Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль

Возможно, Шабо говорил правду. Но не исключено, что причина его стоицизма крылась в невозможности исполнить требуемое. С тем же успехом испанский министр мог предложить депутату четыре миллиона за луну с неба.

– Но ваше предложение, – продолжал Шабо, – другого порядка. Если я правильно понял, приняв его, я смогу немного заработать честным путем. Признаюсь, однажды я уже получил немного денег – очень немного, – оказав любезность двум своим хорошим друзьям, братьям Фрей. И они упрекали меня за то, что я пренебрегаю возможностями заработать больше.

И он затянул бесконечный монолог, в котором похвалялся своей честностью и силой духа, позволявшей ему в прошлом противостоять соблазнам. Потом он пространно говорил о Фреях, об их пламенном патриотизме и приверженности республиканским идеям. Они и фамилию сменили из идейных соображений. Прежде братья звались Шенфелдами, но они отказались от своей фамилии после отъезда из Вены. Они покинули австрийскую столицу повинуясь чувству, не в силах больше жить под пятой деспотизма. Старший брат, Юний, назвавшийся так в честь освободителя Рима,[239] отказался от поста первого министра при императоре Иосифе,[240] поскольку не желал склонять колени перед тираном. Эти люди отвергли богатство и высокое положение, чтобы приехать во Францию и дышать чистым воздухом Свободы. Они стали хорошими друзьями Шабо и, если бы не его щепетильность, могли бы стать еще лучшими. Они разбирались в финансовых вопросах, поскольку по роду занятий были банкирами. Он должен посоветоваться с братьями, прежде чем принять окончательное решение по вопросу, который они только что обсуждали.

Если это заявление слегка и разочаровало инициаторов интриги, которые так щедро кормили и поили бывшего капуцина, они ничем этого не выказали. Дальнейшая настойчивость могла возбудить подозрения и окончательно отпугнуть их боязливую дичь.

Когда же Шабо собрался уезжать, он неожиданно высказал еще одно сомнение:

– Я настолько несведущ в финансовых делах, граждане, что совсем упустил из виду вот какое обстоятельство. Чтобы заработать деньги тем способом, который вы мне указали, необходим начальный капитал. А у меня его нет.

Де Бац быстро отмел его претензии.

– Гражданин депутат! – воскликнул он протестующе. – Неужели у человека ваших блистательных достоинств есть недостаток в друзьях, готовых одолжить вам необходимую сумму?

Шабо посмотрел на него несколько осоловело.

– Вы хотите сказать, что братья Фрей…

– Братья Фрей! Я не имел в виду Фреев. Я говорил о себе. В случае вашего согласия сотрудничать с нами будет только справедливо, если я обеспечу необходимый начальный капитал. Можете рассчитывать на меня, друг мой. Всегда готов вам услужить.

Не вполне трезвый депутат продолжал разглядывать барона.

– Что ж, это устраняет препятствие, – согласился он. – Хорошо, хорошо, мы поговорим об этом снова, когда я посоветуюсь с Юнием Фреем.

Глава XXII

Взятка

– Расскажите мне, – попросил Андре-Луи де Баца, – кто такие эти Фреи, которых несравненный Шабо так внезапно вытащил на сцену, и почему он так дорожит их мнением.

Они снова сидели под лаймами за столом, все еще заваленным остатками пиршества. Гости уехали, и они с де Бацем были одни.

Де Бац достал свою табакерку и сообщил требуемые сведения. Братья Фрей происходили то ли из австрийских, то ли из польских евреев. Банкиры по роду занятий, они обосновались в Париже, выдавая себя за пламенных республиканцев, на самом же деле, несомненно, надеясь нагреть руки на всеобщем беспорядке. Смена имен была частью их притворства, остальное – отвергнутые почести и миллионы, доверие императора и тому подобное – просто красивой легендой. Братья часто посещали клубы, особенно Якобинский, а также заседания Конвента. Они знали, как заводить друзей среди депутатов, а Лебрен,[241] министр иностранных дел, по слухам, покровительствовал этим мошенникам.

Кроме того, де Бац сообщил, что братья живут вместе с субъектом по имени Проли – по сведениям полковника, австрийским шпионом.

