Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль

– Какие оправдания нужны человеку, который никому не причинил никакого вреда? – осведомился Андре-Луи.

– Никакого вреда?

– Должно быть, убеждение, что извлекать для себя выгоду грешно, осталось у вас со времен монашества. Но это предрассудок, изживший себя и давно отвергнутый передовыми людьми.

Шабо совершенно смешался.

– Но… Но, безусловно… Эти деньги – откуда они берутся? Разве они не украдены из священной казны Республики? Разве это не означает совершить святотатство? Ограбить неприкосновенный алтарь нации?

Андре-Луи снисходительно улыбнулся и покачал головой. Напыщенный слог собеседника напомнил ему о приемах риторики.

– О, сколь возвышенна, сколь безмерна такая добродетель! В какие трижды благословенные времена мы живем, если государственные мужи, отказавшись от бесчестных повадок, от века свойственных их предшественникам, отказываются принять даже то, что принадлежит им по праву! Гражданин Шабо, ваши чувства достойны всяческого уважения. Но мне горько видеть, что столь высокие идеалы порождают в вас столь неверное представление о фактах; что они заставляют вас пренебречь по праву причитающейся вам наградой. Разве труды во имя свободы должны оставаться безвозмездными? Но еще больше меня огорчает, что в результате вашего отказа богатство достанется недостойным торгашам или даже прихвостням деспотизма, тогда как вы, человек благородный, будете продолжать свою деятельность в бедности, а то и в нужде. А деньги, которые вы могли бы потратить к великой чести и славе священного дела Свободы, попадут в руки подлых реакционеров и, возможно, пойдут на подрыв самих устоев нашей славной Республики, во имя которой вы трудились с таким самоотвержением. Разве чувство долга не велит вам помешать этому, гражданин депутат?

Гражданин депутат растерянно хлопал глазами. Этот поток велеречивой риторики, на которую он и сам был великий мастер, вконец затуманил ему мозги, уже одурманенные вином. Громкие фразы не содержали никаких разумных доводов, но создавали впечатление, будто каждое слово исполнено глубокого скрытого смысла. Сквозь неясную пелену все ярче брезжил образ богатства, приобретение которого не оскорбит его чувствительную совесть, а точнее – ибо такова была истинная подоплека его честности – не будет угрожать его положению.

Остальные хранили многозначительное молчание. Жюльен пребывал почти в таком же оцепенении, что и Шабо. Обманчивая правота доводов, которые использовал Андре-Луи, поразила его. Более проницательный Делоне не питал никаких иллюзий по поводу ценности этих аргументов, тогда как Бенуа и де Бац безмолвно восхищались и формой, и содержанием ответа Андре-Луи на крик совести добродетельного депутата.

– Вы хотите сказать, гражданин, – заговорил наконец Шабо, – что, если я не воспользуюсь благоприятной возможностью, это сделают другие люди, которые могут употребить полученные деньги на негодные цели?

– Мало того, я хочу убедить вас, что в моем предложении нет ничего зазорного. Эти сделки обеспечат ликвидацию конфискованных поместий и немедленное пополнение государственной казны. Все, что мы делаем, мы делаем открыто. Комиссия, которой поручена продажа этих земель, рада нашему сотрудничеству. Без него дело двигалось бы неизмеримо медленнее. Если такая деятельность не возбраняется нам, если, более того, она считается полезной, то разве на нее меньше прав у вас – человека, несомненно заслужившего награду, но не имеющего возможности получить ее обычными путями?

Эти доводы были уже понятнее. Они сводили на нет самую суть возражений Шабо. Но сомнения еще не покинули его окончательно.

– Вы находитесь в другом положении, граждане, – ответил он задумчиво, – и в силу этого неуязвимы для тех обвинений, которые губительны для меня. Мои враги смогут утверждать, что я воспользовался своей должностью для извлечения личной выгоды. Чистота моих намерений окажется под подозрением, и я не смогу больше служить своей стране.

– Это верно. Люди, главная цель которых служить человечеству, особенно чувствительны к таким нападкам. Подозрение может подорвать ваш авторитет, дыхание клеветы может подточить вашу силу и обратить в ничто все ваши благородные устремления. Но, прежде чем подозрение или клевета коснутся вас, должны выйти на свет какие-то факты. А зачем кому-то знать о ваших делах?

