Сибирский редактор - Антон Нечаев

И послушный Меркулович стал плести хитроумные комбинации по удалению Дашутки из поля видимости своей подруги.

Но шеф переоценил свои силы. Дашутка с мужем, сотрудником областной администрации, была не удаляема по определению. В плохом настроении она вызывала машину из правительственного гаража, брала всех своих пятерых детей и ехала кататься по городу. Каталась до посинения, пока дети не исходили рвотой, а водитель на коленях не молил отпустить его восвояси. В хорошем же настроении Дашутка приезжала в администрацию сама на своей «ауди», небрежным тычком левой ноги открывала дверь премьер-министра, садилась ему на стол очаровательной, но очень весомой задницей и рассказывала премьеру часами о том, как сегодня замечательно покакали ее дети, и когда последний раз поимел ее муж Андрюха, и что они при этом сломали. Терпеливый и вежливый Александр Викторович, не решаясь прервать излияния столь эффектной особы, одно за другим пропускал совещания, а к вечеру с тоской в глазах подумывал об отставке.

Ну, так можно было спихнуть Петрову с должности при таких связях? Опытнейший Меркулович здесь здорово прокололся. Акела промахнулся. Следовательно, постарел.

15

Устроившись за несколько лет до этого на должность директора Фонда, Дашутка приехала к нам в редакцию. Заметно волновалась (она постоянно чувствует себя тупой и боится, что ее будут презирать за это. К тому же она вечно в иллюзии, что писатели – люди умные и образованные), она выпускала из рук бумажки, роняла шаль, заплетала слова в бредовые предложения.

Тем не менее, в унылой серой атмосфере нашей двухкомнатной литературной берлоги как-то посвежело с ее приходом. Я усадил ее в кресло, предложил чайку, выдал без всяких проблем то, что она просила (а просила она ни много ни мало всю нашу адресную базу, которую шеф ни за что б ей не выдал). Получив адреса, Дашутка стала выпрашивать еще какую-то помощь, но тут явился Меркулович, глянул на нее неприязненно, не ответил на приветствие. Следом пришло Молодое Дарование, также поглядело на гостью свысока, что-то сказало ей приказным тоном. Дашутка задергалась и засобиралась. Обещала звонить.

Люди, похоже, не столько по душевным качествам сходятся, сколько по внешним. Должен сказать, что я при не самом высоком росте довольно толст, на последнем взвешивании весы подо мной, крякнув, отсчитали полтора центнера. Чистого жира и костей. Ни капельки мышц.

Дашутка Петрова ростиком меньше, а весит, наверное, килограмм двести. Как-то на одном из наших гастрольных выездов в область она попросила меня потереть спинку в бане. Мамочки мои, вот это тело! Огромный перекатывающийся живот, груди с голову крепенького молодого бычка, пизда, как туннель для детского паровозика в парке имени Горького, сладкие бахчи ягодиц… У кого-то повернется назвать этот пейзаж отталкивающим?

Меркулович же и Марина напротив худосочные, темноглазые, желчные. Искренне считают себя современными и красивыми. Более того, развитыми и начитанными. Короче, интеллектуалами (вот уж противное слово. Когда при мне его произносят, как правило, в адрес самих себя («Вот мы, интеллектуалы, нас только пять таких и есть (на миллионный город), вот мы полагаем, утверждаем, понимаем…») остатки моего невеликого интеллекта норовят испариться, я начинаю вести себя как имбецил, чтобы, не приведи Господь, не подумали, что я тоже из этих. Шансов, что подумают, вообще-то немного, хотя раньше я частенько сходил за умного. Но за «интеллектуала» ни разу. Что-то есть в этом понятии для сибирского уха отвратительное. Спесь, снобизм, высокомерие. Может там, в нерусских Европах словечко это пристроилось более гармонично. Там же нет интеллигенции, самоистязающей и страдающей, там один интеллект, то есть мысль, мышление. Мы же в Сибири не мыслим вовсе, сам процесс этот для нас запрещен, абсурден. Мы чувствуем, учимся чувствовать, сопереживать, душою входить в ситуацию. Человеку больно, мы физически ощущаем эту боль на себе, человеку плохо с похмелья, подлечим потому, что болеем тоже. Чем хворобому поможет мысль, интеллект? А чувство согреет, принесет чаю, сбегает за сигаретами, вызовет телочек или маму с пивом и холодцом. Ведь у нас холодно. Верно прознали мудрые историки прошлого: причина характера народа в природных условиях его проживания. Из-за холода мы такие. А у них там, в Болгарии или Греции от жары только мысль развивать. Интеллектуалов выпестовать. Мы же мерзнем, мерзеем от интеллекта. Один русофобный писатель-чех этим словом, промелькивающим почти в каждом абзаце его романов, довел меня почти до обморожения. Скорую вызывать пришлось.)

