Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

этим было бы неумно. Слишком много грехов накопилось за капиталистически строем, слишком много страданий масс, слишком оскорбляет он чувство справедливости, чтобы человечество не чаяло в крушении капитализма пути к своему счастью… Между тем социалистическая мысль если и поработала много в сфере вопросов распределения благ, то область вопросов созидания благ, вопросов развития производства ей была почти чужда или, во всяком случае, она не разработала их с тою же обстоятельностью»[2303].

Объясняя этот «пробел» в учении классиков, Ленин отмечал, что «у Маркса нет ни тени попыток сочинять утопии, по-пустому гадать насчет того, чего знать нельзя. Маркс ставит вопрос о коммунизме, как естествоиспытатель поставил бы вопрос о развитии новой, скажем, биологической разновидности, раз мы знаем, что она так-то возникла и в таком-то определенном направлении видоизменяется…»[2304].

«Все, что мы знали, что нам точно указывали лучшие знатоки капиталистического общества, наиболее крупные умы, предвидевшие развитие его, это то, — указывал Ленин, — что преобразование должно исторически неизбежно произойти по такой-то крупной линии, что частная собственность на средства производства осуждена историей, что она лопнет, что эксплуататоры неизбежно будут экспроприированы… Это мы знали, когда брали власть для того, чтобы приступить к социалистической реорганизации, но ни форм преобразования, ни темпа быстроты развития конкретной реорганизации мы знать не могли. Только коллективный опыт, только опыт миллионов может дать в этом отношении решающие указания…»[2305].

«Ясно, — только то, продолжал Ленин, — что для полного уничтожения классов надо не только свергнуть эксплуататоров, помещиков и капиталистов, не только отменить их собственность, надо отменить еще и всякую частную собственность на средства производства, надо уничтожить как различие между городом и деревней, так и различие между людьми физического и людьми умственного труда. Это — дело очень долгое. Чтобы его совершить, нужен громадный шаг вперед в развитии производительных сил…»[2306].

«Неужели не ясно, — пояснял свою мысль Ленин, — что в материальном, экономическом, производственном смысле мы еще и в преддверии социализма не находимся»[2307]. И в этот период «неизбежное неравенство людей» сохраняется, поскольку, подчеркивал Ленин слова К. Маркса, «право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества…»[2308].

Пояснением позиции Ленина может служить его ответ на выступление министра труда Временного правительства, меньшевика М. Скобелева, который в мае 1917 г. заявлял: «мы возьмем всю прибыль, 100 % возьмем… Министр Скобелев идет дальше самого крайнего большевика…, — отмечал Ленин, — Никогда мы не предлагали брать 100 % прибыли… Если вы возьмете резолюцию нашей партии, вы увидите, что мы предлагаем в ней в более обоснованной форме тоже, что я предлагал. Должен быть установлен контроль над банками, а потом справедливый подоходный налог»[2309].

И придя к власти, большевики, декретом от 24 ноября 1917 г. о взимании прямых налогов подтвердили налоговый закон от 12 июня 1917 г., изданный либеральным (буржуазным) министром Временного правительства в развитие закона 6 апреля 1916 г.[2310] Таким образом, сразу после своей революции большевики пошли не в след за идеями радикального коммунизма, а по пути Реформации капитализма: «ведь подоходный налог предполагает непременно и неизбежно собственность, дающую доход, — пояснял Н. Покровский, — а коммунизм и социализм ее отрицают. Поэтому подоходный налог является компромиссом…»[2311].

Пояснением происходивших изменений могли служить и выводы, к которым в августе 1918 года приходил далекий от симпатии к большевикам видный ученый В. Гриневецкий: «Никогда еще, вероятно в истории столь ярко-социалистический флаг не прикрывал столь буржуазное содержание, как в нашей революции. Весь ход революции вкратце можно охарактеризовать одной формулой: социализму — форма, буржуазности — суть, и такое содержание явлений можно раскрыть в самых по внешности «социалистических» актах и действиях…»[2312].

С началом интервенции Декрет от 23 сентября 1918 г. внес в Закон о подоходном обложении существенные изменения, которые расширили облагаемую базу доходов плательщиков. Постановление от 27 марта 1919 г. возродило принцип установления дифференцированных необлагаемых минимумов доходов. Однако поступления подоходного налога не окупали даже содержание органов по его взиманию, и в декабре 1919 г. действие подоходного налога было приостановлено. Подоходное обложение будет введено вновь уже во времена НЭПа декретом от 23 ноября 1922 г.[2313]

Интервенция и гражданская война, окончательно разорили страну. Фактически тотальная война для России длилась почти в два раза дольше, чем для остальных участников Первой мировой. И именно, продолжительность войны, указывал в своей «Стратегии» в 1911 г. один из ведущих военных теоретиков ген. Н. Михневич, является, в данном случае, решающим фактором: «Главный вопрос войны, не в интенсивности напряжения сил государства, а в продолжительности этого напряжения, а это будет находиться в полной зависимости от экономического строя государства…»[2314].

В результате полного разорения страны, для ее выживания большевикам пришлось применять более радикальные мобилизационные меры, чем европейским странам, а именно не просто ограничиться «эвтаназией рантье» — национализировать доходы от собственности, но и национализировать саму собственность.

Тотальная национализация, была вынужденной мерой, которую большевики изначально даже не планировали. «Та массовая поголовная национализация, которую мы проводили в 17–18 гг.», подчеркивал этот факт Троцкий, совершенно не отвечала организационным возможностям рабочего государства, которые «чрезвычайно отставали от суммарной национализации. Но суть-то в том, что эту национализацию мы производили под давлением гражданской войны…»[2315].

* * * * *

Национализация — реквизиции не были изобретением большевиков, например, еще в 1900 г. в сенатских разъяснениях к проекту нового закона говорилось, что «обязанность частного лица уступить свое право собственности на необходимое для государственной или общественной пользы имущество вытекает из закона и не дает собственнику права на иск об убытках за отчуждаемую у него землю»[2316]. Подобные настроения встречались даже и в таком оплоте «естественного права», как Англия, где видный историк Дж. Сили в начале ХХ века шел еще дальше: «Правительства не следует отождествлять с частными собственниками, и потому нет основания считать, что государства имеют право, и тем паче, что они обязаны возвращать то, что ими приобретено незаконно»[2317].

В связи с большим распространением реквизиций во время Первой мировой войны, их правомочность потребовала специального рассмотрения Совета министров. Последний признал судебный спор частных лиц с ведомствами по оценке имущества допустимым[2318], но по обстоятельствам военного времени, до самого конца существования царизма — оставался в силе бессудный, административный способ оценки[2319]. Против вторжения суда в дела о правительственной экспроприации говорила, отмечал в 1916 г. В. Исаченко, вся традиция законодательства, относившая такие дела к числу «бесспорных» для казны, таких, кои «ведению судебных установлений не подлежат»