Третий берег Стикса (трилогия) - Борис Георгиев

— Колись, Франчик, бабок набил, банкуешь?

— Чё за заходы с севера? — попрекнул его Франчик. — Не звони, не все свои. Вздёрнули на хавалку. Баклана взял?

— Не! — Матвей ухмыльнулся, мельком глянув на Волкова. — Сладкого пасу, не свети.

— Падай на хвост, если чё.

— Э! Франчик! — подал голос тот, кто назвал Матвея Джокером. — Чё ты его блатуешь?

— Воха, — слегка повернув голову, сказал ему Матвей, — говорят, ты шоха?

«Смеются, — отметил Волков. — Все, кроме Вохи, даже кабатчик. Над чем смеются? Не понимаю. Вроде, по-русски говорят. Включить транслятор? Может быть, диалектизмы? Тогда в памяти княжны Дианы должно найтись что-то полезное. Но Воха не смеётся, хоть смысл, похоже, понял. Набычился и в кружку уткнулся».

— Хорош порожняк гонять, я жрать хочу, — заявил вдруг Матвей, сделал непонятный знак рукой Франчику и двинулся по проходу дальше. Никто из сидящих за столом так и не сказал Волкову ни слова, как будто не было его. Пожав плечами, Саша побрёл следом за нетерпеливым сатиром. Хотелось сесть поближе к печке, чтобы одежда быстрее высохла, но Матвей почему-то выбрал стол у окна и устроился так, чтоб видно было дорогу. Волков, интересовавшийся людьми больше, чем пейзажем — дорога, лужи, блестящая медвежья спина, дождь, — сел против него.

— Паола! — крикнул кабатчик, когда увидел, что гости выбрали место.

— Па-о-ла! — заорал Матвей, похлопывая ладонью по столу.

— Паола! — добавил свой голос к хору Франчик. — Ещё пару светлого!

«Паола? — удивился Саша. — Что за имена у них здесь? Клипса, Хряк. Эти ещё: Франчик и Паола. Того, который в луже валялся, эти называют Чакки. А Матвея кто Лёвиком зовёт, а кто Джокером. Надо бы разобраться с этим, консоль включить и порыться в словаре. Но сейчас неудобно. Заметят. И спрятаться негде».

— Пашка! — раздражённо повторил призыв кабатчик по прозвищу Хряк. — Заснула?!

«Пашка, а не Паола. Уже кое-что. А Джокер… Что-то было такое: покер-джокер. Да! Карта в колоде для игры в покер, заменяющая любую другую. Карта-лицедей. Читал где-то. У Фитцджеральда? У Хемингуэя?»

— Пашка! — ревел кабатчик. — Клиенты ждут!

Скрипнула дверь (та маленькая, возле стойки), взгляды семерых мужчин скрестились на женской фигуре, ступившей в полумрак зала: «Скользит плавно, Паолина-пава», — подумал Волков, наблюдая, как мимо него проплывает, колыхаясь подобно лёгкому облачку, крупная женщина. Полногрудая, белорукая, в легкомысленном клетчатом платьице, в переднике белом (с завязками), несёт две огромные кружки с янтарной жидкостью и шапками пены. Мимо.

— Па-о-ла… — капризно проныл Матвей, попытался ухватить то, что считал своим по праву, но цели не достиг — рука поймала воздух.

— Сейчас-сейчас, Лёвик! — игриво пропела женщина, скрещённых на ней мужских взглядов будто не замечая. Привела обе кружки в гавань, сгрузила на стол невредимыми, а руку, протянутую крючком к белому переднику, наградила звучным шлепком. За столом довольно заржали; Франчик, потирая руку, беззлобно пропыхтел: «Бесовка».

— Хряк, это что ж такое? — ворчал сосед Волкова по столику. — На нас, значит, забили болт? Так-то вы дорогих гостей встречаете! Кому пиво, а кому кость от сливы?

— Чего скандалите, уважаемый? — негромко спросила Паола, останавливаясь на почтительном расстоянии от сатира (руки её — в кармашках передника, вид — неприступный). — Вы желаете заказать сливы?

Матвей, внимательно изучая кружевную оторочку лифа официантки, звучно сглотнул, потом проговорил тоном записного скандалиста:

— Что вы шепчете, девушка? Не слышу. Подойдите-ка ближе.

— Вы слив желаете? — повторила Паола ещё тише. Подошла к Матвею вплотную, наклонила голову набок, но рук из кармашков не вынула.

Сатир помолчал некоторое время, глядя на Паолу снизу вверх, потом зарычал: «Я желаю дынь!» — руки его высунулись в проход с проворством электромеханических манипуляторов и ухватили желаемое. Паола взвизгнула. Сатир довольно урчал, щекой прижимаясь к переднику, ладонями округло шарил, не отпускал. «Пожалуй, даже не дыни, — подумал машинально Волков. — Нечто большее. Но она, кажется, ничего не имеет против».

За дальним столиком ржали все, кроме Франчика. Нашлись и другие недовольные зрители.

— Ты чё, Лёва, делаешь? — брюзжал из-за стойки Хряк. — Ты жрать сюда пришёл или обжиматься? Пашка, твою мать, коза драная! Заказ у клиента прими!

— А я чё делаю? — возмутилась Паола и легонько оттолкнула голову, которую с полминуты ласкала украдкой, в кудрях путаясь пальцами. Шепнула Матвею: «После, дурачок», — и добавила громко:

— Так слив, значит, вы не желаете. Чего же тогда?

