Все, что дозволено небесами - Татьяна Олеговна Воронцова

времени, вне этого мира… где мы могли бы побыть вдвоем. Только ты и я. Заняться любовью, а потом вернуться сюда, в свою реальность, и продолжать жить дальше, как будто ничего не случилось. Помня о том, что между нами было, но никому об этом не рассказывая. Никому. Ни одной живой душе. Ты читал «Темную башню» Кинга? Я мечтаю о таком же Пряничном домике, какой создал Шими для своих друзей, ставших против воли Разрушителями. Тэд Бротигэн записал на пленку рассказ для стрелков…

– Я понял, о чем ты.

– Балкон на Башне, – тихо добавила Дина, улыбаясь болезненной улыбкой человека, чья тайна перестала быть тайной. – Пряничный домик. Место вне времени, вне реальности. Где можно спрятаться от всех. От всех.

Некоторое время Герман разглядывал ее с таким вниманием, словно собирался, вернувшись домой, написать еще один портрет, по памяти.

– Место, где действие всех человеческих законов приостанавливается. – Он слегка вздохнул. – Я знаю такое место. Но не знаю, как туда попасть.

– Подземное святилище? – Дина поежилась. – А почему ты думаешь, что там…

Налетевший неведомо откуда порыв ветра поднял дыбом ее коротко стриженые волосы, заставил зажмуриться.

– Кажется, будет дождь, – пробормотал Герман. И задумчиво обозрев безоблачное небо над головой, добавил со вздохом: – Но продолжать жить дальше, как будто ничего не случилось, вряд ли удастся. В этом надо отдавать себе отчет.

На берегу пролива, разделяющего два острова, было, как всегда, ветрено и довольно свежо, несмотря на яркое солнце. Запах морской соли и выброшенных волной на берег клочьев водорослей раздражал ноздри. Осторожно ступая по валунам, между которыми торчали пучки лишайника и мха всех оттенков зеленого, они подошли почти к самой воде и остановились, глядя на дамбу.

– Поцелуй меня, – попросила Дина.

Герман искоса глянул на нее. Что еще за провокации? Хотя… Ей ведь не известно его отношение к поцелуям. Этот вопрос они не обсуждали.

– Я не люблю целоваться.

– Ни с кем?

– Ни с кем.

– Но умеешь?

– Умею.

– Как же научился?

– Ну… – Он глубоко вздохнул. Улыбнувшись, потупился с неожиданным смущением. – Все женщины, с которыми я имел дело, любили целоваться. Вот и пришлось.

– Бедняжка! – Видно было, что эта неожиданно всплывшая деталь его интимной жизни изрядно Дину веселит. – Наверное, это было ужасно. Тебе удалось скрыть свое отвращение от подруг? Думаю, да. В противном случае они вряд ли согласились бы «иметь с тобой дело». – Она говорила, давясь от смеха, не спуская с Германа искрящихся глаз. – Что же конкретно тебе не нравится? Вкус? Ощущение чужого языка во рту?

Над морем с криками носились чайки, периодически камнем падая вниз, чтобы выхватить из воды рыбу. Некоторое время Герман смотрел на них, щурясь не то от солнца, не то от раздирающих его противоречивых чувств, потом резко повернулся и схватил Дину за плечи. Процедил чуть слышно:

– Заткнись.

Они уставились друг на друга.

– Ну и дурак же ты, хоть и шаман, – насмешливо произнесла Дина, не оказывая ни малейшего сопротивления.

Разумеется, это сработало. Одним движением он заключил ее в объятия – такие крепкие, что она почувствовала себя скованной по рукам и ногам, – и поцеловал. Долгим страстным поцелуем, не наводящим на мысли ни о неумении, ни о нежелании.

– Ух ты! – выдохнула Дина, когда он ослабил хватку и немного отстранился. Провела языком по влажным губам. Сердце ее стучало так, будто она бежала кросс. – Ну, в общем… Ты действительно умеешь целоваться. Этого у тебя не отнять.

Герман чуть заметно усмехнулся. Если бы в эту минуту Дина посмотрела ему в лицо, он разжал бы руки и отступил. Но она стояла тихо, не двигаясь и не открывая глаз.

Кроме беснующихся над водой чаек, вокруг не было ни души. Только чайки, ветер, валунная дамба, извивающаяся по отмелям пролива, и солнце, блистающее на поверхности холодной неспокойной воды. Притянув Дину к себе, Герман жадно целовал ее рот, точно пил и никак не мог напиться, руки его гуляли по ее телу под одеждой.

– Кажется, ты действуешь против собственных правил, – с трудом переводя дыхание, хрипло прошептала она, когда он наконец ослабил хватку.

– Хочешь сказать, я веду себя как козёл?

– Примерно.

Герман коротко хмыкнул.

– Я не буду оправдываться.

– Еще бы… Такие, как ты, никогда не оправдываются.

– Потому что в этом нет смысла.

– А в чем есть? В жизни?

– В жизни тоже нет.

Дина открыла глаза, но посмотрела не на Германа, а на свою расстегнутую белую рубашку, под которой виднелась покрытая красными пятнами грудь. Нижнего белья на ней не было.

– Вот ведь как бывает, – медленно и задумчиво, будто бы обращаясь к самой себе, произнесла она после паузы. – Я могла заполучить самого классного парня на всем Соловецком архипелаге, но пошла на поводу у своего хитроумного родственничка… согласилась стать наживкой…

– Ты лучшая наживка из всех, что мне подкидывали в жизни, – сообщил Герман, вероятно, надеясь, что ей это польстит.

– …и это обернулось против меня.

– Все закономерно, моя дорогая.

– Но все равно чертовски обидно. – Дина вздохнула. – Меня буквально распирает от желания без конца говорить о том, какой ты потрясающий мужчина и как сильно я тебя хочу. Я понимаю, что это глупо, и стараюсь заткнуться, но заткнуться не получается. Представляю, как тебе это надоело.

– Мне нравится твоя честность, но не нравится, что ты считаешь, что она должна быть вознаграждена.

– Я так считаю?

– Конечно. Разве ты не надеешься, что рано или поздно я пересмотрю свое отношение к происходящему, скажу себе «как бы то ни было, она поступила благородно, призналась, хотя могла промолчать» и удовлетворю твое желание.

– Наше обоюдное желание, – поправила Дина.

– Пусть так.

– Надеюсь, конечно. А ты на моем месте не надеялся бы?

– Мне трудно представить себя на твоем месте.

Они немного помолчали, разглядывая друг друга, как незнакомцы, случайно столкнувшиеся посреди улицы.

– Завидую твоей подруге. Как ей удалось добиться от тебя взаимности? Ты был свободен в то время?

– Давай сменим тему.

Прикусив губу, Дина отвернулась, минуту смотрела на море, потом застегнула рубашку и решительно двинулась в обратную сторону, к роще, где они оставили этюдник и рюкзак. Герман шел за ней.

Перед картиной оба остановились и, не сговариваясь, соприкоснулись руками. Как сообщники.

– Ты еще будешь работать над ним или он уже готов? – спросила Дина, глядя на портрет, а не на художника.

– К завтрашнему дню будет готов.

– Я смогу его увидеть? После того, как ты закончишь.

– Само собой.

– Где?

Он чуть помедлил.

– Я принесу его тебе в гостиницу.

– Принесешь? – Брови Дины поползли вверх. – Но…

– Есть возражения?

– Нет,