Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Джеймс Бернс

«Он чрезвычайно оскорблен вашим предположением, что его знание и произношение французского языка такие же, как у Уинстона. У президента не только бесконечно сильнее акцент, но его вульгарный французский столь очевиден, что лучше находиться на расстоянии полмили от него, когда он говорит». Если Своуп такой уж лингвист, пусть съездит в Албанию, где должен быть открыт третий фронт. «Птичка нам как-то прощебетала, что красота албанских горянок неописуема. Когда вы хотите туда отправиться?»

Его порадовало намерение Элеоноры Рузвельт совершить поездку в Англию. Президент составил список лиц, с которыми ей следовало встретиться, — главным образом королевскими особами.

— Люди, с которыми тебе нужно увидеться, если они позвонят, большей частью из королевских семей, несколько из них — обычные люди, включая Эдуарда Бенеша из Чехословакии.

Он написал письма, которые супруга должна была передать королю Георгу VI и королеве Вильгельмине. На вопрос жены, должна ли она подарить что-нибудь королю Георгу, королеве Марии и Черчиллю, последовал ответ:

— Нет.

В День благодарения он пригласил на специальную службу в восточной комнате Белого дома министров своей военной администрации, командующих армией и флотом, руководителей военных ведомств и судей Верховного суда. Там он зачитал свое воззвание по случаю Дня благодарения.

— ...Да, хотя я бреду по долине теней смерти, никакое зло меня не страшит, — произносил президент мягким голосом с хрипотцой.

Сидящему рядом Дэвиду Лилиенталу он показался одним из старост маленькой церкви в Гайд-Парке, когда, читая слова, поднимал вверх брови и почти беззвучно пел «Боевой гимн Республики». После службы он сердечно благодарил гостей, иногда чересчур эмоционально, помещая их руки в свои большие ладони. Напутствовал жен гостей, подобно священнику, стоящему у выхода из церкви после службы.

Благодарить было за что. Кажется, перелом в войне наконец наступил, говорил президент на форуме «Геральд трибюн». Несмотря на неприятности, связанные с Дарланом, несколько недель после высадки союзников в Африке были временем спокойствия для Рузвельта. «Я счастлив сегодня в свете того факта, что после трех месяцев волнений по поводу открытия второго фронта это наконец сделано», — писал он своему бывшему шефу по военно-морскому ведомству Джозефу Дэниелсу. Он наслаждался, откинувшись в кресле, пыхтя с довольным видом сигаретой, рассказывая репортерам о длительном процессе планирования «Факела», замечая с налетом назидательности, что второй фронт нельзя купить в готовом виде в магазине. Он даже переубедил газетчиков. Некоторые из них теперь считали, что у Объединенных Наций есть большая стратегия. Она прослеживалась в высадке американских войск на Соломоновых островах, в затянувшихся боях русских и немцев на Кавказе, в охвате противника клещами в Африке. Рузвельт — один из величайших президентов военного времени, писал майор Джордж Филдинг Эллиотт, он наделен пониманием всеобъемлющей глобальной стратегии.

Если в конце 1942 года в войне был достигнут перелом, Рузвельт через год после Пёрл-Харбора, через два года после ввода в действие ленд-лиза и на полпути к окончанию третьего срока президентства, казалось, тоже переживал переломный момент. В течение двух лет он подчеркивал первостепенную важность военных проблем и уходил от рассмотрения долгосрочных экономических и социальных проблем. Обычно он избегал вопросов о послевоенных планах; теперь, с первым проблеском победы, казалось, больше задумывался над будущими социальными и экономическими проблемами дома и за рубежом.

Этой осенью сторонники «нового курса» всполошились. Город больше чем когда-либо наводнили крупные бизнесмены, которые скорее занимались делом, чем критикой, в здании торговой палаты напротив Белого дома. Президент произвел «почетный роспуск» старой администрации общественных работ — символ «вторых 100 дней», прогрессивной политики Рузвельта в разгар сумятицы и потрясений 1935 года, — а также упразднил одно-два других ведомства «нового курса». Согласно сообщениям репортеров, лидеры демократов признавали в частном порядке, что к республиканцам отошло большое количество голосов из числа членов профсоюзов, фермеров и независимых избирателей. Считалось, что президент утратил политическое чутье, провалился в достижении ключевых целей — спасти Норриса и нанести поражение Дьюи. Взбудоражился конгресс. Былые приверженцы «нового курса», такие, как Моргентау, Уоллис и Икес, больше не пользовались популярностью, изнуренные и суетливые. Появились сообщения, на этот раз верные, что Гендерсон к Рождеству уйдет в отставку.

Лилиентал считал, что в Вашингтоне преобладала атмосфера пораженчества — отнюдь не военного поражения, но краха тех целей, ради которых, как утверждалось, американцы сражались на фронтах. Он ощущал смятение духа, образование в центре вакуума, который заполняли реакционные настроения, тревога, цинизм. Его беспокойство усилилось, когда он зашел в середине декабря к президенту, чтобы обсудить предложения о посылке Хромой Утки — сенатора Норриса в долину Теннесси, Арканзаса, другие долины рек для оценки существующей там ситуации и доклада главе государства. Лилиентал предложил, чтобы Норрис доложил и о возможной роли Администрации долины Теннесси (АДТ) за рубежом, где проявляли большой интерес к эксперименту Рузвельта.

Президент был уклончив. Нет, сказал он, лучше зарубежные дела оставить в покое. На другой вечер представитель Национальной ассоциации производителей (НАП) заявил, что администрация подумывает о реализации проектов АДТ на Дунае. Лилиентал не стал дискутировать. Он покинул Белый дом с тяжелым сердцем. Ему говорили, что президент интересуется только достижением победы в войне. Увы, это правда. Лишь одно выступление в НАП — и этот человек отступил от фундаментальной предпосылки о заинтересованности Америки в благосостоянии остального мира.

Лилиентал отлучился, чтобы оставить Рузвельта наедине с Норрисом на время ленча; потом вернулся. Ему показалось, что он видит другого человека. Рузвельт говорил Норрису, что ждет от него доклада о проекте долины Теннесси и его значении для будущего Америки и других стран. Лилиентал воодушевился, — он признался, что покинул кабинет президента обескураженным. Когда Рузвельт откинулся в кресле, он выглядел таким, каким Лилиентал помнил его: в прошлом он активно воевал с врагами и обычно побеждал. У него, подумал Лилиентал, самое прекрасное в мире лицо воителя.

— Я намерен дать отпор. Не собираюсь пассивно наблюдать за происходящим. — Рузвельт крепко сжал челюсти.