Нас с Дашуткой в Меркуловичевской компании презирали, считая зажравшимися свиньями. Мы же по-доброму смотрели на эти недоделанные фигурки, жалели их, сердечных, за недокормленность. «Интеллектуалы» фыркали и в глаза обзывали нас «бочками», «кадушками», меня персонально нарекли в их кругу «слоноподобным слепошарым увальнем», сокращенно «ссу». В оскорбительном словотворчестве «интеллект» их блистал всеми красками серо-черного спектра.

Но несмотря на свою умственную разносторонность, мощь Петровой они не прочухали. И незамедлительно поплатились.

16

Первым потерпевшим оказался Меркулович. Но здесь и свои «помогли», на ровном месте старика подкосили. В конце декабря Меркулович уехал в Москву на Русский Букер, а пока его не было, вездесущее Молодое Дарование, которое сроду ничего не читало, кроме фантастики, зачем-то взялось за роман Меркуловича, опубликованный в журнале «Днепр». И углядело Молодое Дарование в том романе неприкрытые намеки на своих знакомых, сокурсников по Литературной школе, в которой Дарование училось, а любовница Меркуловича Марина директорствовала. В частности главный герой романа, человек лет под семьдесят, преподаватель, писатель, короче вылитый Меркулович, пежит одну юную особу, в коей Дарование признало звезду Литературной школы Настю, которую Дарование пежило и само (видно от всех этих расстройств Настя впоследствии и подалась в дайки). В романе герой с возбуждающим аппетитом наслаждается ароматами Насти, сладостно полизывает несовершеннолетнюю девочку, попутно втемяшивая ей секреты литературного мастерства.

О романе прознала вся меркуловичевская компашка. Марина как ответственная за ребенка прилетела в редакцию с негодующими искрами в лексике и во взоре, швырнула ключи от редакции (у нее, как у любовницы и доверенного лица они, естественно, были) и заявила, что выходит из всех, возглавляемых Меркуловичем организаций.

Сам ребенок тоже не остался в стороне. Ради того, чтоб замочить своего зарвавшегося наставника, Настя на время даже покинула Дивногорск, где, увлекшись лесбийскими играми, проживала в сексуальном довольстве и эротическом счастье уже полгода. На электронный адрес Рината полетели оскорбления и угрозы со всех сторон. А Ринат все еще праздновал в столице свой букер.

Я представил, что будет с мягкосердечным стариком, когда он приедет. И написал ему, пытаясь предупредить и поддержать. Написал следующее: «Ринат Меркулович, дорогой, тут без вас творится какая-то херня, все ваши ученики на вас ополчились якобы из-за вашего романа. У них какое-то всеобщее помешательство. Не берите ничего в голову. Поступайте, конечно, как знаете, но я бы на вашем месте всех этих пидорасов и пидорасок поувольнял или просто выкинул из своей жизни».

Шеф, не склонный к резким решениям, меня не послушался. Возвратившись из Москвы в глубоком коньячном хмелю, шеф запереживал, забегал. Из журнала начал звонить Марине, просить прощения, умолять. По его жалким репликам ответы Марины легко угадывались:

«Нет! Нет, старый козел! Нет, извращенец, растлитель малолетних! Нет, никогда. Сколько? Нет. Я сказала, нет! Сколько, сколько? Ладно, в последний раз. И больше, запомни, чтобы ни-ни, ты понял, ишак мусульманский?»

После такого подкоса, Меркулович обмяк, полысел характером. Ведьма Марина под угрозой кастрации запретила старику даже в мыслях обсуждать, критиковать своих. Учащиеся Литературной школы отныне в прямом смысле ездили на Меркуловиче, по двое, по трое усаживаясь ему на гнилой хребет, заставляли показывать Троянского коника, понукали, как купринского пекинесса Арто, прыгать через скакалку, зубоскалили насчет его забывчивости, надвигающегося маразма. Провинившийся шеф все сносил без единой жалобы. Жесткая маринина установка была ясна и доходчива: «Петрова – враг. Увидишь ее – убьешь ее. Она твоя цель.»

Петрова как назло не показывалась. У нее вот-вот должны были родиться еще четверо маленьких развеселых щеняток-ребяток, и перед серьезными родами она легкомысленно смылась на месяц в Доминиканскую республику отдохнуть, чем дала лишний повод для злобства. Марина за свой счет никогда дальше Ачинска не выбиралась, а за общественный ее сроду не возили. Чем шеф мог ей помочь? Горючим отчаяньем и вялыми попытками овладеть своей своенравной зазнобой, на которые особа реагировала презрительно-раздраженно: «И это все?».