В дни торжества сатаны - Вячеслав Куликовский

Я же, повторяю — мозг. Я — неограниченный властитель.

Юлий Цезарь говаривал: «Лучше быть первым в деревне, чем последним в городе». Этот старый интриган был миллион раз прав. И я не знаю, что для человечества более ценно: это ли изречение Цезаря, такое же жизненное сейчас, как и две с лишним тысячи лет тому назад, или его исторические труды о войнах с какими-то давно исчезнувшими галлами. Лично я изречение считаю куда выше.

И так как в силу некоторых причин, о которых вам будет рассказано как-нибудь впоследствии, я не могу быть первым в городе, т. е. на всем материке Нового Света, то я предпочитаю быть первым в деревне, т. е. на этом микроскопическом острове. Если ваши мозги, милостивые государи, еще не окончательно одурманены химерами о социальном переустройстве человеческих взаимоотношений — вы согласитесь со мной.

Итак, придя в свой «подвал», я лег на диван и развернул взятую наудачу из библиотечного шкафа книгу. Она оказалась сочинением одного из известных философов и трактовала «о непротивлении злу». Каждая строка, каждая буква этой книги убеждала, вернее, должна была убедить меня в том, что все мои поступки за последние три года были верхом глупости. Конечно, я поступил, как последний идиот, своевременно обратив в звонкую золотую монету все мое имущество и ценные бумаги; не более умно поступил я, перевезя это золото на мой остров. Без сомнения, мне не следовало делать ни того, ни другого — надо было спокойно смотреть на разграбление и уничтожение моего достояния и утешаться мыслью о «непротивлении злу». Конечно, только мое недоумие могло толкнуть меня на путь тех логических выводов, которые я сделал благодаря внимательному наблюдению за событиями, разыгрывавшимися сперва в Старом, а потом и в Новом Свете в продолжении последних лет; ясно, что я не должен был делать этих выводов, а тем более подготовлять себе, на основании их, пути отступления. Я должен был все предоставить собственному течению, памятуя о «предопределении». Да, да, мистер Джон Гарвей: вы не имели ни малейшего права спасать ни себя, ни своих ближайших друзей, перевозя их на этот остров. Вы поступили, как невежда и неуч. Вы должны были спокойно дать усадить себя на электрический стул, дать усадить на такие же стулья своих друзей и в компании с ними и еще многими другими порядочными людьми, с кроткой улыбкой на устах и сладкими мыслями о «непротивлении злу», отправиться к своим высокоуважаемым предкам.

А вы? Уверяю вас, ваши деяния недостойны передового человека с умом философской складки. Впрочем, утешьтесь тем, что еще не поздно.

К вашему острову каждый день могут подойти несколько кораблей с обезумевшими людьми континента или даже просто — пиратами. Если вы, при виде приближающихся судов, прикажете убрать минные заграждения вокруг острова и дадите этим людям беспрепятственно высадиться на берег — ваша вина уменьшится наполовину.

Если вы позволите им разграбить все, что здесь имеется, если вы с сердцем, полным всепрощения, будете смотреть, как избивают ваших друзей и прочих обитателей острова, разделяющих ныне с вами вашу участь — ваша вина будет искуплена на три четверти. Если же, наконец, вы сами без протеста позволите надеть на себя веревку и, с любовью глядя на вешающих вас разбойников, взовьетесь на сук одного из прекрасных эвкалиптов — ваша вина будет вполне искуплена.

Ха-ха! Любезнейший Демон Уныния — не находите ли вы, что вам пора укладывать свои чемоданы? Ибо когда человек смеется, то господам, подобным вам, нет места в его оболочке. Вы находите, что ваш отъезд был бы преждевременным? Ну, хорошо — прочтем еще несколько страниц.

О, мистер Джон Гарвей — чему вы смеетесь? Вы смеетесь над собственным невежеством.

Не огорчайтесь; у невежд есть одно неоцененное преимущество: они всегда могут говорить то, что думают, по той простой причине, что их репутация заранее оправдывает всякую, сказанную ими, глупость.

Я вижу, что у вас на языке вертится какой-то вопрос. Говорите смело. Что? Вас интересует, что сказал бы почтенный автор этой книги, поживши год-другой в России в эпоху коммуны? Ваш вопрос вовсе не так глуп, милый мистер Джон; но что сказал бы почтенный философ — я, право, не знаю. Только при чем здесь Россия? С таким же успехом вы могли бы спросить, что сказал бы автор книги, поживши последние три года в любой стране Нового или Старого Света.

А впрочем, все это скучно. Скучно… Так же скучно, как эта книга, как сама жизнь.

Звоню и приказываю явившемуся Джефферсону принести виски, содовой воды и самых крепких сигар. Джефферсон — мой дворецкий и камердинер. Он, да еще повар Гопкинс — это все, что у меня осталось от огромного некогда штата прислуги. Всех остальных я своевременно рассчитал.

Впрочем, если бы я этого не сделал, то они сами покинули бы меня. Я их не осуждаю — человек слаб и, конечно, видный, а главное, доходный административный пост или, может быть, даже «министерский» портфель говорит и сердцу и уму несравненно больше, чем должность выездного лакея или истопника.

В глубине души я очень удивляюсь Джефферсону и Гопкинсу. Впрочем — у каждого человека свои странности.

Благодарение Небу, близится время обеда. Сегодня буду обедать один — нет ни малейшего расположения к дружеским застольным беседам. Надо переодеваться. После обеда виски и сигары помогут мне скоротать время до появления исконного благодетеля всех смертных — Морфея.

Глава III

Сегодня проснулся с чувством приятного сознания, что мой надоедливый постоялец освободил меня, наконец, от своего присутствия. Очевидно, сильная доза виски с примесью едкого сигарного дыма и крепкий, продолжительный сон пришлись ему не по вкусу. Надо будет запомнить этот рецепт на будущее время.

Встаю на час раньше обыкновенного, чем немало удивляю Джефферсона.

Бедный Джефферсон! Если бы он знал, каким суровым испытаниям должна была сегодня подвергнуться его непоколебимая вера в то, что жизнь мистера Джона Гарвея на острове Старого Мира есть не что иное, как плавное вращение колеса, приводимого в движение безукоризненной, математически-точной машиной.

Впрочем, не знаю, кто был более поражен переменой, которую принес мне этот день — Джефферсон или я сам.

Удивительная вещь судьба. Нет, я неверно выразился: не судьба, а случай, «Его Величество Случай». Этот старый шалун иногда выкидывает с нами, жалкими обитателями не менее жалкой планеты, удивительные экивоки. Но, однако, — все по порядку.

Я, кажется, уже говорил вам, что встал в прекрасном настроении. От вчерашней тоски не осталось и следа и я совершенно не понимал, чего могло мне не хватать накануне в то время, когда я бродил по берегу океана. Я отлично выкупался в бассейне, окончил при помощи Джефферсона мой туалет и, одетый в легкий белый костюм, вышел в столовую. Я допивал уже кофе и намеревался позвонить Джефферсона и приказать ему подать мне трость и шляпу, как мой примерный слуга сам появился у дверей.