Шабо снова заморгал под твердым взглядом своего искусителя. Возбуждение согнало краску с его пухлых щек. Он осушил бокал, который снова наполнил для него де Бац, и вытер рот грязной ладонью.

– Вы хотите сказать, что я должен держать их в тайне?

– Помилуйте! Разве человек должен идти по жизни, открывая тайники своей души взорам толпы? Зачем же вам вкладывать оружие в руки врагов? Вот вы говорили о суде совести. Благородный образ. Так если ваша совесть будет спокойна, что еще может вас терзать?

Шабо облокотился о стол, подперев голову рукой.

– Но если я разбогатею… – Он умолк. Золотое видение ослепило его. Он мысленно оглянулся на бесцветные годы, проведенные в нищете, которая отказывала ему во всех радостях жизни. А уж он сумел бы ими насладиться! Он подумал о случайных званых обедах, на которые его приглашали и на одном из которых он сейчас находился, и сравнил их со своими обычными скудными трапезами. Почему он, государственный муж, один из столпов Республики, ее создатель, должен во всем себе отказывать? Безусловно, он достоин награды за свои труды. И все-таки робость удерживала его. Если он разбогатеет, то как сможет наслаждаться своим богатством, как будет есть изысканные блюда, пить дорогие вина, повелевать такими женщинами, как эта темноглазая Бабетта, не выдавая внезапной перемены к лучшему в своих денежных делах? Часть своих сомнений он высказал вслух, на что ему немедленно привели в пример других депутатов, начиная с Дантона, который явно сколотил себе состояние, но тем не менее никто не осмелился поинтересоваться источниками его богатства.

– А эти источники, – веско сказал Андре-Луи, – далеко не так безупречны, как те, что мы вам предлагаем.

И тут в сознании Шабо вспыхнуло внезапное подозрение, которое остановило его в тот самый момент, когда он уже собирался поддаться почти неодолимому соблазну.

– А почему вы предлагаете их мне? Что заставляет вас опорожнить рог изобилия Фортуны именно на мои колени?

На этот раз ему ответил де Бац:

– Поверьте, причина лежит на поверхности. Мы не вполне бескорыстны, гражданин депутат. Мы нуждаемся в вашем бесценном обществе. Мы приведем вас к источнику, но останемся пить вместе с вами. Я понятно выражаюсь?

– А! Я начинаю понимать. Но тогда… – Шабо икнул. – Проклятье! Я все-таки не вполне уяснил…

Делоне взялся его просветить:

– Послушай, Франсуа, разве стал бы я в этом участвовать, если бы хоть чуть-чуть сомневался в честности предприятия? Ты человек с возвышенными идеалами, тебе редко доводилось иметь дело с величайшей из реальностей – с деньгами. У меня же есть опыт в финансовых вопросах. Можешь поверить мне на слово: дело это безупречно.

Шабо уставился на своего коллегу тяжелым пьяным взглядом. Делоне продолжал:

– Посмотри на это вот с какой точки зрения: единственной стороной, которая понесет ущерб от наших сделок, будут эмигранты, те, кто пересек границу, чтобы развязать войну против родной страны. Это их поместья обратятся в золото, на которое мы сможем накормить голодных детей Франции. Наше вмешательство ни на лиард не уменьшит сумм, которые потекут в государственную казну. Напротив, ускорив ликвидацию, мы сослужим народу добрую службу.

– Это я понимаю, – согласился Шабо; но его еще продолжали терзать опасения. Он впал в задумчивость, потом пустился в откровения о своем прошлом: – Я всегда боялся поступиться своей совестью. Ни одному депутату не давали столько поручений, связанных с деньгами, сколько их выпало на мою долю. Я давно мог бы стать богатым человеком, если бы не ценил честность превыше всего остального. В Кастри мне доверили четыре тысячи ливров на секретные расходы, да еще я собрал штрафов на двадцать тысяч. Ни один денье[238] из них не осел у меня в кармане. Мои руки остались чисты. И это еще мелочи в сравнении с другими соблазнами, с которыми мне довелось столкнуться. Испанский министр предлагал мне четыре миллиона за то, чтобы я спас короля Людовика от эшафота. Такая взятка сломила бы честность очень многих. Но мой патриотизм и мое чувство долга настолько сильны, что у меня и мысли не возникло поддаться этому искушению.