В дни торжества сатаны - Вячеслав Куликовский

Вячеслав Куликовский

В ДНИ ТОРЖЕСТВА САТАНЫ

Роман

…Завершится круг времени. И прорвется страшная болезнь из породившей ее страны по прямой линии на Запад к Океану. И поразит все народы и все страны… воцарятся повсюду ненависть, злоба, голод, мор и чума, смерть и разрушение войдут в мир и города будут пусты…

И восторжествует сатана…

Глава I

Сегодня у меня опять припадок необычайной, мучительной тоски. Как и всегда, он наступил внезапно, без всякого видимого повода и, конечно, так же внезапно и беспричинно исчезнет. Но когда? Через несколько часов, завтра, через неделю? Почем я знаю… Весь вопрос в том, когда отвратительный Демон Уныния наскучит пребыванием в моем теле. Я не могу понять, что заставило этого господина последние годы заинтересоваться моей бренной оболочкой и избирать ее по временам своей резиденцией. По моему всегдашнему глубокому убеждению, ни мое духовное, ни, тем более, мое физическое «Я» никогда не обладало ни одним из тех свойств, которые могли бы сыграть роль магнита для моего назойливого гостя.

Я — человек сильной воли и сильного здоровья, организм мой не надломлен никакими болезнями, я не страдаю неврастенией; наследственность у меня прекрасная; я никогда не знал лишений, всегда был глубоким оптимистом и последние тридцать лет моя борьба с жизнью была не борьбой за существование, а рыцарским турниром. Я ломал на этом турнире свое копье не за право жить, а за право стоять на самой высокой ступени той лестницы, которая именуется «общественным положением человека». Не могу не сознаться, что вначале, при первых моих выступлениях на арене жизни, победа на этих турнирах далеко не всегда склонялась на мою сторону: наоборот, довольно часто я терпел поражения и, вылетая из седла, шлепался на землю так основательно, что потом долго приходилось отлеживаться. Иногда, правда очень редко, я даже окончательно падал духом. В такие моменты я говорил себе: «Милый Джон! Бросьте эти затеи. Уверяю вас, вам никогда не удастся сделаться хорошим бойцом и роль паладина вам не по плечу. Если из вас выйдет сносный оруженосец, то и за это благодарите Небо». Но переставали ныть ушибы, заживали увечья — я снова садился в седло и бросался в поединок.

Помню, в юности я очень увлекался романами и описаниями, посвященными жизни и деяниям короля Ричарда-Львиное Сердце. Он был моим любимым героем. Я захлебывался от восторга, читая и перечитывая дифирамбы его боевым подвигам и поединкам. Когда я представлял себе, как этот рыцарь-король, закованный в вороненые латы, выбивал на турнире, под восхищенные возгласы первых красавиц королевства, своих противников из седел или как он одним могучим ударом своего двуручного меча рассекал в бою сарацина вместе с его конем — сердце мое замирало от восхищения. Слава! Что может быть лучше славы? — думал я.

Я завидовал моему герою и в глубине сердца твердо решал, что единственным кумиром, которому я буду поклоняться всю жизнь, будет Слава. Но пример все того же моего излюбленного героя ясно показывал, что слава даже королям дается нелегко и что заслужить ее можно, во всяком случае, лишь путем тяжелой и упорной борьбы. И я решил бороться.

Правда, здравый смысл семнадцатилетнего американского клерка твердил мне, что рыцарство давно умерло и отжило свой век, что в двадцатом столетии выбивать из седел джентльменов без всякой вины с их стороны не только смешно, но прямо-таки неприлично; что, разрубив кого-либо от макушки головы и до крестца двуручным мечом, ничего, кроме электрического кресла и общего презрения, заслужить нельзя; что, впрочем, и этих доводов было вполне достаточно, чтобы убедить обладающего самой богатой фантазией клерка не следовать методам короля Ричарда для достижения славы.

Но все же… я искренне завидовал Львиному Сердцу.

Теперь, когда мне почти пятьдесят лет, когда жизнь осталась позади и впереди только беспросветный мрак, я совершенно отчетливо понимаю, что у меня не было никакого основания для подобной зависти.

Ричард поклонялся славе, как богу, совершенно забывая, что она, в сущности, вовсе не бог, а самая легкомысленная из женщин. И разве эта старая, тысячелетняя кокетка не изменила в конце концов своему верному поклоннику? Кто, как не она, заставила его броситься в авантюру крестовых походов? Кто, как не она, подвергла его унижениям позорного плена?

Кто-то сказал: «Слава — дым». А я говорю: «Нет, она даже не дым, ибо дым есть все же нечто вещественное, весомое. Слава — мираж». Это определение будет несравненно вернее. Несмотря на все, что случилось, я все же никогда не перестану благодарить Небо за то, что в свое время туман, окутывавший мои мозги, рассеялся и я понял, что в жизни есть лишь две вещи, достойные человеческого внимания и усилий. Это, во первых — деньги и, во вторых, достигаемое через них и посредством них, — могущество. А слава?.. Слава — чепуха. Это говорю я — бывший клерк фирмы «Торговый дом Бурбенк и Сын» в Нью-Йорке.

Я не король, не герцог, даже не князь. Я — Джон Гарвей, просто мистер Джон Гарвей из Нью-Йорка.

У меня, повторяю, нет титула. Вместо него еще три года тому назад на моей визитной карточке, немного пониже фамилии, значилось самым мелким курсивом:

Президент Всеамериканского синдиката соединенных трестов: горнопромышленных, электрических и железнодорожных.

В течение пяти лет, имя Джона Гарвея было неотделимо от этой надписи как на столбцах прессы, так и в умах представителей правительственной власти, финансистов и широкой массы населения. Эта надпись была моим титулом. Правда, он звучит не так громко, как титул хотя бы блаженной памяти императора австрийского. С этим я согласен. Но смею вас уверить — удельный вес его в Новом и даже в Старом Свете был куда значительнее.

Когда не отошло еще в область анахронизма понятие об Англии, как о стране с монархическим образом правления, о короле этой страны говорили: «Он царствует, но не управляет», а о президенте Соединенных Штатов: «Он не царствует, но управляет». Не могу не сознаться, что эти выражения были порождены чьей-то очень неглупой головой: одно маленькое слово «не», соответственно перемещенное, лучше всяких длиннейших трактатов объясняло сущность образа правления двух величайших мировых держав. Не знаю национальности автора этого замечательного изречения. Если он француз и не был удостоен места в Пантеоне — это величайшая несправедливость.