Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис - Питер Гуральник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что же касается Глэдис, то она просто гордилась своим мальчиком — не больше и не меньше, чем в тот день, когда он выиграл приз по пению на ярмарке. «Она никогда не считала, что ее сын с детства обладал талантом великого артиста, которому стоит только подрасти — и он завоюет весь мир (о чем нередко говорят в своих интервью матери «звезд»), и знала, что он добился всего сам. Вестер показал Элвису пару аккордов, и, хотя никто тогда не обратил на это особого внимания, она им очень гордилась. «Я лишь надеюсь, что все мы будем жить долго», — говорила она. И ее не радовали его феноменальные успехи, от которых у любой другой матери «поехала бы крыша», — единственное, что имело для нее значение, ее бесценный и единственный Элвис.
По вечерам вся семья частенько усаживалась в гостиной и слушала госпелы в исполнении «Братьев Блэквид», сестры Розетты Тарп, певицы Клары Ворд и квартета «Стэйтесмен», из участников которого Элвис особенно отмечал Джейка Хесса. Порой он сам садился за орган и пел, а миссис и мистер Пресли с удовольствием ему внимали, одобрительно кивая. Для Клиффа это было своего рода «образованием», поскольку хоть он и считал себя человеком духовным, но никогда прежде такой музыки не слышал. Впрочем, жизнь в семье Пресли стала для него и чем–то вроде испытания. В доме нельзя было ни употреблять алкоголь, ни курить, и, хотя такое качество, как умеренность, было ему несвойственно, не оставалось ничего другого, как подчиниться правилам. «Элвис терпеть не мог находиться в одной компании с пьяными. У него была невероятная сила воли, и такие люди его ужасно раздражали — сколько раз он мне говорил: «Клифф, я не могу позволить себе находиться среди людей, которые не могут себя контролировать».
Однажды вечером их пригласили на коктейль Пиджоны — жившая на той же улице богатая молодая пара со «старыми мемфисскими корнями»: Фрэнк был наследником «Сталелитейной компании Пиджона — Томаса», а Бетти — внучкой Э. Х. Крампа по кличке «Босс», негласно правившего Мемфисом с момента его избрания мэром в 1910 году до самой своей смерти в 1954‑м. Поначалу Элвис колебался — он чувствовал, что соседи отнюдь не в восторге от того, что рядом с ними живет такая известная личность — не столько из–за него самого или его семьи, сколько из–за его поклонников, без конца слонявшихся по Одюбон–драйв. Прекрасно понимая, насколько подобные вещи могут раздражать обитателей этой когда–то тихой и спокойной улочки, он делал все возможное, чтобы причинять им как можно меньше беспокойства. Однако, узнав о том, что некоторые из них предлагали «всем миром» скинуться, чтобы откупиться от «этих Пресли» и спровадить их в другой район, он в свою очередь сделал им контрпредложение — я сам готов купить ваши дома. Как написал один мемфисец биографу Элвиса Элейн Данди, «с точки зрения мира, в котором я родился и вырос, мира загородных клубов и т. д., его воспринимали как человека, соседство с которым вызывает… смущение».
Клифф хорошо помнит этот случай: «Элвис сказал: «Мама, я не хочу туда идти, у этих людей полно денег, и я не вписываюсь в их компанию. Мне там будет неуютно». На что она ответила: «Сынок, им от тебя ничего не нужно, у них и так все есть. Они уже оставили свой след в этом мире, эту семью знают все — ты же знаешь, что она из Крампов. Они приглашают тебя стать одним из них, только и всего. Ты не можешь им ничего дать, они просто тобой гордятся — еще одним мемфисцем, который тоже оставил свой след».
Ехать было недалеко. Они чуть–чуть опоздали, отказались от предложенного виски с содовой и попросили кока–колы и крекеров. Пэллас Пиджон, которой тогда было всего восемь, вспоминает, что вначале Элвис «немного нервничал, но все равно был очень мил и дружелюбен. Когда папа спросил, не мог бы он поговорить по телефону с его кузиной, которая жила в Плейнфилде, штат Нью–Джерси, и была его большой поклонницей, он охотно согласился. Мы набрали для него номер по междугородной. Потом он поговорил с моей тетей, младшей дочерью моего деда, — она училась в Ричмонде, в школе им. Св. Екатерины, и вся спальня в общежитии чуть не сошла с ума от восторга. Потом я спросила его, не возражает ли он, если я наберу номер своей лучшей подруги Луизы, так он и с ней тоже поговорил. «Луиза, это Элвис». Это было нечто невероятное. После этого мы с мамой повели его и Клиффа осматривать дом. Когда мы зашли в мою спальню, Элвис, увидев у меня на кровати плюшевые игрушки, спросил, когда у меня день рождения, и обещал прислать мне плюшевого мишку. Он так ничего и не прислал, но я мечтала об этом несколько месяцев».
Однажды, заехав в «Сан», Элвис пожаловался Марион Кейскер, что его обижает, когда люди судят о нем, толком его не зная. Сэм Филлипс в то время был часто занят — тогда он вовсю занимался «раскруткой» стремительно набиравшего популярность Джонни Кэша, пытался вернуть на большую сцену Карла Перкинса, а вдобавок у него было еще несколько ребят, от которых он был просто в восторге, — но Элвис любил заглядывать туда и просто так, чтобы поболтать с Марион, когда в опущенные жалюзи бьет солнце, а из–за стеклянной панели в стене доносятся звуки гитар и барабанов. Затем он добавил, что его по–прежнему очень огорчает проповедник из Джексонвилла, написавший о нем пасквиль в журнал «Лайф». «Все, что я могу сказать, — они меня по–настоящему не знают».
По мере приближения премьеры «Полюби меня нежно» Элвис, чувствуя крайне пристальное внимание к своей персоне даже в родном городе, нервничал все больше. Наконец он последовал совету Полковника и на некоторое время уехал в отпуск в Лас–Вегас, что спасло его от общения с репортерами, которые неминуемо стали бы интересоваться его реакцией на мнение критиков. Это совпадало с новой стратегией Полковника — на какое–то время спрятать его от широкой публики (он считал, что скоро можно будет начинать брать деньги за интервью с «молодежным идолом») — и полностью отвечало желанию Элвиса. Именно так он когда–то и поступил, укрывшись в «Сазор № 2» в тот вечер, когда
