносят нас далеко от пошлой и скучной повседневности с ее мелкими волнениями и противными заботами. Герои Лондона — крепкие телом и духом люди. Они не боятся вступать в борьбу с жизнью и побеждать ее. Каждый рассказ талантливого автора действует на вас, как освежающий душ.

Я успел прочитать уже порядочное количество страниц, как вдруг внимание мое было привлечено звуком ленивых шагов по усыпанной гравием дорожке. Немного не доходя беседки, шаги затихли. Очевидно, шедшие или остановились, или уселись на стоявшую поблизости скамейку.

В то же время я услышал звук голосов. Говорили не слишком громко, но достаточно явственно для того, чтобы мой чуткий слух мог разобрать каждое слово. Первым моим побуждением было встать и, выйдя из беседки, обнаружить свое присутствие. Подслушивать, хотя и невольно, чьи- либо разговоры — не в правилах истинного джентльмена. Однако, какая то неведомая сила приковала меня к месту.

— Да, дорогой Гопкинс, — услышал я голос Джефферсона, — не нравится мне все это. Очень не нравится.

— Гм… — промычал Гопкинс. — Кстати, как вы думаете, Джефферсон, нас здесь никто не подслушивает?

— Кому же нас подслушать? Мистер Гарвей ушел на свою обычную прогулку, молодая леди еще спит, а ее почтенный братец отправился, по обыкновению, совать свой нос во все дела, которые его ни с какой стороны не касаются. Не беспокойтесь — мы можем говорить совершенно свободно.

Наступила пауза. Я услышал, как чиркнула спичка. Очевидно, оба закуривали.

— Ну, — заметил наконец Гопкинс, — раз так, то выкладывайте, дружище. Что же вам именно не нравится?

— Все, начиная с появления в нашем доме молодой леди и ее брата. Я вам сказал это в первый же день. Помните? Что я вам сказал тогда?

— Точно не помню. Знаю только, что вы были очень недовольны.

— Да. Я сказал: помяните мое слово, Гопкинс, что теперь у нас в доме все пойдет вверх дном.

— Но вы не объяснили, на чем основывалось ваше предсказание.

— Я никогда не болтаю зря, Гопкинс. Хотя я был почти уверен в справедливости моего предположения, но все же я мог и ошибиться. Но теперь я вам скажу, почему я так думал. Видите ли, когда в дом, где живет не старый еще мужчина, попадает молодая, кокетливая и очень красивая женщина, то девяносто восемь шансов из ста говорят за то, что она будет вертеть этим мужчиной, как ей заблагорассудится. Скажите по совести, Гопкинс — разве я ошибся?