Андре-Луи счел, что эти сведения заслуживают внимания.

– Это даст возможность прижать Фреев. Нам необходимо их содействие, поскольку они имеют влияние на Шабо.

На следующий день, вопреки явному нежеланию барона возвращаться так скоро, он вытащил его обратно в Париж, на улицу Менар. Через два часа после их приезда выяснилось, что нежелание это было более чем оправданным. Их навестил муниципальный офицер Бурландо, очевидно державший дом под наблюдением. Грузный визитер смел со своего пути Бире-Тиссо, который открыл ему дверь, и, воинственно заявив, что не потерпит никакой лжи, нагло ввалился в дом. Он даже не потрудился снять свою треуголку, представ перед бароном.

– Так-так, петушок вернулся в свой курятник. Я пришел сообщить вам, что председатель секции будет рад повидать вас и задать вам пару вопросов.

Де Бац с видимым усилием сдержался.

– А на какую тему, не соблаговолите ли сообщить?

Офицер хрипло рассмеялся:

– О-хо-хо! Вы решили разыграть святую невинность! У вас, конечно, нет никаких подозрений. И никаких воспоминаний о посещении Тампля несколько ночей тому назад.

Барон покачал головой.

– Никаких.

– И полагаю, вы никогда не слышали о попытке устроить некой женщине по имени Антуанетта побег из тюрьмы?

Де Бац помедлил с ответом и смерил грубияна презрительным взглядом.

– Теперь я вижу, что вы лжец. Комитет общественной безопасности установил, что такой попытки не было, и, уж конечно, председатель вашей секции никогда не посылал вас ко мне с каким бы то ни было поручением, касающимся этого мнимого происшествия.

– А! Вы чересчур самоуверенны, как я погляжу, гражданин аристократ. Если вы прогуляетесь со мной до штаб-квартиры секции, мы убедим вас, что нас, санкюлотов, не так-то просто одурачить.

– Если вы не покинете немедленно мой дом, я прогуляюсь до штаб-квартиры секции совсем с другой целью, любезный. А теперь убирайтесь. Вон отсюда! У меня нет времени на вас и вам подобных.

– Мне подобных! – Голос офицера сорвался на визг. – Мне подобных! Кто это, проклятый аристократ, мне подобные? Я скажу вам, клянусь Богом! Это те, кто отправляет подобных вам на площадь Революции. Мне известно достаточно, чтобы ваша голова оказалась в корзине. Можете щеголять своими манерами перед Шарло,[242] когда я разделаюсь с вами.

Дверь за его спиной открылась. Андре-Луи, привлеченный этими неистовыми криками, тихо вошел в комнату. Офицер стремительно обернулся на звук. Лицо Андре-Луи было мрачно.

– Вы упомянули зловещее имя, гражданин. Нехорошо говорить так фамильярно о палаче Парижа. Это плохая примета, мой дорогой Бурландо.

– Так и есть. Плохая для вас обоих, клянусь Богом!

– Пустая клятва. Конвент отменил Бога. Но почему вы считаете своим долгом преследовать нас? Мы не причинили вам никакого вреда, а могли бы сделать много добра.

– Добра? Вы сделаете мне добро?! Хотел бы я посмотреть, какое добро вы мне можете сделать.

Андре-Луи сохранял невозмутимость.

– Сочли бы вы добром предложение получить сто луидоров?

Очередное оскорбление замерло на устах санкюлота. Он изумленно разинул рот и уставился на Моро.

– Сто луидоров! – Но тут он опомнился, и его захлестнула ярость: – Ах так! Теперь я понимаю! Вы хотите подкупить меня! Вы думаете, что истинный патриот опустится до взятки. Но я даже за двести луидоров не изменю своему святому долгу.

– Тогда пусть будет триста.

Бурландо парализовало. Голос Андре-Луи сделался вкрадчивым:

– О, это не взятка. Нам известно, сколь тщетна любая попытка подкупить истинного санкюлота вроде вас, Бурландо. Это просто небольшой подарок, маленькое свидетельство того, как мы ценим вашу дружбу, доказательство искренности наших республиканских взглядов, которое должно пресечь все ваши сомнения.