Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова

– Пути господни неисповедимы… Франсиско, я правильно запомнил?

Теперь повернулся. Да, я немного ошибся в предположениях: отрешенности не наблюдается. Зато задумчивость налицо. На лице, то есть.

– Да, падре.

– В этом доме вчера умер человек. Умер не своей смертью.

– Не повезло бедняге. Вы его знали?

– Я знаю каждого в этом городе, кто однажды ступил на дорогу к храму божьему.

Из других уст это прозвучало бы либо самонадеянно, либо придурковато-блаженно, а у Мигеля почему-то получилось уверенно. Не дежурно ни в коем разе. Так, будто он готов поручиться за сказанное.

– И тебя буду знать, надеюсь.

А теперь стало странно неуютно. Мне.

– Вы пришли помолиться? Тогда не буду мешать.

– Беседе с Господом неспособно помешать ничто в мире, Франсиско. А уж тем более, человеческое присутствие. И кстати, можешь присоединиться. Это благое дело – попросить о милости для души, особенно не для своей.

Непременно, падре. Какой бы сволочью ни был погибший, он хотел меня защитить. Из не совсем понятных побуждений? Пусть. Он пытался. И вот о чем я действительно должен попросить прощения перед ним и богом, так о своем упрямстве. О разочаровании, успевшем промелькнуть во взгляде Карлито. О том, что парень умер, зная, что ему самому не удалось совершить благого дела.

– Простите, падре. Как-нибудь в другой раз.

– Конечно, сын мой. И помни: это предложение всегда в силе.

И он снова повернулся лицом к дому, молитвенно складывая руки перед грудью.

Они ведь что-то находят в исповеди. Люди. Возможность выговориться? Мне она раньше была не нужна. Со стороны церкви, потому что у меня был свой исповедник. Хэнк. Он слушал все, без купюр. И мне по-прежнему нужно сказать ему очень многое. Сразу после обеда, который приближается так же неотвратимо, как я удаляюсь от места преступления. Но не так быстро, чтобы перестать слышать голос Мигеля.

– Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное…

Отличное начало, ничего не скажешь! Покойник бы обиделся, могу поклясться. Карлито никогда не был дураком, а уж чтобы решиться сделать то, что он сделал, духа надо было набраться много. Даже очень.

– Блаженные алчущие правды, ибо они насытятся…

Вот это верно. Парень считал, что помогает кому-то, ждал поощрения или хотя бы доброго слова, а получил… Правду. Вместе с ножом в спину.

– Блаженны чистые сердцем, ибо они бога узрят…

Эй! Он же читает через строчку. Что за странная прихоть? И как первые две фразы, так и эта не подходит Карлито. Или все-таки…

Передо мной он никогда не таился. И в прошлой жизни, и в настоящей. Ненавидел, но не скрывал этого. Чувствовал потребность встать на защиту – и встал.

– Блаженны вы, когда будут поносить вас…

О, поносить будут. В узком кругу, конечно: не думаю, что о похищении узнает хоть одна живая душа вне сенаторского дома. Прислугу прошерстят, кто бы сомневался. Допросят с пристрастием. А внешне все будет оставаться милым, умиротворенным и дремотно-спокойным. Как надгробная речь падре.

– За меня.

Это было последнее, что я услышал. Тихое, усталое и…

Слегка виноватое?

* * *

– Деньги давай!

Разве так встречают хозяина на пороге его собственного дома?

– М?

– Деньги давай, говорю.

– Какие ещё деньги?

– Монеты. Круглые такие, блестящие, звонкие. Хотя и потертые сойдут. А ещё бумажки бывают. С картинками красивыми. А, что я рассказываю? Ты, наверное, в жизни их в руках не держал, на всем готовом ведь жил, да?

– Я знаю, что такое деньги.

– А если знаешь, то давай! Вот сюда!

Растопыренная ладошка. Могла бы оказаться прямо у меня под носом, если бы Лил подросла хотя бы на фут.

– Зачем они тебе?

– Не мне! Приятелю твоему. Он вон какой слабенький… Мясо должен есть. И много!

Интересно, если бы я чувствовал себя неважно, дождался бы подобной заботы? Черта с два. А для Хэнка маленькая хулиганка готова разодрать меня на клочки. Ну, по крайней мере, считает, что у неё это получится. При необходимости.

– У меня нет денег.

– А жалованье твоё? Или как там оно называется?

– Ещё не выплатили.

– И поторопить нельзя? А сходить-попросить? Вдруг сжалятся? Хотя…

Меня смерили разочарованным взглядом. Снизу вверх.

– Не, ты просить не умеешь. Только приказывать.

Похоже, кое к кому память о давнем прошлом если и вернулась, то при этом напрочь вытерла следы последних дней. Иначе откуда взялось… ну да, презрение. Натуральное.

– Никуда я не пойду и ни о чем просить не буду, в этом ты права. Но совсем по другой причине.

– Какой ещё?

– Не дадут. Аванс я уже потратил.

– Когда успел?!

– Да тут, на днях было дело.

– Что-то я покупок никаких не видела, - грозно прищурилась Лил.

– А их и не было.

– На что тратился тогда? Ещё скажи, что на…

– Пропил.

Открыла рот. Округлила глаза. Попробовала вспомнить и сообразить, о чем я говорю, но быстро прекратила попытки.

– Да как ты…

Должна была наброситься с кулачками, но нет: блеснула водой в глазах и ускакала вверх по лестнице. То ли оплакивать горе, то ли беситься в одиночестве.

– Ну у вас и ссоры, прямо-таки семейные.

Он все слышал? Конечно. А и хорошо. Мне скрывать нечего.

– Я угадал?

– Что?

– Про семью?

Лицом Хэнк уже заметно порозовел. В смысле, стал похож на человека, а не привидение. И на ногах держится практически самостоятельно. Самодельная корявая трость ведь не в счет?

– Нет.

– А с виду…

Раньше я бы удивился такой настойчивости в расспросах, особенно со стороны того, кто сердечные привязанности раньше определял на раз. Раньше. До сегодняшнего утра.

– В настоящее время соблюдаем вооруженный нейтралитет.

– Вот даже как!

Напряжение слегка спало. Эх, Хэнк, Хэнк… Могу предположить, почему девчонка в тебе теперь души не чает, но ты-то? Что в ней углядел, а?

– Да и черт с ней. Лучше про себя расскажи. Есть боли, ещё что-нибудь?

– Не буду врать: есть. Но знаешь, они… хорошие. Нужные, если можно так сказать. Подтверждают, что я жив. А если ты насчет волос… Отрастут. Вон, уже начали!

И правда, затылок уже начал ершиться. Глазам не слишком заметно, но ладонь подтвердила: процесс пошел.

– Это здорово.

– Согласен. А вот то, что я увидел вокруг, когда проснулся, совсем не здорово.

– Лил тебе все рассказала?

Если Хэнк и изменился, то только внешне и ненадолго: взгляд точно тот же, что и раньше. Искренне обеспокоенный, когда для беспокойства имеется повод.

– Рассказала многое. Разное. Но подозреваю, не всем из её историй можно верить безоглядно. Я прав?

– Зависит от обстоятельств.

– Я что, тебя обманывала?