— Как обычно, — просипел, отдуваясь, возбуждённый сатир.

— А приятелю вашему?

— А, ну да! — припомнил Матвей. — И ему того же самого.

«Надеюсь, заказ относится только к еде, — заметил про себя Александр, провожая глазами официантку. — Ни слив, ни дынь, ни арбузов что-то не хочется». Матвей, которому хотелось и того, и другого, и третьего, возможно, и чего-нибудь ещё на десерт, вслед Паоле глядел, причмокивая. Приятные предвкушения зажгли на лице его улыбку чрезвычайной широты и теплоты, глазки засалились. «Нужно пользоваться случаем, — решился предприимчивый эмиссар. — Кажется, он не соображает сейчас ничего. Разговорить? Попробуем».

— Матвей, — обратился он к мечтательному сатиру. — А почему тебя зовут здесь Лёвой, а кое-кто ещё и Джокером? И кто они вообще?

— Изгои, как и я, — ответил Матвей негромко, едва заметно повернув голову к людоедскому столику. В тоне его Саша почудилось пренебрежение. — Но они — гопники тупые, а я — Джокер.

— Гопники? Изгои? Кто это? И о чём ты с Франчиком…

— Да ты не слушай, что мы там с ним друг другу, — оборвал его сатир. Улыбка сползла с его лица, он заговорил тихо, но внятно, перегнувшись через стол к подставленному Сашиному уху. — Меня слушай.

Глава пятая

Над линией гор, в разрыве туч, — предвечернее солнце. Цедится сквозь мутные стёкла оранжевый свет. Пейзаж за окном нереален, как и Матвеев рассказ, но нужно слушать.

— Арон сболтнул как-то спьяну, что вы, пузырники, в жизни нашей ни хрена не понимаете, — говорил Матвей, поглядывая на дверь, за которой скрылась Паола. — И что вообще по жизни все вы телята. Теперь я ему верю. Об изгоях ты не знаешь. Что ж ты тогда вообще знаешь? Изгои — это, брат… Как тебе объяснить? Слушай сюда. Вот есть, к примеру, правильные, которые на хуторах живут, или в сёлах, или ещё где. Это — гои. А те, кому, значит, жить там не полагается, кому пнули под зад коленом, или там выкрали в детстве, как меня, — те, выходит, изгои.

— Преступники?

— Какие ещё преступники?! Нет у нас никаких преступников, понял? Преступников головы на кольях сидят. Твоя башка тоже туда попадёт, если будешь языком молоть что попало, как сейчас.

— Так чего ж вас изгоняют, раз вы не преступники?

— Потому что неправильные. А кого и не изгоняют вовсе, как меня, а крадут просто, чтоб живцом сделать, или ещё для какой нужды. Кое-кто из правильных и сам уходит.

— Зачем?

— Да мало ли… Вон тот дурак, Франчик, вообще за Паолой увязался, когда та от мужа сюда сбежала. Главное, муж её братом старшим ему приходится. Страшный, как Эреб. Не шучу. На что я к уродствам привычный, и то меня каждый раз кочевряжило, когда у них гостил. Красавица и чудовище. Прикинь: смех да и только. Она за мной увязалась, а Франчик — за ней. Теперь трётся здесь у Хряка, из таких же как он придурков банду сколотил. Селяне, что с них взять.

— Зачем же она замуж шла, если не хотела? — поморщившись, спросил Волков.

— А кто спрашивал? Трахнул её кто-то из волкодавов, а потом соседа её, Франчикова брата, женил на своих грехах, когда та уже с брюхом ходила. Меня как раз не было в этих краях — полгода на севере околачивался. На обратной дороге заскочил к ним — картина маслом: ейный муж мальца нянчит. А эти — фьюить! — и поминай, как звали. Я, понимаешь, Паоле как-то на уши вешал, что тут живу, она и прибежала. К Хряку. И Франчик — ха-ха! — за ней сюда, — ха-ха! — ты понял? Я, когда узнал, чуть до кондрашки не дохохотался. Главное, непонятно чей малец: белоглазого или мой? Глаза ж не побелели ещё. Хохма будет, если и не побелеют они вовсе. А старый дурень над мальцом квохчет, ждёт что тот вырастет волкодавом.

— А почему у белоглазых глаза белые?

— Ну тебя к Неназываемому в задницу с твоими вопросами дурацкими! — обозлился сатир. — Ты ещё спроси, почему вода мокрая.

«Напрасно я о волкодавах, — огорчился Волков. — Не надо бы. Вон как оглядываться стал. Боится. Чем же теперь отвлечь?» Вопрос разрешился сам собой. Физиономию Матвея снова украсила улыбка, проследив за его взглядом, Саша отметил: «Быстро что-то она обернулась с заказом. Мгновенно. Не иначе, всё было готово уже и нагрето. Или нас увидала в окошко и сразу же стала готовить. Поджидала сатира и рада теперь, что дождалась». Два больших крутобоких горшочка, по залу проследовав чинно, опустились на стол, восхитительный пар выдыхая. С ними две толстостенные кружки под белою шапкой, чуть помедлив, на стол перепрыгнули ловко с подноса, клочья облачной пены роняя и свет излучая янтарный. Глина толстая гретая в пастях округлых хранила для гостей долгожданных тушёное с травами мясо, что с великим раденьем, стараньем и тщаньем похвальным изготовили нежные белые девичьи руки для услады мужей, от превратностей странствий уставших.